***
Дагон растерянно посмотрела на рычаг, руль и педали, поняла, что точно в этом не разберется, и магией заставила машину тронуться с места. Хастур лежал на заднем сиденье, зажимая руками шрам, который светился даже сквозь одежду, и глухо рычал от боли. По лицу его градом катился едкий пот, воротник рубашки вымок и расползся нитками. Дагон на миг обернулась и подала демону бутылку, наполовину полную святой воды, тот сделал несколько глотков, но потом раздраженно отбросил ее в сторону, на Дагон чудом не попали брызги. — Не помогает уже, — простонал Хастур, закрывая лицо ладонями и отворачиваясь. Дагон выехала из Лондона, трасса была на удивление безлюдной, и отправила машину с дороги на поле, а когда та безнадежно застряла, выбралась из салона и вытащила Хастура наружу. — Я защищу себя, а ты делай, что хочешь, выпусти силу, — скороговоркой сказала она, снова видя ангельский отсвет в черных глазах демона. Хастур с трудом удержался на ногах сам, наблюдая за тем, как Дагон выстраивает вокруг себя купол из оккультной мощи, закрываясь так, словно на землю готов был сойти сам Бог. Вряд ли это будет что-то настолько масштабное, подумал Хастур, повернулся к ней спиной и, выдохнув и закрыв глаза, раскинул руки, прекращая подавлять бушующие внутри него молнии. Сумерки прорезал нестерпимо яркий столп света, пронизывающий всю атмосферу и ослепивший космонавтов на станции. Потоки энергии обрушились на поле, клубясь вокруг, проходя сквозь Хастура, пенясь у его ног, как ласковая волна, словно благодаря его за то, что он отпустил ее. Демон медленно открыл глаза и увидел свои руки, светящиеся изнутри белым. Тьма тоже была, но и она светилась, приводя обе его природы в более-менее гармоничное состояние. Новая вспышка света — демон зажмурился от рези в глазах, но зато почувствовал, что обрушившаяся на него водопадом сила иссякает, успокаивается. — Дагон, — окликнул он, когда мир вокруг него снова стал четким и темным. Послышались шаги сзади, но Дагон не подошла к нему, и, повернувшись, Хастур увидел ее перекошенное лицо. Губы Дагон дрогнули, но она ничего не сказала. — Как ни странно, это помогло, — сообщил ей Хастур, протягивая руку; трости у него не было, ему требовалась помощь при передвижении. — Меня больше не терзает сила. Дагон щелкнула пальцами, создавая на Хастуре одежду — прежняя уничтожилась до атомов, когда он стоял в энергетическом вихре, но стоило ему шевельнуться, сделать шаг, как плотный черный хитон рассыпался на нити прямо на нем. Щелкнул пальцами Хастур — появившийся костюм выдержал двумя метрами больше. — Вероятно, ты теперь как-то конфликтуешь с чисто демонской магией, — мирно сказала Дагон. — Я принесу тебе человеческую одежду, когда мы вернемся домой. Хастур презрительно фыркнул и взмахом руки вытащил автомобиль из ямы. — Ты чувствуешь изменения? — осторожно спросила Дагон, снова садясь за руль и своим колдовством приводя машину в движение. — Кроме того, что тебя больше не грозит разорвать изнутри. — Нет, никаких, — Хастур потер переносицу. — Только вижу все… как-то слишком далеко. И внутри все успокоилось, — он коснулся пальцами шрама, который больше не казался таким свежим, хотя рана была нанесена больше месяца назад. Шрам продолжал светиться сквозь грубые нитки и небрежно стянутую вместе кожу, но кровь не текла, и Хастур мог нормально сидеть, не выпрямляя постоянно ногу, как было раньше. — Никаких… — эхом повторила Дагон, кладя руки на руль. Рядом с ней сидел ангел. Белоснежные волосы, раньше растрепанные и висевшие сосульками, легли на плечи и шею мягкой волной, лицо стало мягче, и золотые блики теперь не смотрелись на нем мазками людской краски — это была благодать, самая настоящая. Дагон потому и замерла, когда он позвал ее, потому что перед ней стоял тот Хастур, что был до падения, и она была уверена, что если он раскинет крылья, то они окажутся ослепительно белыми. Дагон хотела спросить, может ли он зажечь адский огонь, но Хастур укрылся до пояса курткой самой Дагон, человеческой и потому не поддающейся его разрушительному влиянию, и, стянув сигареты с бардачка, щелкнул пальцами, и руку его объяло прежнее багрово-черное пламя. Самое что ни на есть адское. Да и угрюмое демонское выражение лица на ангельской физиономии смотрелось ужасающе.***
