***
— Ты же знаешь, что мы больные? Вопреки тяжести сказанного, Азула смеётся, будто рассказывает искромётный анекдот. Зуко угрюмо глядит на сестру и делает свой ход в партии Пай Шо. — Замолчи и играй, — говорит он. Увидев, как она неестественно покорно передвигает фишку, добавляет: — Знаю. Азула с интересом смотрит на Зуко, улыбаясь его спокойствию. Девушка никогда бы не подумала, что братишка будет настолько собран и сдержан в подобных обстоятельствах, ведь всегда являлся человеком нервным, нигде не находящим себе места. В каком-то смысле, однако, это ожидаемо: он меньше боится позора, который может настигнуть в любую секунду, и кары, следующей за раскрытием постыдного секрета. В конце концов, он уже однажды разочаровал отца до глубины холодной души. Зуко не то чтобы плевать на очевидную ненормальность, девиантность их преобразовавшихся отношений — он прекрасно осознаёт это, и его часто мучает полудохлая совесть. Остановиться всё же не получается. Не хочется даже, если быть честным с самим собой. В извращённости происходящего Зуко видит что-то, что давно стало родным. То ли влияет ужасное семейное древо, то ли легче от мысли, что отношения с Азулой как с сестрой всегда были обречены на провал. Он чувствует облегчение, когда лежит с ней в одной постели, длящееся, в общем-то, недолго: когда восходит солнце, груз действительности оседает на худых плечах, а на сестру становится тошно смотреть. Часто по утрам, выходя из покоев Азулы, Зуко скорее бежит в ванную комнату, потому что кажется, что картины и гобелены в коридорах будут вскоре испачканы царским ужином. Парень проводит в ванной бесчисленные часы, потому что никак не может избавиться от головокружений и привкуса рвоты на языке. Выходит оттуда уже весь красивый, ухоженный, с невозмутимым, уверенным выражением лица и стальной решительностью в глазах, которая Зуко совершенно не идёт. Если он хоть на секунду позволит себе расслабиться, отдышаться, то вновь примет вид больного во всех отношениях человека и с грохотом упадёт на пол. Парадоксально то, что из всех сотен людей во дворце — включая тех, кто знал принца с младенчества, ухаживал за ним в его детстве и, быть может, пытался любить — видит всю подноготную Зуко именно Азула. Она всегда улыбается ему, и всегда улыбка эта широка, ехидна, снисходительна. Она не думает о нём как о ком-то, с кем нужно считаться. Но минули годы, и Зуко поменялся, поддавшийся под влияние снова «полюбившего» его отца, и очевидно, что он давно догнал Азулу. От этой мысли её коробит, это допущение доводит до бешенства, поэтому она пытается взять контроль в свои руки. Зуко ловит насмешливые взгляды в коридорах, слышит узнаваемые усмешки, эхом отталкивающиеся от огромных дворцовых стен, и не имеет ничего против. Никакое недоброе слово Азулы не действует на него так сильно, как раньше, потому что он знает — при свете дня сестра всячески делает попытки унизить братца, а ночью роли меняются конкретно и унижает уже Зуко. Унижает не какими-то неуместными сексуальными практиками, а тем, что каждый вечер видит Азулу в уязвимом состоянии, видит её тело и шрамы от многочасовых тренировок по укрощению молнии. Он знает Азулу наизусть, и вишенкой на торте является тот факт, что всё происходит добровольно. Зуко широко улыбается этим мыслям, даже тихо смеётся, и его позолоченные глаза ярко сверкают. Он красив — это неоспоримо. Даже печально известный шрам не портит естественной красоты принца и не умаляет величия, которое он однажды потерял, но успешно вернул, возвратившийся на Родину с почестями. — Это ты так улыбаешься после того, как я назвала нас больными? — спрашивает Азула, хмыкая, и делает очередной ход в игре. Эта партия длится уже несколько вечеров, и её никак не получается добить. Может, потому что оба царских ребёнка давно играют на равных, а может, потому что что-то постоянно встаёт на пути… — Нет, — отвечает Зуко. Улыбка постепенно бледнеет. Как жаль. Зуко отвратителен Азуле во многих отношениях, но ей хватает смелости признаться хотя бы самой себе, что смотреть на улыбку брата ей по-настоящему приятно. Они так и не могут доиграть эту несчастную партию, потому что Зуко с пыхтением говорит (оправдывается?), что резко занемог и хочет удалиться в свои покои. Ни он, ни Азула не озвучивают тот факт, что тянут с Пай Шо, чтобы была хотя бы одна человеческая причина ходить друг к другу по вечерам.***
