Огни Самайна

      В глазах Ивана чернильная мгла заливает белок, и в ней утопает, пачкается, ртутно-зелёная светлая радужка с безумно дрожащим зрачком. Он смотрит на Луку прямо, не скрываясь сам и не давая тому отвернуться, держит его за плечи крепко, чтобы не вырвался, и молит отчаянно, не способный достучаться до него. — Лука, пожалуйста, опомнись, посмотри, — ему самому больно говорить это. Кто бы поверил, шутка мироздания — демон, боящийся причинять боль. Демон, хранящий в когтистых уродливых лапах вверенное ему хрупкое человеческое сердце, между длинных тонких пальцев берегущий его от безжалостного мира. Демон, чьи ангельские крылья не истлели до сих пор. Быть может, и Лука это разглядел. — Лука, я чудовище. Я демон, Лука, ты не можешь любить исчадие ада, это всё блажь и обман, Лука, я умоляю, пока не поздно…       Лука молчит минуту, разглядывая что-то в его глазах, а потом всё также смело кладёт тёплые шероховатые ладони на его щеки, поглаживает мягко скулы, успокаивая, и монстр покорно замирает, выдыхая тихо, склоняется ближе, упираясь лбом в его лоб и опуская веки. — Я не боюсь, Иво, — одна его рука ложится на грудь Ивана, прямо напротив небьющегося уже давно сердца. — Ты не прав, ты не чудовище. Ты запутался, тебе страшно, я знаю. Пожалуйста, не отталкивай меня, я же вижу, в тебе ещё есть свет. Иво, пожалуйста, просто дай мне шанс, я люблю тебя, правда!       На щеки Ивана ложатся размытой угольной акварелью чёрные непрозрачные слёзы — кто бы поверил, шутка мироздания… — Нет… Не дам, Лука, — шепчет болезненно, выпачканные тьмой влажные губы касаются лба. — Ты не последуешь за мной. Я не позволю.       Иван обвивает его руками, в одно мгновение сжимает своего ангела крепче и надрывно воет, не плачет даже, уткнувшись ему в плечо. А затем отталкивает прочь.       Адские гончие уже идут за ними обоими, Иван слышит их тяжелую поступь, слышит рокочущий лай, но в ад они затащат только одного из них.       Того, кому там на самом деле место.

***

      Лука смотрит через плечо на свои новые, первозданной белизной сияющие крылья, отражающие солнце переливами текучего золота, шевелит ими на пробу осторожно, будто сам ещё не верит до конца. Теперь, когда Лука вернулся на небеса, когда вновь чувствует будто освещающую его изнутри благодать Бога-отца, он вспоминает всё до последнего — как жил, как был изгнан из Рая и пал на землю, как блуждал, неприкаянный, пока не нашёл пристанище в маленьком, едва появившемся на свет человечке, как рос, взрослел, как человеческими годами отмерял бытие, как смеялся, как познавал мир вокруг, как верил и боялся, как… любил.       У ангелов сердца иные, наполненные любовью ко всему живому, лишённые черни эгоизма, но Лука чувствует, как сжимается, заколов, предательски что-то в груди. Совсем по-человечески. Он помнит Ивана, конечно, как иначе, помнит своего персонального демона, того, кто рискнул прогневить Ад и обречь себя на вечное одиночество в муках ради него. Лука никогда не думал, что демоны способны на такое…       Где-то в уголках глаз щиплют предательские слёзы. Оплакивать демона — так странно, но вместе с тем так для него естественно. Лука любил его. Любил всей душой, и потому не понимает — разве он, возлюбивший проклятого, достоин Рая? Разве всем пожертвовавший ради другого его не достоин?..       Он раскидывает руки, добровольно падая вниз — перья трепещут на ветру, цепляют облака, но не сгорают, как тогда, нет. Крылья расправляются, наполняясь воздухом, превращают падение в полёт — Лука ещё не знает, куда его занесёт, но уверен: Отец проведёт его, куда надо.       Лука скользит в потоках воздуха легко, будто не было тех лет без крыльев, будто не было этой жизни вне Рая. Но она была, и была восхитительной, и теперь Лука уверен точно, что каждый ангел должен пасть хоть раз. Хоть раз должен на себе почувствовать, всей своей сущностью проникнуться человеческим бытием — самым сладким и самым горьким временем для Луки.       Он приземляется, сам не зная где, но узнаёт сразу эту золотистую встрёпанную макушку среди толпы. Лука идёт через людей, невидимый, бесплотный, идёт прямиком к своему… — Иван… — шепчет, коснувшись ладонью плеча. Он дёргается, озираясь, будто и вправду почувствовал невесомое прикосновение, ищет, кажется, целенаправленно его, но Лука знает — Иван не видит, не помнит его. Быть может, вспомнит потом, но сейчас… — Иво… — Лука обнимает его со спины, губами прижимается к уродливым шрамам на острых лопатках — он знает их досконально, он полюбил их также, как и самого Ивана. — Я тебя сберегу, мой ангел. Как ты сберёг меня, обещаю, Иво, сберегу.       Иван улыбается, будто слыша его, склоняет голову на секунду, и идёт дальше, не чувствуя препятствий в виде рук Луки. Ему отчего-то легче, кажется, с души упал тянувший на дно камень, о существовании которого он и не подозревал. Ему слышится шелест тёплых маховых перьев за своим плечом; Лука смеётся, уворачиваясь от пальцев Ивана. Он будет его ангелом-хранителем, будет столько, сколько потребуется. А потом встретит на небесах. Дома.