За кадром

      Париж был шумным оживленным городом. Несмотря на то, что стоял всего лишь июнь сорок шестого, он был уже полон жизни, вовсю приходил в себя и расцветал на глазах. Казалось, никакие потрясения не способны надолго выбить из колеи столицу европейской моды. Даже нацистская оккупация. На самом деле это было, конечно, не так, но впечатление создавалось именно такое.       Майлз щурился на яркое солнце и доедал бутерброд. Еще пять минут — и пора. Гардероб сгинул уже давно, благо, драгоценности он успел отправить маме, пока не началось, а добывать деньги все равно надо было. Даже в поношенной форме и потертых сапогах, которые и вакса не спасет. А музыку после таких потрясений все любят. Даже если ее играет совершенно седой мужик в военной форме. Ну, ладно, довольно милый мужчина в форме, которая ему чертовски идет, пусть она и не новая, и не парадная.       Вообще-то, Майлз рванул во Францию, чтобы найти Генри, он знал, что после их разрыва тот поехал именно туда, но, естественно, никого не нашел. Оставалось надеяться, что Генри благополучно пережил войну или успел переехать вовремя. Сам же Майлз вместо Генри нашел свое место в отряде партизан. Впрочем, кого тут обманывать, он и не думал, что дело повернется как-то иначе. Тем более, что де Голля Майлз недолюбливал и считал не более, чем напыщенной и амбициозной пустышкой.       А теперь владелец ресторана щедро платил ему за ежевечерние выступления, потому что послушать, а значит, и поесть или хотя бы выпить чая каждый раз набивался полный зал народа. Трижды, с четырех до одиннадцати. Иногда до полуночи. Майлз уже мог бы позволить себе хороший гардероб, но он старательно выплачивал рассрочку за маленькую тесную квартирку на не особо популярной улице Феру. Оставался всего один взнос. Платили действительно щедро. Он мог бы купить огромные апартаменты в престижном районе, но предпочел уютную тесноту на улице, где жил его любимый литературный персонаж.       Этим вечером все шло поразительно гладко. Музыка как будто сама лилась из-под пальцев, он даже несколько раз спел. И в воздухе постоянно чудился запах знакомого одеколона, пряный, чуть сладковатый, обволакивающий и теплый. Не хватало только запаха бензина и машинного масла. Его не попросили ещё немного продолжить после одиннадцати, так что он мог спокойно и с удовольствием поужинать. Вообще-то, ему казались пищей богов и каша на воде, и бутерброды после «что достал, то и съел, и молись, чтоб свежее, все равно варить будем» по французским лесам и катакомбам. Но, если уж можно поесть прям роскошно…       Официант вместе с ужином принес букет идеальных белых лилий. Как выяснилось, это «от вон того господина, вон за тем столиком, видите, кофе сейчас пьет». Вроде бы, он так впечатлился в прошлый раз, что в этот пришел сразу с цветами и заранее забил себе место. Официанту он показался подозрительным, а у Майлза при виде настолько белых лилий сердце замерло. Он попытался рассмотреть того, кто их послал, но мужчина отвернулся сразу же, как только заметил, что Майлз на него смотрит. С досадой он занялся ужином, поглядывая на цветы. Такие когда-то дарил ему Генри. То есть, начал он с ромашек, но в конце концов Майлз так растрогался, что ему приносили цветы просто так, без повода и не подразумевая нечто подозрительное, что Генри втихаря выяснил у Адама, какие цветы Майлз больше всего любил, и, как только появлялись деньги, тут же покупал и либо сам приносил, либо посылал ему букет лилий. Белых. И Майлз каждый раз, пока никто не видел, пускал слезу от полноты чувств… ладно, рыдал от радости. Может быть…       — Может быть, тебя до дома проводить?       Майлз чуть не уронил, но вовремя поймал кусок хлеба. Этот голос… неужели правда?       — Я мог бы и сам… — медленно подняв взгляд от хлеба, Майлз увидел обладателя голоса и выражение его лица, — … предложить тебе проводить меня домой, да подумал, ты не согласишься, мы же в ссоре.       — Я мог бы подсесть к тебе, чтобы допить свой кофе. Хочешь?       — Но я буду неловко не знать, что сказать.       — Ничего, — через минуту Генри допивал кофе за его столиком и развивал мысль. — Ничего. Потому что я хочу попросить прощения за то, что тогда наговорил, и что чуть тебя не подставил. Не смей извиняться за своих друзей, они все испортили и повели себя как… кхм… но ты не виноват.       — Виноват. Если бы я вел себя скромнее и не пытался совместить несовместимое, ничего бы не случилось.       — И твои прекрасные темные кудри не стали бы такими снежно-белыми… Ты не виноват. Ты просто очень хотел быть собой, что проблематично, когда фактически тобой быть нельзя, и чтобы дорогие тебе люди ладили друг с другом. Кстати, что случилось?       — Я за полминуты побелел, когда мы первый концлагерь освобождали. С тех пор все, что отрастает, такое же белое. До сих пор в кошмарах это вижу. Но ты тему не переводи. Все это с моей стороны было глупо. Из-за меня тебе пришлось все бросить и уехать. Карьере конец, машине конец. Я уж не говорю, что наш неправильный образ жизни довел Агату до психушки…       — Ну, в этом ты точно не виноват! Если уж на то пошло, то в проблемах Агаты виноваты ее родители, они не видели ничего плохого в такой жизни. А остальное… Я пожалел обо всем, что наговорил, уже часа через два, когда потратил последнее на билет, но было поздно. Ты ведь, наверное, понял, что я ничего не сделал из того, что сказал сгоряча?       — Да, примерно, когда сгреб первые попавшиеся вещи и рванул сперва к Агате, потом на вокзал. До меня дошло уже на вокзале. Что я бы не смог так просто уехать, если бы ты действительно отнес в полицию все письма, фотографии, особенно ТЕ фотографии, да еще и подробно письменно дал показания, что я тебя соблазнил, склонил и все прочее. Но, тем не менее. Я хотел тебя найти…       — Я был на Севере, у троюродной тетки. Вернее, паковал вещи, ее, ее брыкающегося мужа, двух взрослых детей и их семей, и запихивал чуть ли не в последний пароход до Америки, который отправился без конвоя. Они только вчера вернулись. Я хотел с тобой поговорить, но… я даже не представлял, где ты можешь быть, а возвращаться было уже некстати. А потом до меня дошло, что ты можешь быть уже мертв, если сорвался за мной.       — Ладно, проводи меня домой, поговорим. Если ты останешься в Париже мы можем видеться довольно часто.       — Останусь. Ты что, прямо так? Не холодно?       — Да какая разница. Этьен, деньги за салфетницей, я ушел. Запиши, чтобы утром хозяину передали, что нужен настройщик, и это критично, через пару недель отсутствие перенастройки отразится на его прибыли, пусть не жадничает и ищет нормального.       Официант покивал, записав и забрав деньги. Он, вообще-то, был не совсем Этьен и был особенно обязан Майлзу тем, что он Этьен, а не Эдуард, и работает хотя бы в парижском ресторане официантом, а не кладовщиком под Липецком с образованием учителя, потому что, видите ли, родители «из бывших». Потому и про то, о чем они как-то раз, прячась от ливня под кустом, болтали на румынском, Этьен помалкивал. Потому и то, что он краем уха услышал, проходя мимо Майлза и этого его, вроде как, «друга», он придержит при себе.       Майлз вел Генри короткой дорогой к себе домой. Улицы были так себе. Генри думал, что лучше бы Майлз поселился в районе подороже и попрестижней. Этот парижский лабиринт, по его мнению, был небезопасен в двадцатом веке так же, как в семнадцатом.       — Завтра я свободен до четырех вечера, потом снова буду играть, — Майлз нарочно вел Генри именно таким путем. Короткий путь подразумевал, что они придут на место уже через минут десять, но хотелось под разумным предлогом растянуть прогулку. Почему бы не назвать самый окружной путь коротким?       — Вот как? А я завтра собираюсь поискать работу. Может, меня взяли бы таксистом или автомехаником, — Генри немного нервно озирался. Эти темные переулки… С другой стороны, они шли рядом, и улицы такие узкие. И так темно. Может они могли бы?.. Он так соскучился… Конечно, он в свое время наговорил нечто серьезное, но теперь почему бы не попробовать начать все с начала?       Майлз-то, конечно, думал, что они могли бы начать сначала, если найдут заново общий язык. Страсти уже улеглись, и по факту выходило, что все это было просто словами. Обидно конечно, как минимум, но теперь не до этих обид. Потому он сам в темноте взял Генри за руку.       — У меня, конечно, не очень роскошно, даже совсем не роскошно…       — У тебя есть крыша, стены и какая-никакая кровать. Значит, уже роскошно. И уверен, у тебя даже есть занавески на окнах.       — И электричество. Так как мы теперь будем?.. — Майлз нырнул в переулок, надеясь, что Генри не заметит надписи с названием, а если заметит, то не знает Париж так хорошо, чтобы догадаться, что они могли дойти меньше, чем за четверть часа, а не плутать переулками.       — Думаю, в первую очередь мы поговорим. А потом, если договоримся до чего-нибудь, установим правило, что, если ты хочешь после работы погулять, об этом можно сказать.       — Не понимаю, о чем ты.       — Мы дважды свернули на Каниве, только с разных сторон.       — Упс.       — Так погуляем еще, или что?       — Нет, раз уж ты меня раскусил, пошли домой. Ко мне домой. Еды у меня нет, кроме хлеба, я на работе ем обычно.       Майлз уже зазвенел ключами. Им и правда нужно было пройти всего один дом, подняться на второй этаж и открыть дверь.       Квартирка действительно не впечатляла. Комната, кухня, тесная прихожая и, предположительно, спальня. Еще дверь. Наверное, в санузел. Мебель была вполне годной, но являла собой остатки былой роскоши. Генри, впрочем, был приятно удивлен уютом в квартире, несмотря ни на что. Майлз (а этим явно занимался Майлз), из почти ничего сделал себе гнездышко для, так сказать, зимовки. Он определенно тут жил один, и все говорило о том, что никого другого он не собирался приводить. Все было рассчитано на одного, чтобы не мыть посуду каждый день. В остальном — один новый стул (совершенно не вписывающийся в интерьер), одно старое кресло (судя по состоянию остальной мебели, оно было самым сохранившимся из, предположительно, трех), одна подушка на довольно широкой кровати, три чашки, три тарелки, по три столовых приборов, одна сковорода, которой некоторое время не пользовались. Даже не было запасных тапочек. Вообще-то, Майлз хотел бы и мебель сменить полностью, и сделать ремонт. Еще он хотел бы тот новый шампунь, духи, нормальную одежду, набор косметики, свои украшения, что-нибудь белое и сыпучее (хотя во время войны вынуждено пришлось от этого отказаться, его постоянно тянуло обратно к «пудре» и останавливало только упрямое желание в первую очередь устроить жизнь на новом месте)… Но сначала он хотел полностью выкупить квартиру. Оставалось немного. Возможно, он бы даже сменил работу и стал давать уроки музыки вместо публичного пения.       — У тебя неплохо, — Генри топтался в прихожей, не пытаясь пройти внутрь. Тапочек не было, а его сапоги были не такие уж чистые.       — Ты проходи. Можешь даже не разуваться, у меня еще нет ковров. Все, что я могу предложить, это чай. Дешевый, конечно, но тем не менее. И сахар, — «лишь бы опять не отключили свет, потому что весь ремонт есть смысл делать ночью».       — Пойдет, — сняв сапоги (Генри не хотел зря пачкать пол, и он все же заметил, что пол — это паркет, который следовало бы как следует отчистить и отполировать), он прошел в сторону кухни. По крайней мере, в ту сторону, где она должна была быть.       Разговор за чаем свернул куда-то в прошлое, плавно перешел к перспективам и целям на будущее. А значит, дело затянулось часов до четырех утра. А там уже завтрак и время, когда можно было начинать искать работу. В итоге они не спали чуть больше суток к следующему вечеру.       Генри снова зашел к Майлзу, когда он уже закончил играть и весьма экспрессивно что-то втолковывал седому мужчине с инструментами, показывая на пианино. То ли они ругались, потому что мужик испортил пианино, то ли Майлз объяснял, под что стоит настроить инструмент. Это явно был не хозяин ресторана и не кто-то из поваров. Было поздно, и со столов сметал крошки и снимал запачканные скатерти, вроде бы… Этьен, если Генри правильно помнил. Уборщица взялась за полы, потому он вежливо остался стоять у входа, пояснив, что он тут просто ждет.       Майлз подошел, немного на взводе, и сразу вывел Генри за плечо на улицу. Его слегка злил настройщик, потому что он отказывался настраивать публичное пианино под «классику», а не чуть пониже и «поглубже». Нужно было именно классическое звучание.       — Ты понимаешь, «академическое звучание ни к чему в ресторане, люди хотят грустить»! Я лучше знаю, чего люди хотят, я их рожи каждый вечер вижу! Они хотят про любовь и веселенькое, поменьше грустить и военных песен!       — Он же сделал, как надо? Судя по тому, что ты ушел, сделал?       — Да, но был недоволен еще и после того, как ему уже заплатили! Я играю не романсы и похоронные марши!       — Меня взяли автомехаником, и я купил тебе домой кое-что по хозяйству. У меня было немного денег. И будет пристойная, хотя и небольшая зарплата, плюс надбавка как ветерану. Давай сегодня пойдем действительно короткой дорогой?       — Конечно, — Майлз едва заметно принюхался и улыбнулся в темноте. Знакомый запах. — Приступил уже сегодня?       — Да, не так много народа теперь реально умеет чинить машины, а не просто шину менять. Буду теперь занятым с восьми до пяти с понедельника по субботу.       — Я тут подумал…       — Хм?       — Ты очень против, если, раз уж мы начинаем с начала?.. Я хотел узнать, кто из моих прошлых друзей жив, и предложить им встретиться.       — Это будет трудновато, но, с другой стороны… Почему нет? Я могу просто в этот день поработать, если мне не захочется их видеть. Они не так уж мне и насолили, просто как-то это все…

