***
Поигрывая мощным хвостом, огромная белая тварь грелась на ослепительно ярком солнце, выглянувшем из-за багряных туч. Она чесала высокие окаменевшие спинные наросты о стену и подскрёбывала её когтями, улыбаясь своей клыкастой, выдвинутой вперёд пастью. К ней уже присоединялись сородичи, спешащие с разных сторон. Горели экраны, показывая всполошённого мужчину, говорящего что-то с явным страхом обескровленными губами. Голос его подрагивал, а выпученные глаза с трудом различали обстановку. Твари шипели на каждое его слово, высовывая длинный розовый язык, помогающий им добывать пищу. Тут одна из них, пронзительно завизжав, что учёный зажмурился и закрыл уши ладонями, кинулась на стену, вцепившись в неё плотными когтями. Она с трудом карабкалась вверх, помогая себе хвостом, но это послужило хорошим толчков для всех остальных. Твари наступали, облепляя стену белыми пятнами. Кто-то с визгом срывался вниз, но быстро вновь подскакивал на четыре лапы и хватался за металл. Скрежет заполонил всю округу, оповещая о том, что творится история. Вдруг послышался звон разбитого стекла — одна из тварей, с силой ударив по нему хвостом, пробила купол. Кончилось. Теперь уже всё. Особи быстро начали пробираться за стену, вдыхая непривычную странную свежесть и с жадностью поедая зелёные листья на деревьях. Самая крупная из них с безумной яростью схватила бежавшего в панике учёного, охватив его череп длинными пальцами, и дёрнула. С противным хрустом голова оторвалась от шеи, запечатлев на лице выражение страха и боли. Обезглавленное тело с хлюпающим, мягким звуком упало вниз, образовывая вокруг себя лужу крови. Твари повернули на шум свои головы, оторвавшись от еды, и быстро последовали примеру сородича, дробя пойманным кости, с силой врезая лапой по грудной клетке и потроша внутренности. Теперь, в этой жизни, им нужно было только две вещи: месть и пища.Часть 1
20 октября 2019 г. в 01:53
Это уже не было всемирной проблемой, как лет эдак сто назад. Это было… Игрой. Да, игрой в поиске пищи, ночлега и попытках выживания. Иногда удачных, а иногда… Ну, как получается. Это было чем-то граничащим с глупостью и азартом, как сохранившаяся до наших дней игра в покер. Мы сами шли в руки судьбы, но чаще всего она сама нас толкала в свои крепкие объятья.
Я поднял взгляд ввысь, что по теперешним меркам считается невыносимым безрассудством, и смотрел, как высокими багровыми клочьями сгущаются облака. Услышав копошение в куче мусора рядом, вздрогнул, механически отпрянув назад. Пожелтевшие от времени пластиковые стаканчики покатились по дороге, а из-под груды появилась первая тонкая, изящная лапа. Существо выползало, как импровизированный паук, выставляя на свет все свои шесть конечностей, а потом толстое вспоротое брюхо. С шумом выдохнув через нос скопившийся в лёгких воздух, я расслабился. Полуразложившаяся, ржавая конструкция, что сейчас представляла из себя горстку гаек, болтов, системных плат и кусков железных пластин больше не вызывала интереса. Она издала противный скрежет, чем-то смахивающий на рык, и, с трудом разгибая заржавевшие ноги, поковыляла куда-то в сторону тёплого света, на который ещё летели небольшие стайки оставшихся после последней записи в истории мотыльков. Недолго думая, я пошагал за созданным учёными аппаратом по очистке мусора.
Это было самое их последнее изобретение, которое они выпустили в мир, проводя испытания. Небольшое, размером с допотопную микроволновку, что использовали предки, устройство, гордо представленное «Ю-178», не проработало и пяти лет: заложенный в систему план быстро получил сбой от избытка мусора и ассорти ядовитых веществ в воздухе. Они, учёные, отправляли свои выдумки нам каждый год, но теперь, не ясно почему, всё прекратилось. Мы ждали в беззвучно оглашённое ими время, выстроившись у стены неплотным рядом, совершенно разные, приходившие из самых страшных и далёких мест, но больше невидящие между собой отличий. Один год, второй, третий… Я всё чаще слышал глубокий, облегчённый выдох рядом с собой. Словно болезнь он начинался с одного, а потом его подхватывал другой, и так этот «симптом» прокатывался по всей толпе.