Хастур не видел себя: он всегда избегал отражающих поверхностей, потому когда оказался в снятой квартире впервые, сразу велел Дагон завесить все зеркала, и потому добрался до кровати, так и не поняв, что теперь стал как ангел, и Дагон застыла возле постели, неотрывно глядя на него. Демоны спят, когда хотят, в отличие от ангелов, и Хастур, несмотря на изменения, все еще демон, раз раскинулся под одеялом, даже во сне закрывая ладонью разрез на животе. Дагон видела его до падения: рослый и чересчур категоричный, он среди них всех казался слишком взрослым, к нему шли с любыми вопросами, хотя он не был архангелом, только ангелом, но что поделать, если один архангел вместо ответов сидел в бабочках и улыбался, как дурак, когда придумывавшая насекомых ангел сажала на него новых, а второй горящими глазами наблюдала за самим Хастуром, боясь ему и слово сказать. Бог даровал своим созданиям любовь, но они как всегда не дослушали, потому и выбрали себе неподходящих. Кроме Хастура, конечно, который хмыкнул в лицо Всевышнему и заявил, что сначала надо было бы Эдем доделать, а потом любовь даровать. И потому он повременит с всеобщей радостью, у него еще горы не доделаны. «Дагон, как насчет подводных гор?» спросил он тогда, подойдя к ней, и Дагон, сделав вид, что и ее вовсе не тронул новый божий дар, взяла его за руку и вместе с ним опустилась на ровное дно созданного ею океана. Хастур поднимал горы из пучины и создавал острова, а Дагон стояла рядом и наблюдала за тем, как ровное и безжизненное подводное пространство становится настоящим царством. Хастур под конец обернулся к ней, выпустив изо рта несколько пузырьков воздуха, и вдруг усмехнулся. Между ним и Дагон медленно выросла из-под земли скала из зеленого камня, а может, так показалось на темном дне. Под руками ангела скала стала меняться, стесываться, и через некоторое время перед Дагон оказался резной огромный трон. Хастур протянул Дагон руку и, когда она, опираясь на нее, несмело села на краешек сидения, наклонился и коснулся губами ее запястья. Они вынырнули прямо в лунную дорожку, и улыбка Хастура сверкнула в белом холодном свете. Они не уставали и не знали, что так бывает, поэтому, когда вдвоем вышли на берег, сразу отправились к другим ангелам, которые еще возбужденно обсуждали любовь, пытаясь понять, что это и для чего. — Почему ты отказался от любви, Хастур? — наконец спросила сияющая золотом Михаил, подходя к нему и Дагон. У нее была мягкая и нежная улыбка, а около ее ног, преданно заглядывая ей в глаза, вилась тигрица. — Я не отказывался, я лишь отложил, — поклонившись архангелу, как и положено, ответил Хастур. — Ты не оставишь нас ненадолго, Дагон? — попросила Михаил. В этом не было ничего обидного, обиды еще не существовало. Дагон отошла, но, вопреки тому, как вели себя ангелы, обернулась и увидела, как Михаил нежно целует Хастура в губы, а тот обнимает ее за талию одной рукой, а второй поддерживает за затылок, не давая отстраниться. Тогда родилась на свет зависть, и Дагон, пав вслед за шагнувшим самостоятельно в пропасть Хастуром, стала воплощением этого греха. Хастур во сне почувствовал, что она на него смотрят, и открыл глаза. В тот же миг комнату осветила такая яркая вспышка, что Дагон, зажмурившись и обхватив голову руками, села на пол.***
