Я боюсь...

      Я боюсь покидать квартиру: меня пугает не шум, не вечно бушующие толпы на улицах тусклого города. Все эти люди — напоминание о всякой моей слабости и в то же время каждый в отдельности — угроза.       Я боюсь оказаться в неловкой ситуации, прижатым к стенке стыдом, причину которого успел запечатлеть хотя бы один человек. Взрощенный победителями, я не способен здраво воспринимать проигрыш: при хоть сколько-нибудь публичной неудаче замыкаюсь, забиваюсь в угол, точно пострадавшее во время жестокого эксперимента животное, и больше не приближаюсь к занятию, наградившему меня позором и ощущением собственной неполноценности. Я возвращаюсь к полюбившимся хобби лишь тайком, наедине с собой. Напеваю любимые песни, от каждой ноты пропитываясь легкостью, веселостью! — но голос пропадает, спускается до немоты, стоит подумать, что кто-то может услышать и раскритиковать.       Мои раны затягиваются медленно, болезненно. Всего одно резкое замечание перестанет кровоточить через десяток комплиментов — от другого человека, потому как задевшему меня я более не верю. Я осведомлен, какую умею вызывать к себе жалость, поникший и униженный. Оказавшись на месте «сказавшего не то», я поддался бы этому вязкому чувству и вслух взял бы грубости назад. Я обязательно постарался бы исправить содеянное, но не потому, что мнение мое поменялось, а только из жалости. Я бы лгал, я б дарил похвалу, прозрачную, тонкую, того гляди порвется от дуновения ветра. А раз я поступил бы так, в действиях и словах критиковавших однажды нет резона ждать честности. Мне легче верится в лживость словесных поощрений, чем в фальшивость критики, которую одумавшийся правдоруб решил, пожалев, забрать обратно.       Я знаю, каково это — не говорить всей правды, опасаясь обидеть человека. Стало быть, и мне всего не говорят. И на почве этой ядовитой мысли откармливаются неуверенность и недоверие. «Они все врут из благих побуждений; я все делаю неверно, недостаточно хорошо, и априори позорюсь…» А со стыдом я не борюсь — я от него сбегаю.       Бегу от партнерства, в рамках которого могу позориться и разочаровывать кого-то круглые сутки. Бегу от броских начинаний, в коих есть всего-навсего шанс на успех. И останавливаюсь только в своей комнате, в родных четырех стенах, куда не пробиваются людские голоса, солнечный свет и свежий воздух…       Меня пугает стыд болью. Ее чрезмерно много вокруг: ею как паутиной пронизано мое настоящее, но в будущем ждать освобождения безнадежно, так как там ее еще больше.       Я боюсь наступления нового дня. Я не знаю, что он принесет, кого заберет… Чем чаще описывают полный круг стрелки часов, тем ближе последний момент чьей-нибудь жизни, а сгруппироваться перед этим падением я никогда не успею.       Я боюсь, что впустую живу. Давным-давно уже не рассчитываю оставить свой след, мало-мальски заметный на нити истории, потому что растерял мальчишескую веру в светлый, прекрасный, заполненный исполнением мечтаний завтрашний день!.. Однако не привнести ничего во всего одну — собственную жизнь… это пугает до дрожи. Время пролетит столь же незаметно, как провернуло этот фокус уже много раз: я помню детский сад и школу, университет, — но где это теперь? Воспоминания померкли настолько, что видятся ложными, симптомами тяжелой болезни или живого воображения, что зачастую весьма равноценно. Как сейчас я ума не приложу, куда делись испарившиеся годы, так в неизменном ошеломлении я проснусь однажды в ранней старости, сухости души и тела; до поздней, надеюсь, не доживу!..       …ведь и потерять привлекательность немногочисленных имеющихся черт я, опять же, боюсь. Изъяны делают меня в собственных глазах на порядок хуже окружающих, и от этого осознания вторичности, третичности, хочется спрятаться под одеяло и никогда из-под него не вылезать. Будь я древним драконом, не покидал бы мрачной холодной пещеры, скалящей клыки-сталактиты и сталагмиты на яркий внешний мир; заполненной непроглядной темнотой и нерушимым молчанием. Я спал бы веками, всего лишь миф для всех ныне живущих, сменяющих друг друга на этом странном посту. И видел бы сны, в некоторой части которых по-прежнему умирал бы от страха быть осмеянным, закиданным камнями…       Я стыжусь себя!..       Я боюсь жить…