Шепча проклятья, все разбредались кто куда, еле таща сбитые ноги, втиснутые в кованые ботинки. При этой мысли я сам опустил взгляд вниз, приподнял ногу, оглядывая покрывшийся сбоку ржавчиной металл и, вздохнув, снова ощутил всю тяжесть этого обмундирования. Кто их придумал? Мы уже не помнили. Может, ИЭС и знают об этом что-то, но я ни одного из них не видел, только слышал от путников, натыкаясь на созданный ими круг, расположившийся под светом мигающей лампочки на голом чёрном проводе. Это были одни из лучших точек для отдыха и получения информации. Некоторые места, покрытые вязкой тишиной и спокойной, апатичной атмосферой, служили лишь способом снять стресс, а вот там, где доносились звуки старого инструмента, бережно сохранённого музыкантами, — Чёрт, всегда забываю его название! — теплились самые лучшие сплетни. Я сейчас шёл именно туда, ведь чёртов «Ю-178» теперь был полезен только в этом. А к чему я это? Ах да! Точно.
Осталась лишь жалкая кучка мечтателей, что надеялась на светлое будущее, что обещали нам с экранов монитора учёные, все остальные хотели покоя. Помнится, познакомился я с одним стариком, довольно бодрым для своего возраста, но чётко намекающего в каждом предложении, что осталось ему недолго, не знаю, откуда он мог это знать или видеть, может, просто чувствовал. Тогда мутировавший «Нео-13» повредил мне ногу, неглубоко, но ощутимо пробив бедро своей маленькой головкой с тонким носиком-лезвием, служившим для разрезания пластика на более мелкие частицы. Рана была несерьёзной, однако сильно кровоточила, поэтому пришлось долго просидеть в кругу, где единственным развлечением стали беседы с новоприбывшими. А их было, на удивление, много. Каждый день на одного ушедшего приходился пришедший.
— Ну что, как там небо? — с запинкой произнёс я будничное приветствие, что тихо, хрипло оттолкнулось от потрескавшихся стен покосившегося здания.
— Небо, — с беззлобной усмешкой повторил он, снимая со спины лямки грязного потрёпанного брезентового рюкзака и плюхаясь на него, растирая коленки. — Да всё также. Багрит.
Старик говорил медленно, никуда не торопясь и будто смакуя каждое своё слово. На любой вопрос он сначала вздыхал или подёргивал плечами, а потом уже, как в замедленной съёмке, размыкал челюсти. Эта неторопливая атмосфера ничуть не раздражала, а даже наоборот, мягко окутывала всё тело, что даже пульсирующая боль, расходящаяся от раны, почти не ощущалась. Я с упоением слушал его рассказы о том, каково там сейчас в городе, пусть и слышал их от других уже множество раз, задавая кучу поднимающихся в мыслях вопросов, а он всё говорил и говорил, находя ответ на каждый. Потом старик горестно вздохнул и пошамкал челюстями, доставая из кармана рюкзака маленькую железную баночку. «А вот раньше», — тихо проговорил он. Поломанным ногтем путник подцепил аккуратный замочек и откинул тёмную крышку, внутри что-то тихо зашуршало. Я с жадностью уставился в неё, вытянув шею, и сглотнул скопившуюся во рту слюну: внутри были мельчайшие чайные листья.
— «Раньше?», — повторил я за ним, и он, подхватив двумя сложенными пальцами крохотную горстку и закинув её под язык, кивнул. Мы долго молчали, ведь каждый знал, что такой деликатес, как настоящий чай, стоит сначала хорошенько смочить слюной перед тем, как пережёвывать. Ведь, если повезёт, ты сможешь даже почувствовать его вкус.
— Раньше-то, как до записи было, я не застал, а вот, когда только «Метротопы» выпустили, расскажу.
Он знал и правда много, увлекаясь в подробности, в детство, а я молча слушал и всё глядел на баночку с листьями, которую тот заботливо закрывал морщинистой, изодранной рукой, чтобы те не разлетелись. И небо тогда не такое было, и свалки, а какое общество! Старик звонко восклицал, когда заговаривал о нас, о мечтаниях, о надеждах, о рукоплескании, когда в мир из-за стены выпускался новый аппарат, на что я зевнул, закрывая рот рукой, и скептически хмыкнул.
— Метротоп был их лучшим изобретением! — гордо возвестил он, подбоченившись.
— Да, — злобно согласился я, — пока не начал убивать.