***

      Жизнь постепенно входила в обычное русло. Майлз пел и довольно быстро выплатил все за квартиру, учитывая, что они, раз уж так странно встретились, резко начали жить вместе. Пока Майлз смог наконец выяснить, кто ещё не умер и где находится, прошло не меньше года, и он все же смог сначала сменить мебель, а потом и обновить гардероб. Немного. На много места не было. Генри незаметно прикупил ему вкусные духи, на день рождения собрал «для девушки, набор косметики, она воевала, но такая миленькая, веселая». А Майлз тихонечко подкупал Генри рубашки и галстуки, хотя на один из дней рождения подкинул замечательное издание классической поэзии (когда-то он читал Генри на память почти все из сборника, несмотря на то, что оба были довольно пьяными, и было уже шесть утра, и они лежали голыми в постели… нет, пьяными они стали уже после того, как «належались»).       Но, когда удалось выяснить адрес, по которому искать единственных оставшихся, Адама и Нину, Майлз не мог решиться. В конце концов, Генри сам взялся и написал им письмо. Майлз хотел увидеть кого-то из друзей — Майлз увидит. Даже если придется отправить письмо самостоятельно.       Ответ шел довольно долго. Генри уже начал волноваться, что ничего не выйдет, но где-то к зиме пришел ответ, написанный аккуратным почерком Нины. Новости у нее были так себе. Но они с Адамом хотели бы приехать, с ребенком и где-то в районе января. Если можно.       Майлз как раз пришел после нескольких часов пения подряд, когда Генри торжественно вручил ему письмо. В квартире пахло едой, кофе и печеньем. С того момента, как они начали жить вместе, они завели наконец кухонную посуду, и Генри набил руку на готовке. Конечно, ничего роскошного, но кто сказал, что вкусная еда обязана быть роскошной?       Майлз немного запаниковал, читая письмо. В любом случае, Нина вряд ли ожидает, что у них с Генри все еще лучше, чем она помнит, она уже успела дважды выйти замуж и родить ребенка, а он что?       — А ты, на минуточку, не менее почетный ветеран, чем ее муж. То, что у тебя нет жены и детей, ничего не значит!       — Ну конечно. Но она, вроде как, остепенилась и все такое, а я что? Пою в ресторане, хотя и за неприлично большие деньги по нынешним временам, живу в маленькой, пусть и своей квартире… ладно, по документам половина твоя, но все еще остался… прежним. Даже по-прежнему, как только смог, начал краситься, пусть и только на выступление или дома, и все еще с тобой. То есть, это не плохо, наоборот, очень хорошо, но проблема в том, что я все же не дама.       — Майлз…       — А внешность? Ты только подумай, она, скорее всего, до сих пор симпатичная, не так уж и много времени прошло. А Адам? Адам-то, по сути, больше всех добился чего-либо. Жена, ребенок, наверняка пара медалей. Раз он выжил, то хотя бы пара есть. Вероятно, у них теперь есть свое жилье, работа…       — Майлз, послушай…       — Нет, ты послушай. Я хочу их увидеть, но мне ужасно стыдно, потому что Я в отличии от них ничуть не изменился, несмотря на то, что побелел, и что у меня вся грудь в орденах. И несмотря на то, что переехал. ТАКИЕ не меняются, если не хотят довести себя до самоубийства передозом.       — Майлз, заяц…       — Пойми меня правильно, я не хочу сказать что ты — это великая ошибка, или что я хочу тебя бросить и жениться, ни в коем случае. Но… но…       — Майлз, ДОРОГОЙ. Если мериться достижениями и уровнями нормальности, то ты как раз из вашей шайки самый нормальный, достигший и высокоморальный. А уж внешностью мериться — это вообще глупо. Я не говорю, что твои друзья жалкие неудачники, потому что это не так. И тебе тоже есть, чем гордиться. Да, у тебя нет классической семьи, ты вынужден зарабатывать себе на жизнь, но у тебя есть свои личные достижения. Ты завязал, пусть и вынуждено, с наркотиками. Ты прошел войну и выжил, и более того, ты еще и активно в ней участвовал. Ты помог нескольким людям найти новый, пусть и не идеальный дом. Ты блистаешь на сцене, пусть и не оперного театра, но тебя весь Париж и окрестности знают и готовы за несколько месяцев заказывать столик или хотя бы стул с чаем около открытого окна на улице, чтобы послушать. В конце концов… Боже, да тебя сам Кристиан Диор УМОЛЯЛ в прошлом месяце сфотографироваться в чем-нибудь из его коллекции с флаконом духов для каталога! И, заметь, он даже согласился, что ты снимешься в платье, а не в костюме, и никто не узнал, что снималась не манекенщица, а манекенщик. Ты помнишь, сколько он перевел тебе на счет за три фото в разных платьях?       — Нну да. И у меня в шкафу есть одно из этих платьев, так сказать, неповторимый оригинал из коллекции Диора сорок восьмого года, и флакон духов из его первой линейки. Судя по тому, что он постоянно пытается мне предложить постоянный контракт, он в восторге.       — Вот видишь? Из просто богатого бездельника с образованием, уж прости, ты стал еще каким состоявшимся самостоятельным мужчиной, который значит что-то, пусть и локально. Надевай тапки и садись. Я достал хорошего мяса, так что у нас сегодня запеченное мясо с картофелем на ужин.       Майлз обреченно вздохнул. Хорошо, и правда, пора надеть тапочки, пижаму, халат и поужинать с… «Эй, он же тогда не вернул кольцо. Я и не обратил внимания. Ну и придурок. Я. Только сегодня внимание обратил, когда он его надел. Получается, муж у меня есть. Ну… неофициально. Какой же я тормоз…» … мужем.       Не то, чтобы Генри был тем, кто потом станет «степфордскими женами», несмотря на пол, но, поскольку он приходил домой раньше и умел готовить, именно на нем были все ужины и обед на следующий день. А Майлз обычно прибирался и занимался переговорами с прачечной, химчисткой и коммунальными платежами. Да, Генри приходил домой около шести, но до восьми он без зазрения совести спал, ел, читал что-нибудь или без изысков лежал на полу, положив ноги на диван и слушая радио. С восьми до девяти готовил обед на завтра, с девяти до десяти занимался, чем придется, а к одиннадцати готовил ужин, потому что Майлз приходил не раньше половины двенадцатого. На следующий день Майлз вставал около половины двенадцатого и делал другие дела по дому до ухода на работу. Это был идеальный брак партнерского типа. Что же до более интимной стороны…       Нет, они, конечно, жили вместе некоторое время. Больше года, в среднем. Около двух. И спали в одной постели. Но дальше поцелуев дело никогда не заходило. Генри все списывал на то, что после такого перерыва им неловко. Майлз списывал на то, что он никак не может расслабиться. Нет, правда. Он даже во сне не мог. Все время был готов вскакивать, реагировать на любую опасность. «И это нам еще повезло, что у нас нет посттравматического синдрома, только кошмары», — думал Майлз, хмуро размешивая утром следующего дня сахар в чае. «И хорошо что Генри знает, где что достать. Нет, ну так-то он прав, и, если они начнут мериться достижениями, то у меня побольше будет. Но они же мои друзья». Жалко что Вивьен (то есть, вообще-то, Варя) сейчас вышла замуж где-то в Провансе, а одна из тех, с кем довелось повоевать, дома, в Америке. Или она британка? С Пэг он бы сейчас особенно хотел поболтать. Они тесно подружились, хотя общались всего полгода. И не только потому, что она симулировала роман с миленьким блондином, который мутил с симпатичным снайпером. Оставался только Этьен, потому что Леонард и Кристи уже давно в Америке. То, что они Леонид и Кристина, лучше не упоминать, ибо КГБ не дремлет. А Майлзу нужно было с кем-то болтать о нескольких своих слабых местах, которые его иногда беспокоили. Ладно, часто беспокоили.       Но нужно было еще сходить в прачечную и заплатить за коммунальные услуги.       — Этьен, у тебя не будет сегодня пары минут поболтать? — собираясь уходить после закрытия, Майлз подкатил к единственному, с кем он мог бы поговорить.       — Вообще-то, у меня на сегодня планы…       — Может, я бы проводил тебя до дома? Мне очень нужно с кем-то поговорить. Ну, знаешь. С кем-то, кто ЗНАЕТ.       — Хорошо, давай так, только не до самого дома. У меня свидание. Наконец-то. Понимаешь, о чем я?       — Это точно хороший человек? Не хотелось бы, чтобы утром нашли твой труп.       — Я не знаю. Вроде как, да. Хотя, знаешь, лучше проводи прямо домой и подожди со мной? Если у тебя нет планов. Ты же разбираешься в людях.       — Хорошо, услуга за услугу. Генри знает, что я задержусь сегодня. Так вот, слушай.       