(от лица Эдварда Каллена)
Меня окружала темнота. Тягучая, липкая, с редкими бликами вдалеке — она не пропускала ни единого звука, кроме непонятного звона. Еле слышного, но до невозможности назойливого. Я не мог точно сказать, день сейчас или ночь. Чувствовал себя запертым в своём теле и не знал, выберусь ли наружу. А главное, совершенно не помнил, что со мной произошло, да и особого желания разузнать не имелось. Но случались и просветы. Сначала темноту разогнало смутное очертание знакомого лица. Отец. Я осознавал, что ненадолго пришёл в сознание, но из-за слипшихся ресниц и тяжёлых век не мог нормально открыть глаза. Получилось лишь на слух различить отдельные слова, сказанные обеспокоенным Карлайлом. — Эдвард? Что-нибудь болит? Я хотел ответить, честно. Рассказать, что в тёмном тумане, окружавшем меня, нет боли. Вообще ничего нет. Только необычное чувство невесомости да редкие проблески, не дающие забыть о существовании реального мира за пределами вязкой мглы. Но тьма вновь поглотила меня, и отец пропал. Я плавал в небытие, потеряв счёт времени. Оно ощущалось странно: одновременно летящее вперёд с невообразимой скоростью, но в тот же момент ползущее медленней улитки. Внезапно я ощутил прохладу и влагу там, где по моим представлениям находился лоб. Это и вытолкнуло меня в реальность снова. Мама печально улыбнулась, касаясь рукой моей головы. Она тихонько напевала песню, мелодия казалась знакомой, но в захлестнувшем мареве название ускользало от меня. — Тише, милый, — Эсми, заметив мой взгляд, наклонилась, — поспи ещё. Она поцеловала меня в щёку, и я провалился в темноту. Дико, но мне казалось, что я начинаю привыкать к этим перепадам. Звон, стоящий всё это время в ушах, медленно сменился бормотанием. Слова звучали как из банки. Мы делали так с ребятами в детстве, когда все только подружились и не хотели спать. Залпом выпивали оставленную родителями на прикроватных тумбочках воду и прислоняли донышко к стене, громко говоря что-то вовнутрь стакана. Было весело. Странно. Это воспоминание поразительно легко встало перед глазами, стоило только задуматься о глухом звуке. Возможно, дело в тумане, который теперь окутывал сознание не таким толстым покрывалом как прежде. Словно подтверждая мои мысли, откуда-то снаружи послышался разговор, отчётливый и не похожий на прежнее эхо. — Как он? — грубоватый бас, с нотками искреннего беспокойства. Эммет. Никогда не думал, что буду скучать по нему и его шуточкам, но в свете последних событий даже он выглядел великим юмористом. — Температура спала, — донёсся звонкий голосок, уставший и печальный. Моя милая Кроха тоже находилась рядом. — Значит, скоро очнётся. Как думаешь, стоит его радовать новостями? — несмотря на тревогу в голосе, здоровяка явно что-то забавляло. — Стоит, — веселясь, хмыкнула Элис, — но только как лекарством. Заодно проверим эффективность смехотерапии. Эта парочка захихикала и пропала, а на смену пришёл звон — лёгкий, не закладывающий уши. Но и он в скором времени начал стихать, уступая место уютной и спокойной тишине, кутающей меня в свои тёплые объятия. Я больше ни о чём не думал.***
Пробуждение вышло резким. Секунду назад я ничего не видел, а в следующую перед глазами уже потолок — первое, на что наткнулся взгляд. Голова чуть кружилась, в теле присутствовала странная лёгкость, болезненная и неприятная. Желудок превратился в дыру: мне хотелось пить и зверски расправиться с тарелкой супа. Простуда отступала, оставив только небольшую боль в горле и затруднённое дыхание через заложенный нос. Воспоминания о понедельнике и моих приключениях вернулись как по щелчку. Но ничего ужасного в них не было. Я всегда так болел. Обмороки были обычным делом, а в беспамятстве мог пролежать минимум сутки. Но после оставалась лишь пара симптомов, не причиняющих сильного беспокойства. Правда, раньше я умудрялся приурочить свои недомогания на каникулы, а в этом году за всю рождественскую неделю ни одного чиха. Зато сейчас весь комплект, получите и распишитесь. Может мой организм решил использовать приезд новенькой в город как повод для отдыха? Усмехнувшись своим мыслям, я сел. Голова закружилась сильнее, всё-таки голод и долгое лежание в кровати ещё никому пользы не приносили. Подождав, пока пятна перед глазами