Старик сразу притих, резко опустив плечи. Словно по шутке, его убил именно тот самый Метротоп, который он восхвалял. Огромный поезд метро, забрасывающий в себя отходы и переваривающий их, как живой организм, с появившейся у него со временем пастью с импровизированными клыками из тонких стальных полос. Этот мир был странен. Каждый его элемент — необходимое звено чего-то масштабного, жуткого и, главное — разумного. Он не хочет меняться, он хочет бороться за своё существование, делать то, чего не делал раньше, смиренно вытерпливая обиды.
— А который сейчас час? — вдруг спросил он, оторвавшись от пережёвывания чайных листьев.
— Час? — удивлённо переспросил я, не понимая, что от меня требуют.
— Час-час, — закивал путник головой. — День там или вечер?
Тогда я только вытаращил глаза и недоумённо поднял плечи. Время. Как он понимал, какое сейчас время? И что вообще такое это время? В чём сейчас его функция? Ведь небо никогда не изменяло своего багряного цвета, а солнце никто уже года четыре как не видел. Искусственный свет изредка освещал целые улицы, изуродованные фонари, закрученные в спираль, потрескивали, на минуту отключались, а потом загорались вновь. И так было всегда, вечность.
«Ю-178» усердно ковылял, взбираясь по груде шипованной резины. От тихого ветра шуршали полиэтиленовые пакеты, перекатываясь по бурой, потрескавшейся от сухости почве: некоторые женщины пускали их под ткань для одежды. Здесь всё пропахло болью и пустотой. Безжизненное пространство: сплошь железо, горы мусора где-то вдалеке, на которые невозможно забраться, сколько ни старайся. Палками торчат светофоры и дорожные знаки, огибающие покрытый трещинами и ямами асфальт, что идёт одной главной, расчищенной дорогой. Покинутая, если посудить — совершенно необитаемая, унылая, тянущаяся намного вёрст вперёд земля.
Я ловко взбирался вслед за устройством, поправляя съезжающие лямки сумки, пока мы не добрались до небольшого круга, устроенного прямо под тончайшим шифером. В маленькой железной коробочке на тонких ножках горел настоящий огонь, яркий, потрескивающий. От него распространялся приятный запах гари, горького пластика и чего-то едкого, но не менее приятного. Я остановился, в шоке вперившись взглядом в маленькие языки пламени, выбивавшиеся из-за краёв. Вывел из ступора меня истошный женский крик: «Бей его! Бей, бей, не стой столбом!» Низкая, худая девушка, закутанная в лохмотья из шуршащих чёрных полиэтиленовых пакетов, подскочила на ноги, даже не втиснувшись в ботинки, стоящие рядом, и прямо босиком, схватив какую-то ржавую палку, забила ей по «Ю-178». Он жалобно железно поскуливал, неловко пытаясь отмахнуться от ударов, а после, приготовившись, завис, и я, оттолкнув её, с силой размахнулся и ударил по распоротому брюху. «Ю-178» упал на спину, перебирая в воздухе своими лапками, что-то проскрежетал и отключился: потухли все яркие глаза. Из-под его тела медленно начала расползаться зеленоватая лужа, жидкость которой с шипением разъедала каменные блоки. По воздуху начала блуждать жуткая вонь от кислоты.
Девчонка выдохнула и упала обратно на своё место, натянув на плечи, покрытый затяжками, цветастый палас из полосок ткани. Я же подошёл к костру и заглянул прямо внутрь коробочки. В лицо пахнуло жаром — пришлось отпрянуть назад. Протянув руку, поставил ладонь чуть выше огня, чувствуя, как нагревается кожа, волнами накатывает тепло. Наверное, я стоял так слишком долго, потому что девчонка насмешливо бросила, не отрывая от меня взгляда и протянув руки к огню, но намного дальше, чем я.
— Эй! Осторожнее, а то кожа обуглится и вскроется.
— Нам же запрещено разжигать настоящие костры.
— А с каких пор ты следуешь правилам? — огрызнулась она. — С тех самых, когда «достойные» спрятались за стеной, или когда мы стали кормом для их игрушек?
— Но они же пытаются помочь! — попытался выкрутиться я.
— Себе, — коротко закончила девушка.
Я замолк. И кто меня дёрнул защищать тех, кто за стеной? Сам же недавно только плевался, слыша о них. Может, у них там, в куполе, всегда есть огонь и тепло по ночам, и гора чайных пакетиков, которые они потрошат и тщательно пережёвывают. Глаза закрылись в блаженных мечтах. Один раз я пробовал чай, нашёл пакетик внутри робота, тёмно-жёлтый, целый, немного покрытый грязью и плесенью. Это было лучшее, что удавалось мне съесть: горькие листья приятно оседали на языке, а поры плесени придавали им какую-то кислинку. В животе при воспоминании об этом заурчало, и девчонка, что до этого хмуро глядела на пламя, скосила на меня взгляд.
