Винил

      Карла любит слушать винил. Он частенько достаёт свой уже слегка потрёпанный проигрыватель, подаренный родителями на один из их дней рождений, Тодд пожалуй и не припомнит, чтобы когда-нибудь видел брата более счастливым, чем в тот день, и включает обычно что-нибудь попсовое и мягкое, что очень раздражает четвёртого из шестерняшек, частенько называющего музыку Карлы дерьмом. Довольно старый проигрыватель уже давно перестал нормально работать, а его громоздкость может подорвать спину любому, кто его попытается поднять, в особенности его непосредственному владельцу, но сколько бы Карле не говорили перейти на другие носители, получше и по современней, он только усмехается, принимая одну из своих болезненных поз, проводя рукой по волосам, и заявляет, — Винил лучше всего передаёт всю красоту музыки. — Но сколько бы Тодд не вслушивался, разницы он так и не понял.       Ещё одну странность брата Тодд подметил не сразу. Карла достаёт винил лишь когда они одни, с приходом хотя бы одного из их братьев либо выключая, либо перетаскивая аппарат в другую комнату, продолжая прослушивание в одиночестве. Он хочет помучить младшего звуками из время от времени заедающего устройства? По какой-то причине стесняется остальных? Или, может, хочет разделить это только между ними? Тодд не понимает, да и, на самом деле, нешибко пытается.       Карла часто и много говорит, пока из проигрывателя льются мягкие, пусть иногда и лагающие звуки, рассказывая о различных исполнителях, музыкальных приёмах, инструментах и, конечно, не забывая максимально красочно описывать красоту той или иной композиции. В такие моменты его глаза сияют неподдельным восторгом, на лице появляется мечтательная и счастливая улыбка, да и весь он будто светится. Тодд же просто сидит уткнувшись в телефон, однако слушая всё, что происходит вокруг, как музыку, так и речи брата, время от времени вставляя какие-нибудь фразы в этот, по сути, монолог или немного возмущаясь, когда изъяснения второго по старшинству из восторженных, превращаются в болезненные. Но иногда Карла не говорит, просто садится рядом, придвинувшись практически вплотную. А Тодд, в свою очередь, пододвигается ближе, окончательно уничтожая расстояние между ними, и, наслаждаясь теплом брата, слушает, обычно довольно печальную в такие моменты, музыку, однако всё ещё втыкая в телефон, будто его там и нет. Но сколько бы Тодд не притворялся просто декорацией при прослушивании винила Карлой, сколько бы не говорил себе, что всё это ему не интересно, а музыка брата слишком скучная, он всё равно, время от времени, уже хорошо зная вкусы старшего брата, покупает пластинки по скидке, шантажируя работающего там знакомого из религиозной семьи, что расскажет его родителям о совсем не богоугодном поведении их сына за пределами семейной обители. Всё же знать чужие грязные секреты очень полезно. Объяснение этому его систематически повторяющемуся странному поступку Тодд также не может дать, усиленно отгоняя мысль о том насколько очарователен его брат, когда с сияющими глазами, милой, почти неверящей в происходящее, улыбкой и лёгким румянцем на щеках громко благодарит его, чуть не плача от радости. Почти как тогда давно, на их день рождения.       — Тодд, я... — тихо, почти шёпотом, однако достаточно слышимо для парня, сидящего рядом, начинает говорить Карла. Но, как только младший, уже настроившийся на, так называемый им, "тихий" сеанс прослушивания пластинок, слегка удивлённо, совсем не ожидая, что старший вдруг заговорит, посмотрел прямо в шоколадного цвета глаза брата, Карла замялся, отвёл взгляд, водя им по комнате, неспособный решить куда ему смотреть, и, как показалось Тоду, покраснел. Затем, через пару мгновений, похоже наконец собрав мысли в кучу, перешёл из "тихого" в "громкий" режим, начав увлечённо рассказывать о группе, исполняющей играющую песню, не став продолжать начатую фразу. Тодд лишь слегка пожал плечами, вновь уткнувшись в телефон, совсем не озабоченный переменой настроения в комнате. Всё же, сколько бы Тодд не пытался заставить себя не думать об этом, Карла, так восторженно рассказывающий о своих увлечениях, о том, к чему действительно лежит его душа, был не менее очарователен, чем когда он получал новые пластинки от своего младшего брата. А его голос, не тот "крутой", которым он говорил почти двадцать четыре на семь, а настоящий, его собственный, который, волей неволей, как будто просыпается в такие моменты, отдавал каким-то теплом, уютом, заставлял ощущать себя в комфорте и безопасности, он был действительно красив. Ну... по крайней мере, пока в речи Карла снова не начинают проскальзывать болезненные нотки.