Оказавшись на Небесах, Азирафаэль заметил там непривычную суету: всегда пустынная небесная канцелярия напоминала муравейник, ангелы сновали с бумагами, а некоторые, как с тревогой заметил Азирафаэль, спешили куда-то с ворохом мечей. Габриэль встретил его в своем кабинете, взмахом руки закрыл дверь. — Что случилось, почему такое столпотворение? — Азирафаэль оглядел кабинет, в котором не был почти век. — Поток божественной энергии невероятной силы, но источник мы не нашли, пытаемся выяснить. Ты что-то узнал по тому вопросу, который мы обсуждали? — спросил он, и губы его сжались в тонкую линию. — Почти ничего, — Азирафаэль внимательно посмотрел на него. — Но узнал ты сам, я вижу. — Что тебе известно? — Габриэль сел в кресло без ножек, висевшее в воздухе, и царственным жестом указал Азирафаэлю на стул перед собой. — Хастур после смерти Лигура искал способы не столько отомстить за него, сколько вернуть равновесие. Лигур был уничтожен святой водой, и Хастур, видимо, искал способы сделать себя неуязвимым для нее. — Успешно? — Габриэль сложил руки под подбородком. — Да, — кивнул ангел. — Он сильно ранен, но святая вода не действует на него, и он спокойно входит в церковь, когда захочет. Я… предположил, что Михаил была взята в плен как… донор. Сначала я думал, что он забрал ее благодать или кровь, пытаясь сделать себе что-то вроде людской прививки, но потом мне показалось, что его рана напоминает хирургический шов. Я следил за ним, — Азирафаэль не стал распространяться об участии Кроули, видимо, Габриэль и так знает об этом. — Теперь я думаю, что он вырезал из ее тела какой-то орган и вшил себе, это бы объяснило все, включая привыкание. Все же благодать сожгла бы его, а кровь не дала бы такой силы. Люди занимаются трансплантацией уже век с большим успехом, а с Хастуром Дагон, которая, согласно моим источникам, осведомлена о человеческой жизни. — Я не подумал об этом, — проговорил Габриэль, нахмурившись. — Но… честно говоря, я не знаю, какой набор органов в этом теле, то есть, как понять, чего не хватает. — Мы с Уриэль занимались исследованиями в первом тысячелетии, — припомнил Азирафаэль. — Может быть, она может понять? — Нет, я не буду посвящать в это больше ангелов, — отозвался Габриэль. — Мне поможешь ты. Привыкнув к земной жизни, Азирафаэль сначала смешался, зайдя в сияющий белизной кабинет с длинным холодным столом и увидев лежащую на нем полностью обнаженную Михаил; глаза ее были закрыты, значит, архангел все же догадался погрузить ее в сон заранее. Габриэль спокойно закатал рукава, как было показано на развернувшемся сам собой плакате тридцатых годов из нацистской Германии, и надел кожаный фартук. — Чтобы проверить надо снять с нее кожу? — буднично спросил он. — Нет, — категорично заявил Азирафаэль, подходя ближе и отбирая у Габриэля нож. — Вообще нет. Отойди, прошу тебя. Он давно не делал операций даже людям, со времен Первой мировой войны, когда стал фронтовым врачом, ангелам — вообще никогда, тем более архангелам, да и присутствие Габриэля в черном фартуке на белую рубашку, напоминавшее о бесчеловечных экспериментах людей над себе подобными, несколько нервировало. Успокоив себя тем, что ангелам и не такое не страшно, Азирафаэль разрезал кожу на животе Михаил и аккуратно вскрыл ее тело. Внутренние органы ангела практически идентично повторяли человеческие, но на них тоже проступало золото. Азирафаэль даже на несколько мгновений замер, просто любуясь, настолько все в Михаил было прекрасно и гармонично; выдохнул на ухо Габриэль, наклонившийся над его плечом. — Все на месте? — Вроде да, но я… — он нахмурился, глядя в низ живота. — Чего нет? — Все есть, но… нет благодати, — Азирафаэль показал Габриэлю