Чего ты ищешь, Эдди?

Слэш
G
Завершён
48
Размер:
13 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
48 Нравится 8 Отзывы 12 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Чего ты ищешь, Эдди? Господи, как же часто он это слышит… Просыпаясь среди ночи в холодном поту или в очередной раз ловя паническую атаку прямо на улице. Чего ты ищешь, Эдди? Что ты ищешь? Он спрашивал у остальных «Неудачников». Осторожно, чтобы не посчитали сумасшедшим. Они все его понимали, их тоже мучали кошмары, и многие страхи оказались общими. Но эту фразу слышал только он. Когда он впервые это слышит, ему тринадцать. Он идёт домой, насвистывая что-то через сложенные ковшиком ладони. Тот мрачный дом на углу, от которого у него всегда мурашки, угрюмо наблюдает за каждым его движением, и все его инстинкты кричат сбивчивым хором: опасность! опасность! опасность! И улепётывая от этого страшного дома, и от прокажённого, и, Господи, от чёртового клоуна, он думает, что ему больше никогда не будет так страшно, как было в тот день. Как же он ошибается. Он вваливается в дом, чудом избегая расспросов матери, и съёживается у стены между столом и кроватью. И эти слова продолжают звучать в голове: Эдди, чего ты ищешь? И меньше, чем через неделю, он слышит это опять, вслед за Ричи и Биллом поднимаясь на второй этаж этой развалины. Мысленно перечисляет все заболевания, которые они могут там подхватить, и просто не может ничего с собой поделать. Медленно оборачивается и чувствует дуновение тёплого, пахнущего смрадом ветра на своём лице. Хочется кричать, но голосовые связки словно чужие. Чего ты ищешь? Голова трещит по швам, в легких опять кончается воздух. Эдди резко оборачивается и понимает, что обречён. Сзади никого нет. Отключаясь и чувствуя, что падает вниз сквозь дыру в полу, он почти чувствует облегчение. Эдди, чего ты ищешь, чего ты ищешь, чего ты ищешь чего ты ищешь, чего ты ищешь, чего ты ищешь, чего ты ищешь, чего ты ищешь, чего ты ищешь, Эдди?! Когда Оно отвлекается от него, он подозревает, что уже умер. Но, Боже, как же до этого далеко. Сердце работает на пределе и уже готово разорваться, инстинкт исступленно сигнализирует об опасности, а сломанная рука просто горит. Его организм не выдерживает. Эдди понимает, что вот-вот отключится снова, когда чувствует, что его крепко хватают чьи-то знакомые трясущиеся руки.  — Смотри на меня, Эдди! Смотри на меня! И он смотрит, старается сфокусировать взгляд — как же это сложно! Рука словно распадается на атомы, а собственный крик слышится как будто со стороны. Он уже не чувствует своё тело, и единственное, что связывает его с миром — ладони Ричи на его щеках. И Эдди цепляется за них всем своим вниманием, потому что не в состоянии делать что-либо ещё. Он перестаёт понимать, что происходит, как только Ричи вправляет ему руку. Его сажают в чей-то велосипед, все кричат, и его здоровую руку кто-то крепко сжимает всю дорогу. Они бросают велосипеды у дома Эдди, и Ричи буквально на себе тащит его к крыльцу.  — Если бы ты умер, Эдди Каспбрак, я бы… Я бы из-под земли тебя достал, ясно?! — Его голос дрожит, и Эдди собирает остатки затуманенного сознания, чтобы снова сфокусировать взгляд. Ричи плачет. Ему четырнадцать, и прошло почти восемь месяцев с тех пор, как они победили, тогда, в коллекторе. Неудачники устраивают очередную прогулку по случаю субботнего вечера. Билл и Майк на велосипедах, несмотря на то, что на улице ещё холодно. Эдди — единственный, кто действительно одет по погоде — в сотый раз за день думает, что остальные так точно простудятся, когда они начинают прощаться и расходиться по домам. Кто-то осторожно касается его ладони. Ричи. Он бы тронул его за плечо, но Эдди в такой толстой куртке, что точно бы не почувствовал.  — Поговорить надо. — Тозиер хмурится, неловко поправляет очки свободной рукой. — Наедине. Эдди кивает, и в его животе что-то болезненно сжимается. Никогда — никогда! — такие разговоры не заканчиваются ничем хорошим. И всё же он улыбается уголком рта и смотрит на Ричи снизу вверх со всем оптимизмом, который только может вложить в этот взгляд. Они прощаются с оставшимися ребятами и ждут, пока те скроются из виду за старой заправкой у автобусной станции. На серо-сиреневом небе огромные перистые облака — дух захватывает. Хочется запомнить это надолго, тем более, темнеет сейчас быстро, и вся эта красота пропадёт уже через несколько минут.  — Ну так что, Ричи? Будешь шутить про мою маму? — спрашивает Эдди, нутром чуя, что что-то не так. А Ричи даже не улыбается, и Каспбрак буквально ощущает, как его сердце проваливается куда-то в глубь живота. Он должен был отреагировать. Ричи долго молчит, продолжает хмуриться, смотрит себе под ноги. Потом облизывает засохшие губы и выпаливает, будто срывает пластырь:  — Я уезжаю. Они стоят на пустой парковке перед заправкой. Только что зажглись фонари. На Эдди куртка, на размер или два больше, чем нужно, а на Ричи только жилетка поверх фланелевой рубашки в тёмно-синюю клетку. Его тёмные кудри швыряет туда-сюда ветром. У Эдди внутри что-то обрывается. Он понимает, что рано или поздно все отсюда уедут — чёрт, да он и сам не собирается здесь стареть! — но… не сейчас. Первой уехала Бев, и это было грустно, но Ричи… Пожалуйста, только не Ричи. Только не так.  — К-куда? — спрашивает Эдди и прикладывает пальцы к предательски дрожащей нижней губе. Без паники. Это ещё ничего не значит, так ведь?  — В какую-то глушь под Детройтом, — Ричи всё ещё хмурится, всё ещё смотрит вниз. Руки скрещены на груди. Он строит барьеры. Эдди читал. Ноги, похоже, примерзают к земле, гравитация начинает действовать с двойной, а то и с тройной силой, словно прижимая, приковывая Эдди к земле, и уши как будто закладывает, но ещё не время сдаваться, ещё есть этот шанс, крохотный, но всё-таки шанс, и он хватается за соломинку.  — Навсегда? — шепчет Эдди. Он не уверен, что Ричи его слышал, он даже не уверен, что слышал себя сам. Но Ричи слышит и поднимает глаза. Мокрые, но совсем не от ветра.  — По крайней мере, пока не окончу школу. Его голос так сильно дрожит. Эдди обрывисто выдыхает, потом ещё раз. Отходит на шаг назад и зарывается руками в волосы под шапкой. Сердце отчаянно бьётся о грудную клетку, в ушах что-то звенит, и у него уходит несколько секунд на то, чтобы понять — это пищит пульсомер. Ричи сглатывает, глядя на этот пищащий кусок пластика, который многие люди ошибочно принимают за простые наручные часы.  — Автобус завтра в пять двадцать утра… И родители убьют меня, если узнают, что я тебе рассказал. — Его голос срывается, и он шумно вдыхает воздух, пряча лицо в ладонь. — Так что не приходи меня провожать. В лёгких кончается кислород. Ричи напрягается, обеспокоено смотрит, как Эдди судорожно обшаривает карманы в поисках ингалятора, а потом срывается, стоит ему сделать вдох. И Эдди, уткнувшись ему в плечо, поднимает руки, чтобы ответить на самые крепкие объятия в своей жизни.  — Я буду тебе писать, — шепчет Ричи, больше не доверяя голосу. Эдди молча кивает ему в плечо. Они стоят так, пока не стихает писк пульсомера. А потом Ричи отдаляется, всё ещё держа Эдди за плечи. Он открывает и закрывает рот, пытаясь что-то сказать, а потом прикусывает губу и выпаливает:  — Прости. И уходит, оставляя Эдди на парковке автостанции в одиночестве. Медленно, неуверенно, но с каждым шагом набирая скорость, как будто боится, что, если не будет идти на пределе своей скорости, чуть ли не срываясь на бег, он бросит всё это, наплюёт на автобус, на родителей и на глушь под Детройтом и просто… останется. Пульсомер снова начинает пищать, и Каспбрак видит, как Ричи снимает очки и вытирает глаза рукавом рубашки, скрываясь за кособоким зданием заправки. Эдди продолжает стоять, даже когда пульсомер затихает, а потом идёт домой. На уже потемневшем небе начинают зажигаться звёзды, и становится труднее видеть дорогу. В горле саднит, и колется в носу. Проходя по мосту поцелуев, он смотрит на ужасные граффити, покрывающие стены, как татуировки, и начинает плакать. В пять утра следующим утром он без сна лежит в своей кровати. Ещё темно, и видно только светящийся циферблат часов на стене. Рассеянно блуждая взглядом от этих часов до потолка, он не понимает, что с ним происходит. В пять двадцать утра становится светлее, и первый рассветный луч бьёт в окно. Когда на другом конце города начинает свое