— Хочешь есть? — Ответить я не смог, только кивнул, спрятав глаза, в которых читалась доля провинности, за сальными патлами волос. — Сейчас мой отец придёт, если повезёт, перекусим.
Больше мы ни разу не заговорили. Незнакомка ждала своего отца, вероятно, в их обители, а я просто хотел поесть и согреться. Огонь потихоньку затухал и тогда она, расплетая единственное своё спасение от холода, подбрасывала в коробочку ленточки ткани и перешвыривала угли кривой арматурой. И только, когда она изгибалась всем телом, чтобы распустить нити, я видел, как за спиной у неё качалась, масляно блестящая, толстая коса. Это показалось мне удивительно странным, потому что ни одна из женщин больше её не носила, обрезая волосы настолько коротко, насколько только было возможно.
От долгого сидения затекли ноги, и, помогая руками, я распрямил их, ощущая жуткую ломоту в коленях. Аккуратно отогнув штанины, сшитые из картофельных мешков, глянул на опухшие красные колени, похожие на две подушки, и, превозмогая себя, начал растирать их дрожащей рукой. Боль не заставила себя ждать и забила в мозг, раскрываясь в глазах яркими кольцами. Длинные огрубевшие ногти, загнутые вниз, поцарапали мягкую плоть, и я тихо взвизгнул, когда горячая кровь потекла по ноге. Моя новая спутница следила за моими действиями цепким взглядом, и мне казалось, что даже хищно усмехалась, ведь её колени были белые, хрупкие, костлявые настолько, что были будто просто обтянуты кожей, как у предков.
— Мешают коготочки? — осклабилась она. — Но зато они стараются помочь.
Мне хотелось пребольно ударить её в скулу, чтобы стереть это выражение лица, но та, только сжались кулаки, вновь ловко поднялась со своего места и куда-то ушла, а шум от соприкосновения кожи её босых ног с бывшей крышей, выполняющей сейчас роль пола, едкой завистью врезался в уши. Я опустил взгляд на свои изуродованные, вспухшие, кривые конечности и попытался вытащить ступню из ботинка. Получилось с трудом и ещё одними вспышками адской боли, что я не сдержался и застонал в голос. Лодыжка давно уже деформировалась под обувь и скрюченные пальцы больше не разгибались, закоченев навсегда. Я грел ноги, вечно мёрзнувшие в металле, у костра, когда, весело топая, ко мне вернулась странная девчонка, таща в руках не менее странный предмет. Она схватила мою руку и приставила аппарат, состоящий из двух лезвий, к моим ногтям, и я резко отдёрнул её.
— Что это такое? — недоверчиво произнёс я, хмурясь. Жительница закатила глаза, глубоко вздохнула и ответила:
— Секатор, успокойся.
Когти с треском отлетали в разные стороны, поднимая в глубине невыносимую досаду. А я так к ним привык, с ними было так удобно! Когда она закончила, я вытянул вперёд руки, оглядывая длинные, тонкие пальцы, покрытые слоем мелких чешуек, и непривычно касаясь грубых, острых краёв ногтей. Девчонка, уличив момент, быстро дотронулась кончиками пальцев до моей чешуи, а когда я на неё посмотрел, быстро закутавшись в палас, отвернулась.
— Никогда не видела, — призналась она после молчания, больше не поворачиваясь ко мне. — Я слышала, сегодня нового вышвырнут. Пойдёшь?
— Пойду, — твёрдо ответил я и услышал её горький вздох. — А ты пойдёшь?
— Нет, не хочу их больше видеть. Это бессмысленно. Потому что…
Договорить она не успела: сбоку послышались тяжёлые шаги и звон стекла и металла, вероятно, кто-то отшвыривал ногой осколки. Я собрался, сосредоточив всё своё внимание на стороне, откуда доносился звук, но девчонка, казалось, напряглась ещё сильнее меня, вытянув длинную шею и сощурив глаза. Вроде бы, если подумать, то чего ей нервничать? Она понимала, что идёт её отец, скорее всего, хорошо знала его походку, но всё равно в каком-то немом страхе кривила губы и приняла оборонительную позу. То ли она была слишком мнительна, то ли совсем не понимала, как устроен нынешний мир. Да ведь так и есть, незнакомка не прислушивалась к звукам, как мы, не втягивала носом воздух, пытаясь уловить и различить перед ней тонкий запах живого организма или робота, девчонка только выглядывала из-за широкой кучи мусора и то, если наблюдать за ней, похоже, ничего не видела.
