Не ведьма

      Лариса не любила ходить к местной ведьме — Кукольнице, когда та была жива; к ней записывалось много богачей и мало-мальски известных людей с материка, но жители острова предпочитали обходить её дом стороной. Она и приёмный сын слишком сторонились людей, постоянно хмурились и одним вечно мрачным взглядом наводили ужас, заставляя мурашки бежать по коже.       Все знали об Инге, со временем это стало главной легендой острова, как самое большое событие, жалели Кукольницу, пытались ей помочь, безуспешно. У Пуспунин сердце разрывалось смотреть, как отчаянно нуждался в игнорировавшей его матери Роман, как медленно и верно он становился жёстче, грубее, но не смела вмешиваться.       Через уже год все затихли, занятые другим происшествием, и ведьма отошла на задний план, изредка колыхая затхлое болото островной рутины любопытными туристами и честолюбивыми мажорами. Лариса бы рада забыть о ней или хотя бы никогда не пересекаться, да только организацией и проведением различных мероприятий и обзоров достопримечательностей занимались именно она с мужем — Арво.       Женщина приводила всех желающих к берегу, близко к дому Кукольницы не подходя, побаивалась, и каждый раз волосы на затылке дыбом вставали от пристального взгляда тёмных глаз. Она не оборачивалась, знала, на кого наткнётся и, ёжась от резко холодавшего ветра, надеялась только проснуться на следующее утро.       Арво хмурился, качал головой и однажды совсем пропал на целые сутки. Лариса с ног сбилась, разыскивая его по всему острову. В тот раз она впервые переступила порог ведьминого дома.        — Это Вы, да? Это Вы его забрали! — внутри всё сжималось от страха, голова гудела после бессонной ночи, но волнение за мужа пересиливало. — Верните мне моего мужа!       Ведьма не пыталась защищаться, не отнекивалась, сидела за столом, будто в другом измерении, до куда не долетал ничей голос, и кружился в её в руках моток синей пряжи, медленно складываясь в очередную куклу, коих целая сотня размеренно покачивалась на потолке. Сразу вспомнились материнские сказки о забиравшей души Кукольнице. Разные висели те на её покосившемся заборе, ни единый ворон не пролетал мимо, ни одна животинка не приближалась к проклятому месту, и Лариса так и видела дым чёрный, из-под пальцев колдуньи змеившийся к потолку.        — Да не буду я туристов водить, только верните мне мужа! Арво ни в чём не виноват! — Пуспунин с трудом чеканила застревавшие в горле слова, будто больно лепившиеся на стенки, заставляя страдать от резкой боли, сгибаться в две погибели и падать на пол, задыхаясь.       Колдунья из рассказов еле слышно мычала под нос непонятные напевы, и женщина слышала в неугомонном шуме моря, в голодных завываниях холодного осеннего ветра, в тихом шелесте хрупких золотых листьев за окном зловещий шёпот, нагонявший беду. Серело тяжёлое небо, жутковато качались за кристально-чистым стеклом скрюченные ветви засыхавших деревьев, словно нетерпеливо просивших растворить им ставни. Хотелось в ужасе запахнуть тёмные шторы, погружая комнату в мрак, сгущая могильный воздух, и выбежать наружу, кликая мужа.       Ведьма молчала, только ловкие пальцы непрестанно складывали тонкие нити в кривые фигурки, и висевшие, словно повесившиеся самоубийцы куклы звали новую подругу к себе пронизывающим, мрачным, тягучим голосом, гудением отзывавшимся в мгновенно тяжелевшей голове. Она словно не слышала никого, вся занятая колдовством, натягивая нарезавшие слишком густой воздух струны, больно касавшиеся шеи посетительницы.       Сказка причудливо переплеталась с реальностью, и Лариса не выдержала, вырвала недовязанную куколку из рук ведьмы, опёрлась ладонями о стол, чуть не падая от страха. Ноги подгибались. Глаза в глаза. Струны натягивались сильнее, жалобно звеня.        — Где Арво? Меня забирайте, его не трожьте, — еле слышно прошептала она, ей казалось, море, ветер и ветки за стенами сговорились, специально заглушали слова, не давая Кукольнице услышать, принять просьбу, насмехались, и мурашки бежали по спине.       Ведьмин взгляд холоден, в нём нет ничего человеческого, мёртв, как давно мертва та сама. Женщина застыла, чувствуя как лютый февральский мороз замораживал кости, сковывал слабое тело, разрывал его по атомам, причиняя невыносимую боль. Она не знала, как умудрялась оставаться на не ощущавшихся ногах.       Лариса вздрогнула, когда услышала шаги позади, чувствуя слишком тяжёлый, чересчур жёсткий взгляд для одиннадцатилетнего мальчишки, снова не смея обернуться. Не настолько сильна. Ладонь разжалась, недовязанная фигурка рассыпалась безжизненными нитками, устилая ноги незваной гостьи. Струны вокруг лопнули. Они казались такими мёртвыми, что невольно промелькнула обречённая мысль, она что-то испортила и теперь точно умрёт сама.        — Пусть только Арво живёт.        — Он вернётся, — скрипучий ведьмин голос колом впился в голову женщины, опутывая её сетями, и та побежала, подгоняемая страхом, окрылённая надеждой.       Вперёд, не останавливаться никогда, ни за что, не сейчас, бежать. Она не чувствовала хлеставшие её по щекам тонкие ветки, рваные порывы ледяного ветра, сгущавшийся перед грозой воздух, не видела ничего, кроме пелены и размазанных серых красок жизни перед собой.        — Лариса! — кто-то словно пытался прорваться сквозь толщу воды, не давая ей двигаться, прижимая к себе. — Боже, что же с тобой случилось? Лариса, я же только за оберегом, Лариса…       Она больше не расставалась с маленькой булавкой на рукаве и очень резко реагировала на попытки мужа снять такой же с него самого. Пусть пропадает кто угодно, но не он.       Лариса бы рада больше никогда и к дому ведьминому не подходить, но отдать эту работу с туристами Арво была не в силах, мужа она любила.       Кукольница открывала двери для экскурсий, и Пуспунин приходилось тоже заходить, ловя на себе тяжёлый и мрачный взгляд прятавшегося в тени всегда идеально чистых углов Романа и холодный его приёмной матери. Фигурки всё так же качались у потолка, завораживая, гипнотизируя наивных, глупых туристов. Иногда женщина замечала ледяную усмешку в ведьминых глазах, всего на секунду, но замечала, когда та смотрела на толпу.       Шли годы, обе прекратили друг друга замечать; игнорировать страхи и волнения, запирая их на замок, оказалось удобнее. Лариса не глядела на гостей, предоставляя их Кукольнице, рассматривая сероватый горизонт за окном и ведьмино отражение на по-прежнему кристально-чистом стекле. Она больше не смотрела ей в душу, пытаясь заморозить, оставив безмолвное наблюдение за Романом.       Когда Лариса впервые взглянула на Агату Север, вздрогнула, слишком знакомым казалось это выражение холодных светлых глаз. Писательница говорила отстранённо, всё время оставалась спокойной и не боялась показывать характер, и женщина сильнее улыбалась, скрашивая собственный страх, пряча его за красивыми словами.       Та не стала слушать и ушла искать литагента. Ей так же было всё равно на чужие тайны, чувства, эмоции, Агата стояла над пепелищем сокровенного, презрительно окидывая всех взглядом, так напоминавшим ведьминский. Все радостно выдохнули, как только паром с ней отчалил на материк.       Когда островитяне узнали, кто племянница почившей Кукольницы, Агата автоматически возвелась в ранг ведьмы и изгоя. Впрочем, та и не страдала, по-прежнему нагло врываясь в чужие жизни, переворачивая всё вверх дном и равнодушно скрываясь среди угрожающе качавшихся деревьев. Все считали, что колдовские силы помогали ей во всём, сберегая от Хийси, Лоухи и остальных злых сил, а может она сама и стала их воплощением.       Посещение ведьминского домика оказалось вычеркнуто жирным чёрным маркером из турпрограммы, и Лариса больше никого не водила в ненавистную часть острова, надеясь так же, как ту надпись, стереть и из собственной памяти.       