До съемной квартиры Этьена идти было довольно далеко, и он каждый вечер рисковал, идя пешком. Нет бы ему идти меньше, только до автобуса и от автобуса, а не шесть кварталов среди ночи. Но зато теперь они могли с Майлзом спокойно поболтать. И о том, что Майлз не может даже во сне расслабиться, и о том, что его напрягает, что он «не такой». И о третьем слабом месте. О том, что он стал бояться слишком проявлять чувства. То ли с тех пор, как он голыми руками на одной безграничной злости свернул шею одному немецкому офицеру и второго задушил, то ли с тех пор, как оказался один в чужой стране с невнятным будущим.       — Для человека, который красуется на страницах свежего каталога Диор и который реальная местная знаменитость, у тебя в первую очередь самооценка слишком… Боже, я учитель младших классов, кладовщик, официант, но не психолог…       — Но больше-то мне не с кем поговорить.       — Знаю, знаю. И под тем мокрым кустом… Ладно, насчет первого, увы, тут только ты можешь справиться, но я могу дать несколько подсказок. Кто, говоришь, твой… сосед?       — Формально он механик.       — Работает руками, значит? Вот и над тобой пусть руками поработает. Не смотри на меня ТАК, я не про это. Массаж, чтобы ты в процессе засыпал. Попробуй. Когда расслабляются все мышцы, все остальное тоже постепенно подтягивается. Только не пытайся повторить все свои прошлые трюки с алкоголем, о которых ты рассказывал. После алкоголя у вас останутся смешанные чувства.       — Этьен, это странно звучит. И потом, я не знаю, что с его стороны. Может, он теперь вообще не может. Нет, я не жалуюсь, но хотелось бы знать.       — В любом случае, обязательно нужно уметь расслабляться, иначе так и до появления более серьезных симптомов недалеко…       — Хорошо, какое у тебя второе образование?       — Психотерапевт, не закоченное. Я же «из бывших». А насчет остального… — Этьен тяжело вздохнул и приступил к разбору остального. Нет, он не хотел показаться умнее, но, раз уж его спросили… На сей раз дело было не в том, что он Майлзу обязан, а в том, что они были в некотором роде друзьями. К тому времени, как он открыл дверь в свою квартиру, он уже закончил свою мысль. А Майлз намотал ее на ус.       Пока Этьен чистил перышки, Майлз аккуратно из-за шторы выглядывал в окно. Его с улицы было не видно, но он прекрасно увидел, как во двор зашел человек. В темноте удалось разглядеть только силуэт. Он был не в шляпе, не в фуражке. Кажется, это была немного старомодная кепка, и, судя по силуэту, человек был в гражданском и явно не в костюме. Майлз не мог разглядеть, в чем. Что-то было не так. Человек закурил, и в свете спички, а потом тлеющей сигареты, стало заметно, что дело в ботинках, которые были определенно рабочими. Точно, на нем, вроде как, был поношенный комбинезон, который носят рабочие или механики, но на работе. Бедный механик? Иначе уж наверное он бы переоделся, уходя с работы или собираясь на свидание? Кажется, короткая, очень короткая стрижка. Человек не уходил довольно долго. Он выкурил целых две сигареты подряд. Начал третью. Потом спохватился, посмотрел на руку. Значит, не такой уж бедный, у него есть часы. И зашел в подъезд. «Ухажер Этьена? Ладно, пока рано делать выводы, маньяк он или нет, но, зная этого умника, я надеялся, как минимум, на художника, если не на оперного певца. Интересно».       На тихий стук в дверь вышел Этьен, взволнованно взглянул в глазок и немедленно открыл. Майлз бы не удивился, если бы это кончилось плачевно, но они просто обнялись. Его наблюдения подтвердились, но стало подозрительно, как они вообще могли сойтись. С другой стороны, они же с Генри сошлись.       Сцена знакомства Майлза и этого самого… Николя вышла неловкой, и Майлз едва сдержался, чтобы не начать, как заботливая мамаша, расспрашивая его, кто он, что он и все такое. Смысла давить на вполне обыкновенного рабочего из одного из парков общественного транспорта не было. Понятно, почему денег у него было в обрез и не до одежды. Больше всего Майлза удивило, что они познакомились в аптеке, куда Этьен зашел за аспирином в свой выходной, а Николя покупал пару упаковок бинта. Как так вышло, что они решили, будто свидание — хорошая идея, эти двое говорить не хотели, но смущенно хихикали. Подсознательно Майлз понимал, как, скорее всего, было дело. Но ему было пора идти. Он и так задержался.       Дай бог, чтобы утром труп Этьена не всплыл в Сене.

