Выхода нет

Перчатки скользят по матовой поверхности сейфа, словно бы оглаживая величайшее сокровище. Цири мажет взглядом по экрану своей личной универсальной открывашки. Полоса загрузки ползёт ужасающе медленно, в издевательстве смакуя каждую секунду и увеличивая вероятность ошибки. Напускное безразличие настолько плотное, что Цири не уверена, чувствует ли что-то на самом деле. Но тревога шейные позвонки царапает, а шорох шагов она различает, дёрнувшись, как кошка. Инстинкты оголяются лезвиями, зубастыми пастями, требуя побега, атаки — чего-нибудь. Здравость натягивает вожжи, и Цири понимает, что сбежать не успеет. А вот убить вполне. Кровь с рук за столько лет не стирается, хоть растворителем кожу прожги. Как и шрам с лица. Мир смеётся над ней в полной мере, когда мрак комнаты отступает, словно выплёвывая своё детище. Темнота облепляет лучше дорогого костюма-тройки с небрежно расстёгнутыми верхними пуговицами белоснежной рубашки. С самого начала за ней наблюдали. И сейчас чужой взгляд кусает ей лицо, и Цири хочется передёрнуться всей и, потянувшись к набедренной кабуре, всадить несколько пуль подряд в бледное, гротескное лицо. Только вот невидимые прицелы давно танцуют на её теле, щекочут висок, забираются под кожаную куртку. Она оборачивается, мазнув глазами по полосе загрузки. Едва ли главу всевеликой мафии интересует содержимое сейфа очередного мецената. Если, конечно, Цири умом не тронулась и не полезла в его личный. Не-е-ет. Дикая Охота сама плетёт свою паутину, сама себе гильотина и одаривающая счастливцев благодать. Эредин Бреакк Глас при всей цене своих шмоток и мрачном лоске смотрелся бы органично посреди трупов и растекающейся крови. Словно бы мир создал сначала его, а потом дорисовал антураж и сюрреализм того хаоса, что представляет собой их реальность. Но по факту у них кабинет на втором этаже, внизу — званый вечер, где богатые леди смеются, пьют и занюхивают сплетни кокаином с галантно подставленных мужских предплечий. Сквозняк из открытого окна мажет Цири по щекам, не укрытым маской. Даже будь её лицо закрыто, этот взгляд бы его освежевал. Глава Дикой Охоты, её король и главный палач. Цири не знает, кому ей надо откланиваться за столь большую честь и стоит ли приседать в реверансе. Её яд концентрируется в каждом движении, и она бы Эредина отравила одним взмахом руки и насмешливым поклоном. — Ласточка, — произносит он, пробуя слово, словно мог бы вытянуть из него все жилы. — Довольно нелепое прозвище для наёмницы и воровки. Хоть это и значение твоего имени. Цири опирается о громоздкий сейф, чуть ли на него не присаживаясь. Словно бы одно лишнее движение не оповестит хозяина дивно-безвкусного особняка о проникновении. — Не жалуюсь, — отзывается Цири. Сердце не сходит с ума, не скачет голопом, а отсчитывает удары так медленно, что ни один аппарат не засёк бы ударов, констатировал клиническую смерть. Чужой взгляд её прощупывает, влезает в царапины, расширяет края и суёт желающие добраться до сути пальцы. Цири и бровью не ведёт. — Где-то меня всё ещё зовут Фалькой, — добавляет, дёргая плечом, и не врёт. — Я знаю обо всём том, что ты делала, будучи одной из Крыс. Голос не меняется ни на йоту, словно бы Эредин констатирует биржевые сводки, а не лезет к Цири в потроха памяти. Пальцы едва вздрагивают при воспоминаниях. Порой она убеждает себя, что всё же это пережила, похоронила внутри вместе с свершившейся местью. Приутихла ли её неумная жестокость после того, как рыбьи глаза Лео Бонарта застыли навек? Нет. Цири прищуривает глаза. — Ты пришёл подавить мне на мозоли? Поверь, многие остаются без глаз за подобные провокации, — ярость сталью проскальзывает в голос. — Чем обязана таким