движение старенький, потрёпанный ветрами и дорогами автобус, направляющийся прочь из штата, Эдди лежит на спине, и по его лицу, стекая за уши и теряясь в волосах, снова катятся слезы. Его бьёт крупной дрожью, и сердце стучит в груди тёплым мокрым комком. Пульсомер ещё со вчерашнего вечера сиротливо лежит на прикроватной тумбочке. Он продолжает лежать так, пока мама не заглядывает в комнату в десять утра, не дождавшись его к завтраку. Она обеспокоено кладёт руку ему на лоб, потом рука сменяется градусником, а затем она вскакивает и бежит звонить врачу. Эдди закрывает глаза. Дорожки от слёз высохли на горячих щеках, и его всё ещё бьёт озноб. Чего ты ищешь, Эдди? Чего ты ищешь? Позднее он получает мятую открытку, отправленную из дешёвого мотеля в Детройте, и два коротких, сбивчивых письма, торопливо написанных корявым почерком. В первый конверт вложен рисунок — новая комната. Эдди и не знал, что Ричи умеет рисовать. Во втором письме нет ни одной шутки. Больше почты не было. «Я не собираюсь здесь оставаться, правда. Чем я дальше от Дерри, тем страннее. Это всё так странно. Я не понимаю, что со мной происходит. Я уже ничего не понимаю, Эдди». Ему пятнадцать, и он сбегает с зимнего балла. Ему говорили сходить и развеяться, но он оказался способен только пригласить девочку, которую ему посоветовала мать. Майра смотрит на него с хищной улыбкой, кажется, она разорвёт любого, кто посмеет к нему подойти. Они танцуют что-то медленное, хотя Эдди предупреждал, что не умеет. Он чувствует, что потеет, и Майра смотрит на него, как будто собирается съесть. Чёрт подери, он в аду. Тянется за ингалятором во внутреннем кармане пиджака, попутно стряхивая с себя до жути цепкие руки этой акулы.  — Эдди, всё в порядке? — она заботливо смотрит на него, пока он задыхается, берёт его за предплечье левой рукой и за плечо — правой, и вот он снова в ловушке, связанный этими мокрыми цепкими руками посреди чёртового моря людей.  — Я… нет, не всё, — он закрывает глаза, пытается сосредоточиться, пока голова гудит и сердце снова пытается лопнуть — радует только, что он снял пульсомер перед тем, как сюда прийти. Подростки вокруг хихикают, болтают, кто-то подпевает этой глупой песне фальшивым фальцетом. А он стоит на месте и, чёрт подери, не может так больше. — Ничего не в порядке, Майра. Прости, мне… мне надо бежать. Он снова — уже который раз за вечер — скидывает с себя её руки и продирается к выходу сквозь толпу. Его тошнит, он не может дышать, и ему глубоко безразлично, что она собиралась ему ответить. Вываливаясь на улицу, он ловит воздух ртом, как рыба. Холодный ветер резко бьёт в лицо, успокаивая, как ледяная вода. Он снова дышит, но точно не собирается туда возвращаться. Дрожат ноги, и кружится голова. Он садится на бордюр, зажмуривается. Впервые больше чем за год, ему по-настоящему наплевать на то, что он может подхватить, сидя вот так, на холодном бетоне без куртки и шапки, когда термометр час назад показывал 23°F*, и ветер буквально хлещет его в лицо. Невыносимо. Просто… невыносимо. Он в сердцах ударяет по бордюрному камню рядом с собой, а потом еще раз, так, что на костяшках остаются ссадины. Вытирает пот со лба рукавом. У него опять паническая атака, хотя сегодня он пил все чёртовы лекарства, которые ему прописали. Все эти чёртовы маленькие таблетки до одной. Поборов невероятно сильное желание встать и просто уйти, он всё-таки возвращается в здание, чтобы забрать куртку. Одевается на ходу, а шапку нарочно оставляет лежать в кармане. И когда он шагает в темноту ледяного Дерри, он почти чувствует облегчение от осознания простой вещи: сегодня домой Майра идёт без него. Чего ты ищешь, Эдди? Он опять слышит этот приторный, продирающий до дрожи голос у себя в голове, и с горечью, со всей силы пинает пыль. Он ведь и правда что-то ищет. Должен что-то искать. Ему тридцать пять, и он живёт слишком большой для него квартире на Лонг-Айленде. Просыпается в шесть утра, откидывает мятое одеяло и нашаривает носки на полу спальни в тёмно-серых тонах. Потягивается и, зевнув, переползает в ванную. Берёт в руки зубную пасту, задумчиво смотрит на своё отражение и произносит, выдавливая её на щётку:  — Чего ты ищешь, Эдди? Отражение смотрит на него, устало улыбаясь кончиками губ. Под глазами то ли мешки, то ли тени — сказывается волнение за мать, последние месяцы для неё выдались особенно тяжёлыми. Волосы пока раскиданы по всей голове, и щёки ещё не выбриты до блеска. Отражение задумчиво кивает самому себе.  — Ну да, ну да. Ничего. Я так и думал. Это ритуал. Каждодневная дань памяти, ставшей совсем уж никудышной. Он об этом не задумывается, но единственное, что он чётко помнит из детства — эта фраза. О, и ещё лекарства. Горы лекарств. Вода слегка пенится на его руках, обволакивает холодные пальцы тонкой, нежной плёнкой тепла. Он тщательно смывает с щётки остатки зубной пасты, во рту привкус мяты, хвои и снега. Он не знает, какой на вкус снег — мама всегда запрещала ему его пробовать, даже ловить снежинки языком. «Там столько микробов, ты тут же подхватишь инфекцию! Хотя, конечно, первым делом ты простудишься, конечно, конечно. Ты ведь такой слабенький. Такой хрупкий». Он аккуратно ставит щётку в стакан, завинчивает на тюбике пасты крышечку. Если кто-то спросит, чем он занимается, он ответит, что оценивает риски. Спрашивающие с важным видом покачают головой, неопределённо хмыкнут и переведут тему на спорт или погоду. Никто не понимает, в чём суть его работы, да никто и не хочет знать. А он сидит у себя в офисе уже почти двенадцать лет, и сутки напролёт считает смерти, чтобы какой-то напыщенный индюк однажды нашёл в интернете статистику и крикнул жене в соседнюю комнату: «Смотри, сколько людей погибают в ДТП!» 1,35 млн человек ежегодно. Это почти 370 тысяч в день. Он сколотил состояние на чужих смертях. Тонны раздробленных костей, искореженной катастрофами плоти — иногда он чувствует их вес на своих плечах. Руки сами тянутся к ингалятору. Это полная противоположность тому, чему в детстве он хотел посвятить жизнь. Он мечтал стать врачом. Его передергивает. Ванная — это одно из самых опасных мест в доме. Как и лестница. И кухня, раз уж на то пошло. Он невольно представляет себе человека, падающего виском на угол его раковины. К горлу подкатывает тошнота. Стоило бы уже привыкнуть к такого рода видениям. Он выходит из ванной. Худой для своих лет, с волосами, торчащими в разные стороны, в болотно-зелёном халате, из кармана которого привычно торчит ингалятор. Он выходит из ванной, до краёв наполненный ощущением подозрительной нормальности происходящего. Или вернее, не происходящего. Он останавливается на пороге своей спальни, обводит рассеянным взглядом холодные стены, не заправленную кровать, опущенные серые шторы. И вдруг жалеет, что никогда не пробовал, какой на вкус настоящий снег. Чего ты ищешь, Эдди? Чего ты ищешь, Эдди? Чего ты ищещь? Ему тридцать семь, и тупицы-коллеги шутят про то, что ему уже под сорок, а он не женат и живёт с мамой. Ему правда почти сорок, на висках и затылке уже мелькают редкие седые волосы, и он действительно не женат, но это не он живёт матерью, а она с ним. И этим придуркам никогда не понять, потому что они — примерные семьянины, обладатели красавиц-жён и послушных детей-симпатяг — не выхаживают мать, больную раком, не смотрят, как она вянет с каждой неделей, всё больше напоминая живого мертвеца, не чувствуют себя абсолютно, до хрипоты в горле и трясущихся рук, беспомощными, потому что эти тупицы-учёные, похоже, не делают ничего, что могло бы помочь, а времени всё меньше, как и его сил. И надежды. Чего ты ищешь, Эдди?  — Да не знаю я! — орёт он в никуда, пинает пол, сжимает руки в кулаки, так, что белеют костяшки пальцев. Птица, вспугнутая этим криком, слетает с дерева и исчезает за соседними домами, похожими друг на друга, с кучей квартир, уже давно превращённых воображением Эдди в ряды острых белых зубов. Ему сорок. Он едет по центру города, хотя дорога ещё не просохла после дождя. Ладони потеют, статистика дышит в затылок. Он проспал, потому что снова и снова нажимал на «позже», переставляя будильник на девять минут вперед, и на совсем не подсознательном уровне понимал, что эти девять минут — единственное, что удерживает человечество от падения в бездну дикости и безумства, на предыдущую ступень эволюции. «Ладно, могло быть и хуже, верно?», думает он. И тут звонит телефон. В голове одна за другой проносится чёрствая дюжина мыслей, от: «Говорить по телефону во время движения гораздо опаснее, чем просто ехать по скользкой дороге», до: «Я опаздываю на работу, но этот звонок не заставит меня ехать быстрее, я просто не могу». А потом он смотрит на экран, встроенный в приборную панель, и все мысли испаряются так же быстро, как и появились. Звонок из Дерри, штат Мэн.   — Алло? Кто это?  — Это я, Майк.  — Майк? В глазах темнеет, и Эдди непроизвольно вдавливат педаль газа в пол чуть ли не до придела. Какая-то машина засигналит, и он заставляет себя сбросить скорость, не полностью отдавая себе в этом отчёт. Дышать становится тяжело, и он отнимает левую руку от руля, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, автоматически вспоминая, насколько из-за этого жеста увеличивается риск погибнуть в автокатастрофе. Твою мать.  — Где мой… чёртов ингалятор.  — Эдди, ты в порядке? Всё ещё держа руль одной рукой, он начитает обшаривать карманы пиджака, потом бардачок, а затем пытается заглянуть под кресло.  — Нет, не в порядке, я не могу найти мой чёртов ингалятор. Слышится шум, помехи в связи. Майк хлопает по трубке, и стук звонко отражается по всему салону автомобиля.  — Эдди, ты меня слышишь? Всё хорошо?  — Нет, твою мать, не хорошо, я буквально не могу дышать! Эдди ударяет руками по рулю. И тут в него врезается другая машина.  — Эдди? Эдди?! Вау, воздух возвращается. Возможно, ему действительно нужна была небольшая… встряска. Он, кажется, цел. И ингалятор нашёлся. Лежит себе в осколках стекла под пассажирским сидением.  — Я в порядке! Я в порядке. Ничего он не в порядке, и сам это понимает. Просто это то, что люди обычно говорят, когда их жизнь превращается в кошмар. Дотянувшись до ингалятора, Эдди делает резкий вдох, а потом, закалявшись, говорит:  — Увидимся, Майк, — и нажимает на «отбой». Чего ты ищешь, Эдди? Следующим вечером он останавливается напротив этого странного ресторанчика и внезапно сталкивается с ощущением сильнейшего дежавю. Это всё… так странно. Он и забыл про это здание. Оно вообще существовало, когда он тут жил? Он медленно подходит к зданию и в нерешительности останавливается. Когда откроет дверь, дороги назад уже не будет. А стоит ли оно того?  — Чтоб я сдох, — слышится голос сзади, — Эдди? Резко обернувшись, Каспбрак замирает на месте, и с улыбкой выдыхает:  — Ричи? Друг выглядит без малого потрясающе. Высокий — как в детстве, но уже не худой, как спичка. Руки в карманах, на лице выражение удивления и недоверия одновременно. Он смотрит на него, как будто пытается оценить степень изменений, а потом мотает головой, и улыбается во весь рот, прямо-таки светится от счастья! Эдди понимает, что, наверное, тоже так выглядит. Совершенно глупо, и немного по-детски.  — Чтоб я сдох, — с тем же глуповатым видом повторяет Ричи, и делает два стремительных великанских шага в его строну. Эдди смеётся, похлопывая его по плечу. В память вдруг врываются забытые воспоминания — сразу несколько десятков: мороженное после школы, велосипеды, ночёвки, когда им было по девять лет, древние видеоигры на чердаке, походы в кино на фильмы про оборотней и миллионы пошлых шуток. Он отдаляется и смотрит на Ричи уже внимательнее. Чёрт, они оба изменились с тех пор. Ричи тоже смотрит на него по-другому. По его лицу как будто пробегает тень, но уже через секунду он снова тот же, с добродушной ухмылкой толкает Эдди в плечо.  — Ну ты и вымахал, конечно, Эдди-спагетти. Хотя меня, конечно, не догнал. Ричи придерживает перед ним дверь, и Эдди шагает внутрь. Пути назад отрезаны, мосты сожжены. И всё-таки, он слишком рад, чтобы поддаваться плохому предчувствию. При виде остальных «Лузеров» воспоминания всплывают сами собой. Например, увидев Беверли, он мгновенно подумал про то, как они отмывали её ванну от крови — хотелось бы сказать, что такое не забывается, но до этого дня он об этом не вспоминал. А вид Билла вызвал воспоминание о «Сильвере», о том, как Билл кричал «ХАЙ ЙОООУУ, СИЛЬВЕР», на весь город, и это было единственным, что он мог сказать без заикания. Ну, и ещё укол совести: Эдди так и не