— Мам! Мам! Мам! — восторженный писк Джиджи слышно из соседней комнаты — малышка ерзает и подпрыгивает на диване в ожидании и нетерпении. С минуты на минуту всегда скучные и неинтересные новости с серьезными лицами ведущих должны были смениться огнями вечернего шоу Мюррея Франклина. Нет, это далеко не самая любимая передача девчонки, которая пока еще не понимала взрослого юмора, но этот выпуск абсолютно точно должен был быть особенным.
Дядю Артура покажут по телевизору!
Отныне странный мужчина из лифта, который за считанные дни стал для Джиджи хорошим другом, был для нее настоящей знаменитостью — практически вторым Зелибобой, хотя, если честно, большой синий пес из «Улицы Сезам» все же посмешнее Флека.
И Софи, которая под звонкий голос дочери намешивает на кухне хлопья с молоком, тоже была рада за Артура. Она не сомневалась в нем ни на секунду — начиная с шутки про ограбление и заканчивая выступлением на стендапе. Для Дюмон не было никого более достойного признания — и в тот момент, когда мужчина распахнул дверь ее жилища, оповестив, что его позвал к себе на шоу сам Мюррей Франклин, она была готова расплакаться от гордости и счастья.
Но не расплакалась. Образ слегка уставшей саркастичной матери-одиночки не давал удариться в излишние сантименты.
Хотя глубоко в душе Софи царил легкий беспорядок — словно кто-то перетряс все архивы в библиотеке, перевернул все шкафы, разметав по полу бесчисленное количество бумаг. Радость за друга
[друга ли?] вскоре сменилась беспокойством — единожды Мюррей уже позволил себе жестокую насмешку над Флеком. Женщине не хотелось думать о том, что момент маленького триумфа может оказаться банальной подставой — еще одной; еще одним ударом под ребра от подростков за 40, только уже не в подворотне, а в прямом эфире национального телевидения.
За окном раздается громкий хлопок, из-за чего у Дюмон дергается рука, и молоко из большой канистры проливается прямо на облупившуюся столешницу. Женщина недовольно нахмуривается, передернув плечами —
что там, на улице, вообще происходит?
— Ну, ма-а-ам! — ни секунды покоя.
Убрав молоко, Софи с большой тарелкой хлопьев поплелась в гостиную, поймав себя на еще одной неприятной мысли. За дневными хлопотами и суетой она совершенно не заметила, что Артур даже не зашел к ней перед шоу, а ей отчего-то очень хотелось обнять его и пожелать ни пуха. Лично.
— Завтрак на ужин, — довольно произносит Джиджи и вцепляется в холодную ложку, отправляя в рот порцию разноцветных сахарных динозавриков. Из телевизора раздается бодрый мотив джаз-бенда, и Дюмон как-то прерывисто тревожно вздыхает. Чем ближе появление Артура, тем тяжелее.
Женщина крепко сжимает руку в кулак, и ногти с тупой легкой болью вонзаются в кожу. Нет, она должна верить в него. Флек справится — он уже переборол себя и свое расстройство там, на сцене бара под светом софит. Может, на этот раз ему просто понадобилось больше личного пространства для этого.
Но все идет не так с самого начала. Все неправильно.
— Дамы и господа, Джокер! — и из-за тяжелых кулис появляется высокий яркий силуэт. Софи требуется несколько секунд, чтобы осознать, что под клоунским гримом и алым пиджаком скрывается Артур Флек — робкий сутулый интеллигент. Так не может быть. Он будто... Искрится? Не идет, а порхает. Танцует — и его движения настолько легки и изящны, будто это его собственная передача. Развязный, уверенный, привлекательный и отталкивающий одновременно — совершенно другой человек. И это заставило Дюмон невольно напрячься — она не могла утверждать, что знает Флека вдоль и поперек, но подобное явно было не в его стиле.
Легкий шок не без усилий, но прошел за пару мгновений, а следом Софи сковало возмущение. Грим Артура точь-в-точь повторял маски протестующих. И пусть женщина сама поддерживала действия загадочного клоуна-убийцы, но неужели Флек совершенно не подумал о собственной голове? И самое главное: кто ему вообще позволил выйти в кадр в таком виде?
Эти две мысли наложились друг на друга — и тут тревога птицей выпорхнула из грудной клетки. С непонятным обречением Дюмон машинально осознала, что быть беде.
— Солнышко, пожалуйста, иди в свою кровать, — лепечет женщина, дотрагиваясь до плеча дочки и не отрываясь от экрана телевизора.
— Но, мам, я хочу посмотреть! — с полным ртом прошамкивает девочка, весело суча ногами — кажется, ее не смутило даже то, что дядя Артур почему-то поцеловал какую-то бабушку.
— Солнце...
Происходящее завораживало настолько, что Софи даже не могла настоять на своем. Ситуация очень быстро выходила из-под контроля. Слишком быстро.
— Тук-тук-тук! — истерично восклицает Джокер.
Тук-тук-тук — стучит сердечко. Отстукивает секунды до кошмара.
Тук, тук...
Дюмон успевает закрыть Джиджи глаза и прижать ее крепко к себе, когда в руках мужчины появляется пистолет.
...тук — и мозги напыщенного придурка Мюррея Франклина пачкают декорации. Тело ведущего дергается в последней конвульсии, а затем вяло откидывается на мягкое кресло, слегка сползая вниз. Софи затыкает собственный рот рукой, но из глотки все равно вырывается полный ужаса крик, а на глаза наворачиваются слезы.