***

      Но труп Этьена так и не всплыл, и он пару раз сплетничал с Майлзом по пути с работы. У них с Николя была хорошая пара. И наконец Майлза посетили долгожданные гости. Он только-только начал расслабляться каждый раз, когда принимал горизонтальное положение, и уже был готов поговорить с Генри, но… Пока Адам укладывал ребенка в дешевом отеле, Нина сидела с Генри и слушала, как Майлз заканчивает играть. Адам собирался присоединиться к ним завтра, когда Нина его сменит.       — Он явно занят любимым делом, — Нина выглядела немного мечтательно, допивая чай. — Но так изменился. Хотя, конечно, красится и одевается все так же.       — Да все мы меняемся. Ты тоже. Внешне, конечно, нет…       — Генри, ты не подружка и можешь не приукрашивать. Роды, работа и замужество меня не пощадили.       — Подумаешь, морщины. Как семейная жизнь?       — Ну, так… А у вас?       — Ну, так. Думаю, по одной и той же причине.       — Постель?       — Кроватушка. Думаю, мы все четверо сами разберемся. Как Адам?       — Любит детей. Растит нашего сына и не знает, что он НАШ, а не… А я не могу ему сказать, что в каком-то смысле я его немного ненавижу, потому что… как они с этой мордой рыжей могли?! То есть, я понимаю, Рыжий, у него вообще крыша немного поехала, когда Саймон повесился. Но Адам… Ебанутый долбоклюй.       — Не выражайся.       — А что? Если бы он не был таким мягким…       — …ты бы в него не влюбилась. Так что вам надо поговорить по душам, хотя не при ребенке. Вот нам, например, разговоры помогают сблизиться. Удивительно, какие чудеса творит обыкновенный разговор. Возможно, и он себя ненавидит.       — Ты не барменом работаешь? Или таксистом?       — Механиком.       — Нинаааа! Дорогая! — Майлз, закончив играть, подлетел к Генри и Нине и заобнимал старую подругу.       Оба были смущены, но скорее рады, чем нет. Нину смущало и то, что ее друг устроился, вроде как, лучше ее, несмотря на то, что не обзавелся нормальной семьей и не остепенился. Это Нину особенно смущало. Уже столько лет, а эта фаза Майлза никак не проходила. И Генри. Это как-то… странно… хотя, друг есть друг. Болтовня старых друзей затянулась надолго, они успели втроем дойти до дома, Генри успел лечь спать и почувствовал Майлза рядом только около шести утра. Он лишь проворчал что-то о том, что только вернулся, Нину провожал. Генри не возражал и приобнял его, хотя бы на последние полчаса.       Встретиться одновременно с Адамом и Ниной они смогли только через день, когда выпал одновременно выходной Майлза и Генри (Генри все же решил в этом поучаствовать, на всякий случай), и все вместе, включая ребенка, днем отправились гулять. Адам, как енот-провокатор, подговорил ребенка уговорить Майлза показать ордена после того, как Майлз обмолвился, что они есть и больше одного. Днем, конечно, он был без блесток и без макияжа, но, тем не менее, отдых удался на славу, особенно из-за того, что Майлз, пока Генри отвлекал гостей, втихаря оплачивал их скромные развлечения, не заостряя внимание на таких «мелочах».       Вообще-то, это было и правда весело. Не как раньше, но всё же. Даже соседи были не против, чтобы ребенок немного пошумел, когда они все же все зашли домой. Майлз, конечно, показал свою «коллекцию», собранную в рядах партизан. Где-то на заднем плане Адам аж воздухом подавился, ибо от мальчика-зайчика он не ожидал ТАКОГО. На пустом месте столько «украшений» не дадут. Нина хвалила кухню Генри, хотя ей и было неловко. Но кухня и правда была хорошей, пусть и тесной. И готовил, как выяснилось, Генри здорово. Майлз втихаря безумно гордился тем, что Генри такой пронырливый и умудряется доставать даже довольно редкие теперь продукты.       Впрочем, в итоге вышло так, что вечер у Генри и Майлза выдался свободным, и они посвятили его тому самому романтическому ужину при свечах. Нет, просто свет выключили, когда Майлз только закончил на стол накрывать.       — Ну и как? Вроде, все проходит неплохо, — Генри раскладывал еду и выглядел вполне беспечно.       — Согласен, неплохо, но им явно неловко, хотя они и рады меня видеть. А как тебе этот мужчина Этьена?       — Они очень разные, но подходят друг другу. Не переводи тему и возьми салат.       — Ладно, ладно. И правда, все неплохо, и даже жаль, что им послезавтра уезжать. Но нам всем троим неловко. И потому что давно не виделись, и потому что… Ну, думаю, ты понимаешь.       — Понимаю. В том числе и «не знаю, как сказать сыну». Ты еще о чем-то хочешь поговорить. О чем?       — О том, что между нами происходит. Вернее, не происходит.       — Ты об эээээтом? Да?       — Да. В чем дело?       — Нну, с моей стороны это потому, что мне неловко, и я не знаю, как подступиться. Это то же, что начинать с нуля, но на сей раз в зрелом, так сказать, возрасте, когда на месте мозгов мозги, и спонтанно уже как-то кажется неуместным.       — А с моей… я всю дорогу не мог даже во сне расслабиться. Только недавно от твоих волшебных ручек начал. А как вообще что-то может получиться, когда каждую секунду готов вскакивать и сражаться или прятаться? Тут даже на происходящем не сосредоточишься.       — Сложненькая ситуация. Тогда вот, возьми еще мясца и салата. Бери, бери. Вот. И я полагаю, что мы могли бы… Как считаешь?       — Нну, вообще-то, да. Могли бы. Только будем разумны… И не будем доставать вино.       — Ты думаешь?       — Я уверен. Потому что теперь мы будем в итоге гадать, мы это были или вино.       — Справедливо. И вот, смотри-ка, я купил к чаю булочек и спрятал их от наших дорогих гостей. С маком.       Булочки с маком пошли на ура, как и весь остальной ужин. И, конечно, дело кончилось тем, что они оказались в своей любимой удобной кроватке. Хотя Майлз не один раз жаловался на холодные ноги Генри, на сей раз ноги были холодными как раз у него, от волнения.       Впрочем, Генри начал с массажа, чувствуя, что в первую очередь зайке надо отвлечься. Когда дело дошло до поцелуев, Генри уже знал, как подступиться. Зайка мало чем изменился в этом плане. Разве что ему необходимо было больше прикосновений и более тесный тактильный контакт.       …Соседка слева была более, чем глуховатая старая вдова, еще в Первую Мировую пророчившая, что немцев надо изолировать от социалистов. Соседи справа были вечно ссорящиеся супруги, мадам и мсье Розье — муж никогда не ночевал дома, а жена, когда не избивала мужа скалкой в ответ на попытки избить ее стулом, боготворила Майлза за дельные советы относительно стиля. Соседи снизу, мадемуазель Роза Девилль и мадемуазель Элен Девилль были, по слухам, не сестры-фронтовички, несмотря на одинаковые фамилии. Левый берег Сены. Чего еще ждать?       Потому то, что Майлз особо сдерживался, не было проблемой. Конечно, целибат в несколько лет не дал продолжать долго, но дело не в количестве, а в качестве. Может, Генри и не умел превращаться в тигра, а Майлз не был принцессой из сказки, но они идеально подходили друг другу и прекрасно помнили основные моменты. Каждый вздох и стон были полностью оправданы. На сей раз особенно любить и нежить следовало именно мальчика-зайчика, и он был очень отзывчив на ласку. Возможно, это был первый настоящий шаг к тому, чтобы жизнь вошла в привычную колею. Немного близости, нежности и любви, немного больше, чем обычно. И включенного света в самый ответственный момент. Как раз тогда в ванной от скачка напряжения лопнула лампочка.

***

      — Я не перееду в Америку. Там ничего хорошего, — шел уже декабрь сорок девятого, и Майлз пил прекрасный зеленый чай с жасмином в своем ресторане. Ну, то есть, не совсем в своем, однако недавно он все же стал совладельцем заведения, где играл. — Но я могу дать концерт в Британии для ветеранов, как вы просите. Разовая акция, так сказать.       — Но клуб хорошо заплатил бы, если бы вы приехали и начали играть там постоянно. Особенно после британского концерта, — агент выглядел, как несчастный щеночек, у которого забирают косточку.       — Мне и тут неплохо. Кроме того, расовая сегрегация, или как там это называется, меня от Америки дополнительно отталкивает. Кроме разгула бандитизма. Я много потеряю, если перееду в это ваше гнездо кукушки.       — Но мировая известность!       — Я достаточно известен в определенных кругах. Поэтому что договоримся так. Я вам плачу за устройство одного концерта на праздник в Британии, а после этого вы уходите в туман. Я навел о вас справки.       — К-какие еще с-справки? — рыльце у агента было в пушку, и он очень не хотел, чтобы его махинации всплыли.       — Кроме того, что вы обворовываете клиентов, — Майлз многозначительно отпил из своей чашки, — вы также не один раз были замешаны в их шантаже. Я, конечно, уважаю вашу предприимчивость, но у меня есть достаточно материала, чтобы подать на вас в суд.       Агент покусал губы. Если этот тип, похожий на педика, и правда нарыл доказательства, ему крышка, если он только рыпнется. Потому что, кроме шантажа и воровства, на нем еще были убийство и нанесение тяжких телесных. А этот мужик мог бы. Он выглядел, как тот, кто дружит со всей обслугой и берет обаянием даже офицеров полиции нравов. Следовало сделать так, как он говорит. Он мог бы заявить о шантаже, но, если Майлз предъявит встречные обвинения, в результате все решится отнюдь не в пользу американца мистера Смита.       Майлз отпил еще чая и выжидательно посмотрел на мистера Смита.       — Хорошо. Я все устрою. Обойдемся без контракта или?..       — У меня есть как раз вовремя составленный договор. Подпишите здесь и здесь, мистер Смит.       «Вот же тварь предприимчивая, все предусмотрел. И составил явно вместе с адвокатом. Он буквально вынуждает меня следовать условиям, написанным в бумаге, под страхом суда. А если начнется суд, всплывет все остальное, и мне крышка. До войны вертеть наивными дурачками было куда проще».       Вечером Майлза ждала запеченная курица со спагетти, Генри, тортик из новой кондитерской на углу и ужин при свечах. Никаких особых случаев. Просто так. И он не хотел опаздывать после того, как отыграет сегодняшнюю усеченную программу до девяти вечера, вместо одиннадцати.       Дома в столе лежало завещание, оставалось только приложить его к отправленным домой вещам. У него был смутное предчувствие, что кому-нибудь, возможно, много лет спустя, понадобится его наследство…