осилил ни одну из его книг. Но вот они сидят все вместе, за этим огромным круглым столом, едят суши, а он ловит себя на мысли, что смотрит на Ричи. Потому что воспоминания про него не возникают во вспышках света, как с остальными. Они накатывают волнами. У Ричи была сломана рука… Нет, не у Ричи, а у самого Эдди, точно. Как он вообще мог забыть, что ломал руку? И почему она была сломана? Велосипеды… много велосипедов. «Если бы ты умер, Эдди Каспбрак, я бы… Я бы из-под земли тебя достал, ясно?!» Он подозревает, что сейчас выглядит странно. Наверняка у него на лбу пролегла морщина, как бывает всегда, когда он что-то сосредоточено обдумывает. Наверное, сейчас он хмурится, и все остальные думают: «Чёрт, да что с ним не так?» Всё не так. С ним всё не так, потому что он вспоминает. …автобусная станция в двух милях от его дома, граффити под мостом поцелуев, огромные тени, после того, как включают фонарь, и гигантские перистые облака на сиреневом небе. Слишком большая куртка и жилетка на синей фланелевой рубашке. «Автобус завтра в пять двадцать утра… И родители убьют меня, если узнают, что я тебе рассказал». Он пропускает момент, когда Ричи начинает смотреть на него в ответ. Не со свойственной ему глуповатой улыбкой на всё лицо, а серьёзно. Он тоже хмурится, совсем немного, и что-то такое есть в его глазах… Эдди не может разобрать.  — Ребята, мы с Эдди выйдем на пару минут? — спрашивает он, не отводя взгляд. — Нужен быстрый перекур.  — Без проблем, — пожимает плечами Билл, но сразу ясно, что он, как и все остальные, им не поверил. Все уже успели вспомнить, что скорее Атлантида всплывёт со дна реки Кендускиг, чем Эдди возьмёт в рот сигарету. На улице темнее, чем полчаса назад. И тут же стоит очередной фонарь. Внешнее освещение в городе не обновлялось уже с семидесятых. Ричи расправляет спину, выуживает из кармана пачку «Винстон», закуривает. Садится на ступеньки — точно грязные, не мытые с момента открытия здания, поражённые сотней инфекций. Это ясно, как день, даже если на вид они и кажутся… чистыми. Но Эдди всё равно садится рядом. Ричи задумчиво смотрит на верхушки деревьев, едва выступающие на фоне неба, попыхивает сигаретой. Эдди он сигарету не предлагает, за что он ему благодарен. Тозиер за двадцать семь лет умудрился не забыть его отношение к никотину.  — Ты стал врачом, Эдс? — спрашивает Ричи. — Пожалуйста, скажи, что ты стал врачом. Как бы он хотел так сказать. Гордо улыбнуться, заявить, довольно подняв подбородок, что каждый день спасает жизни. Но так нельзя.  — Нет… Я оцениваю риски, — говорит Эдди, поджимая губы. — Я статист. Никогда раньше ему не было стыдно за свою профессию. А теперь навалилось. Он непроизвольно сцепляет руки в замок, потому что ему кажется, что он должен начать оправдываться. Это было бы странно? Наверное, да.  — Не смеши мои тапочки, Эдди, — удивлённо выговаривает Ричи, — ты? Статист? Я-то думал, ты уже лет десять как штаны где-нибудь в приёмном отделении просиживаешь, — Эдди покраснел, как свекла, и Тозиер, заметив это, щурится с хитрой улыбкой. — Так, мистер Статист, скажите-ка мне, какова вероятность моей смерти в авиакатастрофе, если я летаю почти каждый день?  — Примерно один к восьми миллионам, — сразу же отвечает Эдди, потому что это один из тех вопросов, которые ему задают чаще всего, и одно из главных заблуждений человечества. — Самолёты это самый безопасный вид транспорта, знаешь? Даже если летаешь каждый день, тебе понадобится больше двадцати тысяч лет, чтобы попасть на рейс, который закончится катастрофой. Ричи хмыкает, бормочет что-то вроде: «Вау, надо же», и делает ещё несколько затяжек. Дым над ними клубится, как облако чёрного пепла. Они молчат, Эдди уже начинает думать, что пора возвращаться, к тому же, ночью в Дерри бывает довольно прохладно…  — Я тебе писал, ты знаешь? — внезапно выпаливает Ричи, на его лице отражается беспокойство.  — Знаю, — Эдди кивает, — я получил открытку. И письма. Оба. Поджимая губы, Ричи снова переводит взгляд на деревья. Сигарета кочует из его рта то в правую руку, то в левую — этакий причудливый танец дыма и нервов.  — Я… Так глупо получилось, ей-богу. Я написал ещё несколько, не только эти два. Но, ты знаешь, как память начинает стираться… Как же глупо. Я забыл твой адрес, — сигарета тухнет об асфальт и отправляется в урну. — Адрес, понимаешь? То есть, мне казалось, что я его помню, но, похоже, только казалось. Кажется, несколько конвертов я подписал неправильно. Это ведь чертовски странно работает: пара неверных цифр в индексе, и письмо вместо Мэна уходит в Миннесоту. Я даже не знаю, где именно у меня были ошибки… сейчас понимаю, что, наверное, много где. Суть в том, что одно из них, рано или поздно, до тебя бы добралось, если бы не эти придурки на почте, которые не смогли разобраться и прислали одно письмо по обратному адресу. И моим родителям это не понравилось, — он мотает головой, взъерошивает волосы пальцами, — они хотели, чтобы «прошлое осталось в прошлом», чтобы я нашёл новых друзей. Спустили с меня семь шкур, сам знаешь, как это бывало. Эдди знает, хоть и не по личному опыту — его мать никогда не била. Но он слишком хорошо помнит, как Ричи приходил в школу в водолазке в жаркий день, или с синяком под глазом, или с разбитой губой, а на вопросы о том, не побил ли его Генри, только улыбался и качал головой. И от Генри ему потом тоже доставалось, просто потому, что Бауэрс не любил, когда Лузеров бил кто-то, кроме него.  — А потом они договорились с почтальоном, чтобы он обходил меня за километр, и начали перехватывать письма на почте, а когда всё улеглось, где-то через полгода, я уже… ничего не помнил. Ричи смотрит на носки своих ботинок. Очки без скотча на дужке, без трещин на стекле. Эдди вспоминает — осторожно, как будто распаковывает долгожданный рождественский подарок, боясь его повредить. Вспоминает, как заболел после того, как Ричи уехал из города. Как получил ту мятую открытку, которая сейчас лежит у него дома, в ящике стола, вместе с двумя письмами, нацарапанными торопливым, корявым почерком. То чувство неземной эйфории, которое он ощутил, когда пришёл домой после школы и нашёл письмо в почтовом ящике. Как он пронёс его в комнату, держа кончиками пальцев, в глубине души не веря, что оно правда существует, и боясь, что он растворится, рассыпется в пепел. И как он краснел и улыбался, как дурак, читая это письмо снова, и снова, и снова.  — Ты для этого меня сюда позвал? Тозиер кивает.  — Я же тебе обещал. Теперь мне кажется, ты меня ненавидишь. Автобусная станция, заставляющая чувствовать себя грёбаным Дугласом Сполдингом, сочувственные взгляды Неудачников, бесконечные возвращения домой в одиночестве, долгие часы, проведённые за сочинением «Мой лучший друг» перед пустым листом бумаги. Эдди осторожно кладёт руку на плечо Ричи.  — Шутишь? Я? Ненавижу тебя? Серьёзно? — он тепло улыбается, хотя внутри что-то сжимается, когда он по взгляду Ричи видит, что тот действительно так думал. — Я не умею долго на тебя злиться, ты же знаешь. Никогда не умел. Хотя придурком ты бывал знатным, это да. Ричи смеётся, негромко, но достаточно искренне, чтобы в уголках глаз собрались морщинки. Он на секунду кладёт свою ладонь на руку Эдди, перед тем, как подняться со ступеней. У него тёплая и сухая кожа.  — Рад, что мы это прояснили, — говорит он. «Я так чертовски рад что мы поговорили ты не представляешь наверное я бы умер если бы ты правда злился на меня и теперь я просто счастлив СПАСИБО ТЕБЕ», — кричат его глаза, но Эдди не настолько хорош в чтении по глазам, чтобы это понять.  — Да, я тоже, — отвечает Эдди, и это чистая правда. Он ещё сидит на ступенях, когда Ричи открывает дверь. Лестницу заливает жёлтый свет из ресторана, и на этом фоне силуэт Тозиера выделяется настолько сильно, что кажется, можно обвести его карандашом по контуру. Эдди остаётся на месте, потому что… ему кажется, он что-то вспомнил.  — Ну как, ты идёшь? — спрашивает Ричи.  — Ты помнишь тот дом, в котором я сломал руку?  — Да… да, помню.  — А почему мы его так боялись? Ричи поворачивает лицо к свету ровно настолько, чтобы стало видно морщинку, появившуюся на задумчивом лице. Это их общая черта.  — Пока не могу сказать. Всё слишком туманно.  — Вот и у меня тоже, — Эдди закусывает губу и сцепляет руки в замок. — Помнишь, мы уезжали оттуда на велосипедах? Я сидел в чьём-то, потому что не мог управлять своим из-за руки. Мы бросили мой велик на дороге. Ричи спускается на пару ступенек вниз и прислоняется к перилам, пока Эдди продолжает:  — Я думал, он пропадёт, но на следующий день ты позвонил нам в дверь. Моя мама тебя прогнала, не дала даже слова вставить, — Эдди усмехнулся и заметил, что Ричи тоже растянул губы в улыбке, — она кричала на весь дом. А потом, чуть позже, я вышел на улицу, а он стоял там. Мой велосипед. Ты его привёз. Тозиер улыбнулся ещё шире.  — Да… Было дело. Эдди не мог понять, улыбается ли Ричи ему или нахлынувшим воспоминаниям. Приятным или хотя бы таким, какими можно гордиться. Он и сам не может сдержать улыбку, вспоминая, так выходит на залитую солнцем дорожку перед домом — на правой руке новенький гипс, а на лице пара пластырей — и видит свой велосипед, оставленный прямо пред крыльцом. И он опять улыбается как дурак, потому что это знак — настоящее доказательство того, что мама не сможет по-настоящему запретить им общаться. Потому что он знает, кто вернул ему велосипед.  — Я просто хотел спросить… Тебе не было страшно туда возвращаться? Не помню, что за дерьмо мы там пережили, но боялись мы не по-детски, это точно.  — Было страшно, да. Это я помню.  — Тогда зачем ты вернулся? — спрашивает Эдди гораздо тише и удивляется, потому что его голос как будто помолодел лет так… на двадцать семь. Как будто это спрашивает не он, а тринадцатилетний мальчик, мальчик с белоснежно-чистым гипсом.  — Ну… а как иначе? — Ричи непонимающе хмурится. — Если бы я не пошёл, пришлось бы тебе, и боялся бы лишний раз тоже ты. А зачем? Помню, мне всё казалось, что ты запаникуешь, полезешь за ингалятором, а он окажется пустым, и ты умрёшь там от астмы. Со мной бы такого точно не случилось.  — Ты же в курсе, что моя астма психосоматическая? Мог бы и не напрягаться, правда. Под резким взглядом Тозиера Эдди вдруг чувствует, что сморозил глупость. Ричи хмурится ещё сильнее.  — Во-первых, в курсе, конечно. Не знаю насчёт остальных, но я в курсе лет с одиннадцати. Во-вторых, что значит «мог бы и не напрягаться»? В каком это вообще, нахрен, смысле? Ты, вообще-то, первый, кто должен это знать, но то, что астма психосоматическая, не означает, что ты не можешь от неё умереть. И теперь ты спрашиваешь, зачем я туда вернулся.  — Да уж, глупо, — бормочет Эдди. В последние годы он был так зациклен на том, что его астма не настоящая, и он просто валяет дурака с этим ингалятором, что практически забыл о том, что она, в общем-то, действительно может его убить.  — Забей, — Ричи перестаёт, наконец, хмуриться, и морщинки на лбу разглаживаются так же быстро, как появились. — Я не помню, что случилось в том доме, но помню, как я не хотел, чтобы ты туда возвращался. Готов был костьми лечь. Ладно, — он снова открывает дверь, — ты идёшь?  — Догоню через минуту, ты иди, — бросает Эдди. Ричи пожимает плечами, и дверь за ним, скрипя старыми петлями, снова закрывается. Эдди запускает ладонь в волосы. Он один на улице перед этим странным рестораном, светит одинокий фонарь. «Ну… а как иначе? Я не хотел, чтобы ты туда возвращался». Каспбрак ловит себя на глупой улыбке, которую его лицо упорно посылает куда-то в темноту. Надо же. Внезапно он весь сжимается внутренне, как будто группируется, ожидая удар. Вот сейчас. Сейчас это случится опять. Это как раз тот момент, когда оно должно прозвучать: «Чего ты ищешь, Эдди?» Но оно не звучит. Никто не шепчет эту фразу ему на ухо липким, противным голосом, никто не царапает его череп изнутри. В ответ на ожидание раздаются лишь трели ночных цикад в кустах. И Эдди снова улыбается в темноту. Встаёт на ноги, открывает дверь или шагает в жёлтый свет ресторана. Видит, что Ричи ждёт его в дальнем конце коридора, улыбаясь, засунув руки в карманы. И к нему в голову приходит мысль, которую он тут же отметает по причине её абсолютной абсурдности. Мысль с лёгкостью соскальзывает в его подсознание, готовая ещё не раз вспыхнуть перед глазами, когда предоставится случай. Она такая крохотная, практически невесомая, странная… и приятная. «Чего же ты ищешь, Эдди?» «Может быть, ты уже нашёл?»
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.