Люди в студии визжат и мечутся, словно животные на скотобойне. На улице вновь раздаются хлопки — все громче и громче, все ближе и ближе. За входной дверью слышится чужой злобный смех, топот и удары чем-то тяжелым о стены. Но из оцепенения женщину вывела только дочь — Джиджи не понимала, что происходит, но шум и мамин крик ее напугали, и она начала сдавленно хныкать.
— Все хорошо, все в порядке, — перебарывая мандраж, шепчет Дюмон, словно пытаясь убедить саму себя в своих же словах, — Джиджи, живо в комнату!
Она отпускает дочь, загоняет ее в детскую, а затем бросается к двери и закрывается на все замки. По зверским шумам по ту сторону становится понятно, что лучше не только не выходить наружу, но и покрепче забаррикадироваться. Хватило бы еще на это сил.
Готэм в чертовом аду, и Софи загнана в угол.
***
Готэм в чертовом аду, и Артур посреди этого ада — пляшет на костях и повелевает разукрашенными чертями.
Но видит Бог — он не хотел никому зла. Точнее, хотел, но разве можно причинить зло тем, что сами из себя это зло представляют? Отравляющий общество клин выбивают таким же клином.
Кажется, Флек что-то сломал. Его тело пронизывает острая боль, но она не способна его остановить. Мужчина делает шаг вперед и спрыгивает с капота разбитой вдребезги полицейской машины, не скрывая того, как ему нравится все происходящее. Серый Готэм этим вечером впервые заиграл красками — оранжевыми языками пламени, алыми разводами крови и зелеными прядями париков. Куча клоунов, сливающиеся в больную музыку визги и возгласы, ощущение самой настоящей эйфории — добро пожаловать на праздник насилия, где он — именинник.
Протестующие тянут к нему руки. Артур с трудом передвигается, но не перестанет улыбаться, пожимать руки и отшучиваться, пока дыхание не сбивается, а ноющие ребра не заставляют согнуться пополам.
— Дальше сами, парни, — срывая голос, декламирует Флек так, чтобы его слышали все окружающие, — Долгий был денек, а? Я утомился. Да и дома меня ждут. Доброй ночи, Готэм!
Сам он, конечно, не дойдет — мужчина качается из стороны в сторону и чуть ли не падает. Но он не сомневается в том, что ему помогут. Не сомневается он и в том, что вместе с первыми солнечными лучами в город вернется порядок — армия легитимной власти сотрет в порошок свиту Джокера, а потом доберется до ее лидера. Артур пошел против закона — и его ждет расплата.
Поэтому больше всего на свете сейчас он хотел увидеть своих девочек.
Возможно, в последний раз.
***
Внезапно все затихло.
Софи по стенке сползла на пол и, обхватив руками колени, смиренно ждала. Под ее теплый бок прибилась Джиджи, которая скоро устала плакать и погрузилась в чуткий сон. Дюмон же оставалось прислушиваться к звукам погрома и молиться, чтобы этот ночной кошмар поскорее исчез.
И он исчезает. В общем коридоре больше не кричат, не сыпят проклятьями, не стреляют. Остаются лишь чужие тяжелые шаги, которые приближаются к квартире женщины.
— Софи, — она не верит. Этот голос — такой теплый и знакомый. За последний час женщина успела привыкнуть к мысли о том, что обладатель этого голоса мертв. Она думала, что Артура Флека больше нет.
Только страшный жестокий клоун в его плоти.
— Софи, — повторяет он более настойчиво и дергает ручку, которая не поддается. Это удивляет мужчину, потому что никогда прежде двери дома Дюмон не были для него закрыты. Стучит. Нет, тарабанит из последних сил.
— Софи, умоляю!
— Уходи! — не выдерживает женщина, стараясь снова не сорваться на слезы, — Артур, прошу, уходи!
— Но... Почему? — кажется, он действительно не понимает.
— Нам страшно.
Тишина, а затем смех, который подобен отчаянному плачу. Флек припадает к стене, болезненно морщится и опускается на холодный бетон — ноги больше не держат, но больно было не из-за этого.
— Ты убил тех уродов в метро. И Мюррея Франклина. Ты убил ебаного Мюррея Франклина на глазах всей страны! — Дюмон трясет, и она больше не сдерживает себя.
— Но тебе же все нравилось, — со срывами на смех, безжизненно, устало, словно весь мир Артура в одно мгновение рухнул, — Ты сказала, что я все делаю правильно. Помнишь?...
Понимание этого громче бомб, острее клинка. Она, Софи Дюмон, своими неаккуратными словами буквально взвела курок. Джокер его нажал.
— ...Но вам я ничего не сделаю. Как я могу? Как ты вообще могла обо мне так подумать? — и теперь он действительно плачет. Действительно — мог ли обезумевший моральный уродец Артур Флек причинить вред женщине, которую целовал, и девочке, которой рассказывал на ночь сказки?
Звук цепочки и ключа в замочной скважине. Дверь медленно открывается — и они, Артур и Софи, смотрят друг на друга красными от слез глазами. Слышится шум сирен. Флек подползает ближе, и Дюмон успевает запустить руку в его спутанные зеленые волосы, а затем легко коснуться губ.
— Извини.
Возможно, в последний раз.