на багрово-красную плоть. — Видишь? Все органы кажутся золотыми, а там все… — он наклонился ниже, думая, что видит сгусток крови, но поднял двумя пальцами черную грубую нитку и медленно повернулся к архангелу. — Вскрытие точно было, но ее зашил тот, кто делал шов Хастуру. Или Дагон, или он сам. А нить неправильно удалена, я так понимаю, ты удалял сам? — Да, — Габриэль глянул прямо в глаза Азирафаэлю, и тот замер от отчаяния, сквозившего во взгляде архангела всего мгновение, он снова успокоился, и глаза его стали ясными и холодными, как всегда. — Это наверняка было насилие, Габриэль, — проговорил Азирафаэль, излечивая Михаил. — Тысячелетия прошли с падения. Михаил забыла Хастура так же, как ты забыл Вельзевул. На ее месте мог быть любой другой ангел. — Но не был, — тихо ответил Габриэль, уничтожая взглядом черную нитку и снимая фартук. Азирафаэль представил себе, что архангел мысленно готовился к морю крови, и передернулся. — Оставь отчет о своей деятельности на высшее благо на моем столе и возвращайся на землю. Мы так и не узнали, что именно было нужно Хастуру, что дало ему силу. Азирафаэль долго думал, прежде чем сказать, и, когда Габриэль, не сдержал эмоций и случайно выпустил собственные воспоминания, нечаянно дав Азирафаэлю их увидеть, наконец, решился. — Вероятно, слова о бесчувственности демонов несколько преувеличены, — сказал он в спину Габриэля, замечая, как напрягаются его лопатки под тонкой тканью. — Конечно, секс для демона — способ получить желаемое, а не признак чувств, ты это знаешь лучше меня, но мы никогда не спрашивали самих демонов, что они думают об этом. Вероятно, их чувства сохранились, пусть и извратились и пали вместе с ними. Ее тело было сплошной раной, но она не чувствовала боли, потому что демон, забравший ее воспоминания, не хотел этого, он не желал ее ненависти к себе, большей ненависти, чем та, что каждый ангел испытывает к демону. И то, что Хастур не дает ей помнить о том, что сделал, показывает, что он не безразличен к ней. — Я не считаю это преступлением, мне все равно, что он сделал с ней в физическом отношении. Тела для нас — лишь средство передвижения, — проговорил Габриэль. — Поэтому насилие как таковое не несет той же боли, что и для людей, это для нас не преступление даже… но он вмешался в ее память, и вот это — настоящее насилие. — Что испытывают ангелы, если занимаются любовью? — спросил Азирафаэль, ненавидя сейчас Габриэля всей своей бессмертной душой. — С кем? — уточнил Габриэль. — Друг с другом. — Удовольствие, — архангел пожал плечами. — Но это бессмысленное занятие, потому что у нас не может появиться потомства, и тела — это же временно… — Кто тебе сказал, — внезапно перебил Азирафаэль, который уже закипал от праведного гнева. — То, что Хастур вмешался в ее память, тебя волнует, а то, что сделал с ней — нет?! — Тело — это земное, — упрямо стоял на своем Габриэль. — Все земное не имеет значения. — Раньше, шесть тысяч лет назад, один архангел мне сказал, что ангелы не лгут, — Азирафаэль поджал губы. — И когда падали его возлюбленные братья и сестры, он не сдерживал слез, хотя знал, что все видят его жалость к проигравшим и боль за них, и Бог сказал, что это слезы праведника. Этого архангела звали Габриэль, к сожалению, сейчас нет на Небесах подобных ему. — Ты все сказал? — холодно спросил Габриэль. — Я не знаю, что хуже: твоя ложь мне или себе, — закончил Азирафаэль и ушел, провалился сразу на землю, забыв оставить отчет. Михаил всегда была сверх педантичной и раздражающе спокойной, в ней не было никакого признака той искры, что была в ней до дня падения, но теперь Азирафаэль не винил ее. Сам Азирафаэль сказал о том, что в аду извратили понятие любви? Видел бы Создатель, что сделали с его даром на Небесах.