Вот только Агата оказалась почти Кукольницей, она сама выходила из дома, если не могла Маруся; наведывалась к доктору за лекарствами или в библиотеку за книгами и местными легендами. Арво потихоньку оттаивал и иногда охотно рассказывал зловещей писательнице какие-то истории, и Лариса видела в Север ведьму, те ледяные безжизненные глаза и тонкие пальцы на рассыпавшихся нитках. Пуспунин ненавидела ту ещё больше и сильнее цеплялась за мужа, боясь его потерять.       Женщина мастерила обереги, чертила охранные руны, ставила ловушки; каждую ночь, засыпая, молилась о следующем дне, о жизни Арво, боясь ведьминой мести, и ждала её смерти. Одна померла, её преемница тоже рано или поздно обязана скончаться.       Когда на остров приехала другая писательница — Маргарита Павлова, Лариса, не отлагая и минуты, расшила красивое платье найденными в книгах по защите от сглазов и проклятий узорами и начинила его амулетами. Оказалось Марго сама ненавидела коллегу по цеху и охотно рассказывала о ней гадости. Арво молча укоризненно качал головой, а его жена подсознательно ожидала ведьминой мести.       Только Агата оказалась не совсем Кукольницей и никому мстить даже не собиралась, скорее казалась уставшей, давно сдавшейся самой обыкновенной женщиной, тем не менее пытавшейся восстановить справедливость, не важно из каких побуждений, а Марго — подлой лгуньей и предательницей.       Лариса потихоньку оттаивала и сама, однако продолжала хоть немного в редких жестах, в мимолётных взглядах в грубых спорах видеть в Север её тётку, ведьму, рассказами о которой пугала мать с самого раннего детства. Ходила к ней домой за Арво его тенью, прислушиваясь к каждому шороху, и не шептало зловеще озеро, не завывал отчаянно свирепый ветер, не хлестали острые ветки по окну в попытках разбить его, достать посетителей, задушить. Не сгущалась тьма по углам, не пронзал спину ничей мрачный взгляд. Это казалось… странным.       Писательница не находилась в другом измерении, пристально глядела на собеседников в разговоре, внимательно слушая их рассказы; не было даже качавшихся фигурок на потолке, будто чьих-то украденных ведьмой душ.       Разные, другие.       Между Агатой и Кукольницей пролегала огромная черта, в глазах Ларисы делая первую больше человеком, нежели злыми силами. Писательница ведь тоже чувствовала, ощущала, выходила из себя, расстраивалась и, в отличие от почившей родственницы, не застывала маской в одной эмоции. И взгляд её казался живым, пусть иногда и презрительным.       Ведьмин дом переставал пугать, руки дрожали меньше при вздорной мысли о мести кого-то кому-либо, и за Арво к Север однажды по собственной воле пришла и Лариса, обнаружив в глазах той искреннее удивление.       Теперь женщина явно видела различия. Агата зависела от Маруси, Кукольнице же никто не был нужен; за холодностью и отстранённостью Агата прятала бурю эмоций, Кукольница же скрывала бездну пустоты; Агата быстро избавилась от фигурок на потолке, забавно морщась, Кукольница же жить без кукол не могла.       И когда Маруся уехала с острова, оставив писательницу одну, Лариса вместе с Арво приходила к той, как к ребёнку, не давая ей умереть с голоду, от недосыпа или банальной простуды.        — А Вы ведь не ведьма, — она совсем не Кукольница, и тот холодный, мёртвый взгляд больше не пронзал спину, заставляя мурашки бежать по коже.       Удивлённо подняв брови, завернувшаяся в плед от озноба Агата уставилась на Ларису как на умалишённую, очевидно, ожидая объяснений.        — Не боитесь, что заколдую?        — Нет, — Лариса спокойно улыбнулась и снова принялась за борщ.       Скрюченные ветви не стучали в окно, приказывая отворить, шум озера не заглушал слова, тихо плескались у берега волны, холодный осенний ветер не пытался сорвать крышу, пройти насквозь, замораживая, и Арво не пропадёт по желанию жуткой Кукольницы.       Ведь Агата — не ведьма и никогда ею не была.