вниманием? Её злость вполне может его до костей обглодать. Цири вглядывается в лицо напротив, высеченное, острое и совершенно на эмоции пустое. Эредин будто читает её мысли, едва склоняя голову. Не улыбается, нет, но даже в выедающей темноте Цири замечает, что его взгляд меняется. Оливковое поблескивает от света бьющего в окна фонаря. Они не двигаются с места, но ощущение такое, что ходят по кругу, подобно подбирающимся друг к другу зверям. — Я пришёл сделать тебе предложение, — произносит Эредин, вытаскивая руки из карманов брюк. Кожа у него светлая, словно подсвеченная. Цири прикидывает, что этими длинными пальцами он вполне может свернуть ей шею. Не лично, разумеется. Щёлкнет, едва взмахнёт — и свинец прошьёт её снайперски точно сквозь одежду. Сквозь виски и навылет. Не лучшее окончание вечера. Она всё ещё рассчитывает выпить шампанского на какой-нибудь дивной крыше, чтобы пузырьки лопались в мозгу, пьяня и забирая с собой всю гангрену мыслей. Появление Дикой Охоты, её призраков, — дурной знак, несущий с собой одни только бедствия для того, кто с ними сталкивается. Цири не уверена, ха-ха, не рухнет ли замертво от того, что Эредин лично стоит перед ней. В конце концов, у них было время, и потому она знает, когда дурная луна поднимается в небо. — От которого я могу отказаться? — Цири приподнимает бровь, устраиваясь в идеально выверенной расслабленности, которая может быть только во время беседы в кабинете новоявленного мэра с королём Охоты. Похищение людей, торговля оружием, наркотрафик, вся политика — всё строилось и рушилось с его лёгкой руки. Отличные перспективы. Пожалуй, не стоило дешевить с заказчиком за ту информацию, что лежит за семью электронными замками. В голове выстраивается план здания, и Цири плутает по коридорам и лестницам, выискивая выход, где не столкнётся с дулом глушителя. Уходить обратно через окно уже не кажется хорошей идеей. Только мысль внутри бьётся ласточкой о стенки клетки. Цири не хочет её выпускать. Эредин подходит ближе. Слишком близко. Цири тянется за пистолетом, но понимает чересчур ясно — сама себе приговор подпишет. — Отказаться ты сможешь всегда, — отвечает он и усмехается остро, вспышкой молнии, как если бы всё происходящее играло по написанным им нотам. Цири гонит прочь склизкое осознание. Выхода нет... — Но не захочешь. ...только из гроба. Эредин руками разводит, что поверить бы в свободу воли, его великодушие да справедливость. В способность принимать отказ. Только Цири в его напускном спокойствии замершей перед броском кобры слышит щелчок захлопнувшегося капкана. Яд капает ей на колени. Если она согласится, то дороги назад не останется. Только были ли она — эта дорога? Самое ужасное, склизкое и зубодробящее заключается в том, что они оба это знают. Цири свернула с пути безумия, но не перестала проливать кровь, когда появлялась возможность. Она своих демонов по расписанию кормит. Но это не значит, что в страхе от собственного ломающегося остовами самоконтроля, Цири так легко дастся в лапы этому зверю. Легко представить с десяток вариантов, где она впускает его в свою жизнь. Каждый из них заканчивается фатально. И Цири знает ответ, колющий ей кончик языка. Возвращает усмешку. Её вызов наверняка покалывает Эредину кожу мелкими молниями. — Проверим, насколько ты жаждешь сотрудничества со мной? В темноте Цири различает, как расширяются его зрачки, и тянется, чтобы одним изящным движением дать пинок системе безопасности, поворачивая ручку сейфа на два оборота вместо положенных трёх. — Сумасшедшая, — говорит Эредин, и прочесть его слова можно лишь по губам. Цири знает, как на его нервах сыграть до закипающего бешенства. И сигнализация звучит музыкой для ушей.