Узнавание

Она не узнаёт его. ("Я больше не способен снять шлем", так он говорил - без отзвука вины, словно бы о чем-то совсем простом. Она узнавала голос - или так ей казалось: сквозь динамики тон любых астартес делался похожим.) Он не отходит от нее - насколько возможно для командира, которому нужно тренировать своих воинов и надзирать за корабельной командой. Он глядит на нее так, словно она в любую секунду может исчезнуть. Вновь превратиться в иссохший труп. (И не спрашивает - что предпочла бы она сама; за это можно быть благодарной). Ей небезопасно выходить с ним. Так он повторяет каждый раз, и она каждый раз качает головой: ей и не хочется. Не теперь. Он обещает подобрать для нее охрану, называет какие-то имена - которых она тоже не узнаёт. Она не спрашивает о Даготале, Торгале, Малноре; в любом случае, она не узнала бы и их тоже. Он наклоняется к ней ближе, и она дрожит. Сжимает руки коленями, но не может остановиться. Отодвигается как можно дальше, пока не упирается в стену спиной. В линзах его шлема отражается ее лицо: дважды. (Она зажмуривается, но голова кружится всё равно, и клонится всё ниже - пока лоб не утыкается в колени). "Прости", - хочется сказать ей, но это она - Исповедница Слова. Кто примет ее собственную вину? Молчание тянется между ними, пока ее глаза скользят недоуменно по броне, по новым знакам различия. Как она могла позабыть, что астартес настолько огромны? Они казались ей близкими. Братьями. Она не знает, как думать о них теперь. ("Мои братья мертвы", слышит она не свой голос - откуда-то из головы: или от дверей). Он сидит в ногах ее постели, держа между коленей копье кустодия, ее убийцы. Золотые отсветы вызывают легкую тошноту. В дверь стучат; колотятся, воют, умоляют впустить. Когда вопли становятся слишком сильными, он поднимается - и вот тогда... Когда его броня идет рябью, искривляясь, прорастая шипами и костистыми выростами; когда линзы делаются раскосыми сгустками иссиня-черной тьмы, когда когти с влажным лязгом выдвигаются из пальцев - прямо в приоткрытый дверной проем... Когда демон внутри него кричит с исступлением, и ломает кости, и разбрызгивает кровь с костным мозгом по темному полу... Вот тогда она его узнаёт. - Аргел Тал, - говорит она. Ее голос хриплый, ломкий. - Аргел Тал. Он оборачивается к ней, и окровавленные когти касаются ее алого одеяния. Она помнит эти прикосновения - неуклюжее объятие этих лап, пока из нее вытекала жизнь: кашлем и кровью. (Что с тобой сделали?) Она кладет ладони на морду, алую и влажную, точно свежее мясо, обводит края клыкастой огромной пасти. Из горла вырывается почти ласковый рык, а следом - тихое шипение; крылья, рваные и костистые, смыкаются вокруг них обоих, точно шатер. Он так похож на тех, кто рвал, терзал, когтил ее душу в безднах эфира. Высший хищник, вырвавший ее из чужих лап и рук - после визгливой, жестоко-игривой мелочи. В нем - привычный и родной ужас; такой, который можно вынести, можно сжиться, и это будет почти хорошо. Почти не больно даже. Кирена чуть ли не плачет от этого узнавания. Ему вовсе не нужно знать, что это не вполне слезы радости.