Брезгливо морщась, оглядывая гору старой, потрескавшейся резины, к костру вышел высокий, жилистый мужчина. Он сурово проанализировал взглядом и меня, и девчонку, собирая на переносице глубокую морщину из-за сдвинутых и нахмурившихся бровей, а потом грубо и коротко бросил, кивком указывая на меня: «Кто?». У меня расширились глаза от удивления и слегка приоткрылся рот. Что он имел в виду под этим «Кто?» Я путник, я присоединился к созданному кругу и никогда уж точно ни от кого не слышал подобного вопроса в таких местах.
Девушка уже встрепенулась, чтобы что-то сказать, но он остановил её властным повелением руки, не сводя с меня сурового взгляда чуть прищуренных чёрных глаз. Придя в себя, прочистил горло и глухо произнёс — новоприбывший, но его этот ответ не устроил, и он, ещё больше сощурив глаза и сжав губы, вновь спросил:
— Зовут как?
— Ящерицей, — с промедлением неуверенно проговорил я, и мужчина недовольно цокнул языком.
— Без кличек. — Мне пришлось хорошенько напрячь память и порыться в очень глубоких и древних воспоминаниях, чтобы вспомнить маленькую нашивку на детском платье.
— Н-31!
— Никита, значит, — выдохнул он и присел рядом с дочерью, подтянув ей на спину палас, что начал спадать. Расслабленное лицо полностью открыло его возраст — лет сто двадцать семь, не меньше, и весь он приобрёл совершенно иные, более мягкие и уставшие черты. — А меня Мишей кличут. Ты как здесь?
— С моста к стене иду. Вы пойдёте? — Я опустил странное прозвище, которое он мне дал, не обратив никакого внимания.
— С моста, — протянул Миша, будто смакуя каждый сказанный слог, и почесал висок, с чётко выделявшейся на смольных волосах сединой, — говорят, плохо там, метротопов много. И ты шёл через них только ради того, чтобы выйти к чёртовой стене? — язвительно усмехнулся мужчина. — Как же она вас заворожила эта стена. Ты можешь ответить хотя бы сам себе, зачем идёшь к ней?
Он выжидающе смотрел, а мне и сказать ему было нечего — я не знал. Все шли к стене каждый год, каждый раз, и я шёл потому, что так надо, потому, что так заведено. Мы шли, ведь должны были видеть, чего ещё ждать, шли, чтобы убедиться, что за стеной ещё кто-то есть. Послушав мои рассуждения, собеседник рассмеялся громким, грудным смехом, что я даже слегка вжал голову в плечи и почувствовал, как кровь прилила к щекам.
— Ловко они вам мозги прочистили, да и схему придумали неплохую. Ты думал, убийства просто так нужны? — он показательно покачал головой, а потом продолжил. — Они ими решают сразу две свои проблемы — лишаются бесполезного пожирателя кислорода и подкармливают им тех, кто за стеной. Это как прививка. Вы с бессильной злобой смотрите, как человек корчится в мучениях, и это вас расслабляет. Признайся, так и есть. Даже если бы им внутри хватало кислорода на всех, они бы всё равно нашли причины выкинуть кого-нибудь за шкирку, чтобы опустить планку вашей ярости.
От странной семьи я ушёл совершенно потерянный, не способный не то, что разложить полученную информацию по полочкам, а даже обработать её. Его слова звучали твёрдо и правдоподобно, Миша будто чётко знал, о чём он говорит, и был готов сразу же привести нужные доводы, если от него этого потребуют. Он каждый раз окликивал меня Никитой, чётко уверенный, что так и надо, что я даже начал отзываться. Хмыкнул. Никита, что за дурацкое прозвище.