Первый и последний поцелуй Зуко и Азула разделили в судьбоносный день полгода назад, когда беспросветное безумие, которым они теперь живут, только началось. Больше они этого никогда не делали. На вопрос «почему?» легко находится ответ. Принято считать, что связь между кровными братом и сестрой возникает по причине какой-никакой любви, привязанности, заботы. Чувства, безусловно, выходящие за рамки, но любимых не выбирают. Зуко же с первого дня понял, что у них о любви не может быть и речи. Их грешный, порочный, запятнанный союз, за который они однажды поплатятся в полной мере, является плодом неприязни, недопонимания, одиночества, может, просто-напросто чистейшей потери рассудка. Они не обмениваются милостями, не разговаривают друг с другом о чувствах. Ни Зуко, ни Азула не приучены к этому — не приучены к чему-либо нормальному. Все их действия мотивированы агрессией, злостью, яростной амбицией. А если и любовью, то только к Родине (и то условно). Они не «занимаются любовью» — они спят друг с другом, занимаются сексом, в котором положительным эмоциям места нет. Дело даже не в удовольствии или не всегда в нём: им важно почувствовать истощение, потому что оба рассудили, что временами легче эмоционально обеднеть. Они не останавливаются, пока на лицах не проступит пот, пока полное забытье не окутает их, пока не начнётся трясучка и не поглотит измождение. Бывает, Азула пытается сдержать слёзы и не заплакать. Когда это случилось впервые, Зуко был растерян и не знал, что делать. Обернувшийся халатом, он сел на кровати и просидел рядом с сестрой чуть больше часа, иногда заводя пустые разговоры. Он никогда не спрашивает сестру, в чём дело, а она, в свою очередь, не спрашивает его. Они делят жильё, их комнаты находятся относительно недалеко друг от друга, скелет в шкафу и самый главный страх один и тот же — и всё равно они друг другу чужие. Редкие попытки таковыми не быть выглядят жалко, чаще всего исходят от Зуко и пресекаются Азулой. — Как думаешь, что отец сделает, если узнает? Азула лениво нежится в постели, прикрыв обнажённое тело покрывалом. Зуко сидит совсем рядом, опершийся о спинку кровати, и смотрит на сестру, слегка наклонив голову. Её кожа переливается в свете керосиновой лампы, словно тело её — сцена для изощрённых огненных шоу. Сложно не засматриваться на такую завораживающую девушку, когда она прямо перед тобой и спускает с рук такую наглость. А родством с ней можно и пренебречь. Принцесса чему-то усмехается, подоткнув под себя мятую подушку, которую недавно сжимала зубами. — Сожжёт нас, — обыденно говорит Зуко, будто даёт ответ на будничный вопрос. — Это понятно, — соглашается Азула, приподнимаясь на локтях, — а на что он пойдёт? — Мы об одном и том же человеке говорим? — Зуко строит возмущённую гримасу. — Легче сказать, на что он не пойдёт. В глазах Азулы — смешинки. Творящийся вокруг абсурд — лихорадочный сон простывшего алкоголика, забавляющий принцессу, хотя уместнее было бы горевать. Впервые за последнее время Зуко чувствует себя нормальным человеком, пусть и путём притворства. Он фантазирует, что сестра смеётся не над его комментарием о жёстком характере отца, а над какой-то глупой шуткой. Представляет несбыточные сценарии в голове, которых никогда не озвучит, похоронив в себе. Смеяться не над чем, но Азуле всё ещё смешно. Постепенно она затихает, не говоря ни слова, и отворачивается от брата, желая заснуть. Он разглядывает сестринскую спину, от тяжёлых тренировок покрытую синяками. Не осознающий своих действий, он тянется к выпирающим позвонкам и проводит по ним костяшками пальцев. Азула дрогнет от прикосновения, и Зуко, будто ужаленный, отдёргивает руку. Принцесса уже некоторое время спит, а принц, сгорбленно сидящий при тусклом свете, не может поймать сон. Он озабоченно поправляет волосы и прикрывает лицо руками. Он не хочет, чтобы эта ночь кончалась и наступало утро. Он не хочет ни завтра, ни послезавтра, ни следующую неделю. Не хочет наблюдать, как через шторы постепенно начинает пробиваться свет. С приходом солнца, которое вдыхает в Народ Огня энергию, Зуко остаётся беспомощен и беззащитен. Главный источник силы его страны загоняет его в угол восход за восходом. Отчасти принц желает, чтобы отец узнал об этих отношениях и избавился от грязи в родословной, которой Азула и Зуко не могут противиться. Дело не в кровосмешении, отнюдь нет. Эта причина — на поверхности и приносит минимальное количество боли. Но, казалось бы, что может быть болезненнее и отвратительнее, чем делёжка постели с кровным братом или сестрой? Отвратительнее — делёжка постели с тем, кого всю жизнь ненавидишь… …и ненавидеть не хочешь.