У стены уже собралась приличная толпа из тридцати человек, что молча, задрав голову, вперились взглядом в широкие чёрные экраны. Я протиснулся ближе, тихо шепнув кому-то, началось ли? Смуглый парень помотал головой, и мне захотелось облегчённо выдохнуть. Я единственный заводил глазами в разные стороны, сам не знаю зачем. Стеклянный купол ярко блеснул от красной вспышки на небе, резанув по глазам, — многие вскрикнули, зажмурившись. Под тёмными веками ещё долго танцевали красочные кольца, я слышал, как рядом шипели и постанывали собравшиеся, и почему-то испугался, что ослеп. Глаза слезились, горели и даже в открытом состоянии совершенно не функционировали. Всё потемнело. Кто-то пронзительно закричал и врезался в меня, сбив с ног. Всем телом я ударился о промёрзшую землю, чем-то разодрав плечо, от которого расходились теперь волны горячей боли. Я не вставал, пролежал, казалось, целую вечность, вслушиваясь во всхлипы и бормотание рядом, а потом всё начало пропадать: тьма медленно растворялась с центра, но долго ещё оставалась по краям.
Мне резко перехотелось оставаться на церемонии очищения, и я уже даже поднялся, поправив свалившуюся с плеча сумку, однако зажглись экраны и с шипением по каждому в толпе пронёсся звук старческого голоса. Седовласый мужчина в неизменном белом халате откашлялся и завёл свою обыденную речь.
— Приветствую вас! Когда-то нас собрали в этот купол, чтобы помочь человечеству выжить, и мы не хотим подвести их, поэтому не можем оставить здесь бездельников и бездарей. Сегодня нам придётся изолировать ещё одного, а значит, сократить наши шансы на поражение.
Экран быстро собрался в маленькую белую точку, а потом и вовсе потух. Где-то в метрах трёх от земли из стены резко выдвинулась металлическая пластина, разрезав воздух с жутким свистом. Глядя на это, я усмехнулся. Было смешно смотреть, как они в исступлённом страхе дрожат от малейшего количества нашего воздуха. Сооружение, похожее на ту коробочку, в которой горел огонь, только намного больше, также быстро перевернулось на сто восемьдесят градусов и из него выпал бледный, скрючившийся человек. Толпа начала сгущаться вокруг него, сосредоточенно ловя каждый хрип, каждую судорогу. Человек около нас боролся, перевернувшись на живот, он пытался подползти с немой мольбой о помощи, что так ярко расплылась в его глазах, схватиться за ноги, но каждый, к кому он полз, с выражением полного отупения на лице отходил назад. Он удивительно долго корчился на земле, краснея и бледнея от недостатка кислорода, а потом, последний раз дёрнувшись в предсмертной судороге, умер.
Невысокий, худощавый мужчина широко вытаращенными, остекленевшими глазами смотрел на небо, которое, наверняка, там, за стеной, ему казалось лишь прекрасным пейзажем, эстетикой, когда для нас это было только страхом, болью и ничем иным. Толпа закопошилась. Кто-то достал тесак и началась делёжка. Я отхватил себе правую голень и, быстро завернув её в пакет, двинулся по дороге, слушая хруст зеленоватых осколков под ногами.
Девчонка всё также сидела на покрышке, вороша затухающие угли, Миша мерил шагами пол, выискивая что-то глазами. Приветственно он махнул мне рукой и взглядом будто спросил: «Ну что там на этот раз?» Я молча достал кусок плоти и передал его ему, а сам ушёл ещё выше этого места, на котором они расположились. Миша долго ещё стоял, в шоке оглядывая приличный ломоть.
С горы чётко был виден широкий стеклянный купол, покрытый сеточкой рам, зеленоватое пространство внутри и белые панели домов. Кажется, всем всегда было интересно, что находится за этой стеной, как там внутри живут учёные, чем питаются и носят ли всегда железные ботинки. Шурша нарядом из пакетов, ко мне присоединилась девчонка, забравшись рядом на допотопную коробку, со странным глубоким отверстием посередине, дверца которой почти отвалилась.
Она болтала в воздухе босыми ногами и, проследив за моим взглядом, склонила голову набок, рассматривая стену.
— Там, наверное, красиво, — мечтательно протянула она. — Я бы хотела посмотреть. Отец говорит, что он когда-нибудь сломается. Может, мне повезёт и увижу.
— А ты как считаешь насчёт него?
— А я считаю, что его когда-нибудь сломают.
По воздуху начал распространяться пряный запах варева, похоже, добро приправленный сохранёнными дубовыми корками и перцем. Девчонка игралась с косой, накручивая её на палец, а я с невиданной лаской за этим наблюдал. Только сейчас ко мне пришло осознание, что вот они, те самые диковинные ИЭС — историческая семья, живущая по старым законам. Но даже предки понимали — как ни старайся, новые войдут в твою жизнь.