пропадут, спустил ноги на пол. Нужно бы посетить туалет, а то сейчас лопну. Но стоило мне только встать прямо, в комнату зашла Эсми. — Эдвард! — всплеснула она руками. — Я очень рада, что тебе лучше, но ты ещё слаб, дорогой. — Ма, — жалобно протянул я, сдерживаясь из последних сил. — Ничего не хочу слышать! — категорично заявила мама, подходя ко мне. — Туалет, — тонко пискнул, и промчался мимо удивлённой Эсми в сторону ванной. Через секунду меня догнал её смешок. «Ухохочешься просто», — закатил я глаза, наконец, чувствовав облегчение. Жизнь-то налаживалась. Дома была только мама. В общем-то, неудивительно, часы показывали одиннадцать утра. Ребята в школе, отец на работе. Пока я хлебал лёгкий куриный суп, заботливо приготовленный Эсми, слушал её рассказ о том, что я пропустил. Вырубился в машине, это я ещё помнил. Эммет занёс в дом моё бездыханное тело, перепугав тем самым маму. Как только стало понятно, что я не труп и это всего лишь простуда, она позвонила Карлайлу, ругаясь через слово на легкомысленных детей. Сейчас Эсми рассказывала всё с иронией и долей смеха, но я понимал, в понедельник ей было совсем не весело. Джаспер помог здоровяку доставить меня в комнату, пока Розали вместе с мамой потрошили аптечку. Элис же помчалась до аптеки за недостающими лекарствами. В ночь на вторник меня лихорадило, температура не хотела спадать. Я открывал глаза пару раз для питья воды и вновь отключался. Мама просидела со мной до утра, хотя Карлайл и уверял её, что она ничем не сможет мне помочь и остаётся только ждать, пока лекарства подействуют. Эсми в красках рассказывала, что упрямилась, прямо как маленькая девочка, не желающая отдавать любимую игрушку (по-моему, описание взято с капризы-Розали). А отец, терпеливый и мудрый, продолжал её уговаривать. Мама с гордостью заявила, что победила Карлайла, и я не сдержал смешок, чуть не подавившись кусочком курицы. Утром вторника температура спала с 39 до 38 градусов, и Эсми, сделав мне укол, отправилась отдохнуть. Мимоходом пошутила о том, что спала как медведь в спячке, не заметив, как пролетел день и приехали ребята. Они не стали её будить и между собой распределили обязанности по уходу за больным. Первой вызвалась Элис, за ней должен был быть Эммет, хотя уже и не имело смысла. К приезду братьев и сестёр температура упала до 37.2, продолжая постепенно снижаться. Скорее всего, они просто хотели убедиться, что со мной всё хорошо, поэтому продолжили дежурство. Вечером Карлайл заключил, что дела мои идут на поправку, и я скоро очнусь. Ночью меня никто не сторожил, лекарства работали. Мне оставалось лишь проснуться, что я и сделал в среду. — Я должна бы уже привыкнуть, — тихонько улыбаясь, сказала мама, забирая посуду. — Но каждый раз пугаюсь, как в первый. — Прости, дурацкий организм, — пожал я плечами в извинении, и усмехнулся. Эсми лишь покачала головой, покидая мою комнату. Откинувшись на взбитые подушки, я наслаждался чувством насыщения и возможностью просто поваляться. Отдохнуть, не ощущая на себе сотню взглядов. Не думать, как в очередной раз доказать учителям, что я не списываю, а сам по себе такой умный. Не переживать, как рассказать родным свой самый главный секрет... Не сейчас! Итак, мне нужен был совет. Сейчас, когда болезненный туман и раздражение покинули меня, я понимал, что кое-что сделал не так. Точнее, повёл себя неправильно и стоит исправить один момент, допущенный мною в понедельник. Я мог рассказать о нём Эсми, и она не пожалела бы для меня нескольких минут, подбирая правильные слова поддержки, но было одно «но». Я стыдился своего поведения в тот день и сожалел о непроизвольной грубости по отношению к незнакомому человеку. Изабелла Свон не заслужила моей агрессии, ведь она не виновата, что я заболел. Если на кого и злиться, то на себя. Но, с сожалению, как и много лет назад, я сорвался на постороннем. Лет в одиннадцать, — время, когда я, наконец, поверил и доверился Калленам, перестал часто цапаться с Розали, и к нам присоединилась Элис, — началось моё половое созревание. Медленно, неуверенно, оно подкрадывалось ко мне. Сначала в виде подслушивания разговоров Эммета и Джаспера, которые были на год старше. Они обсуждали журналы, спрятанные под матрасами, восхищались какими-то девушками и их сиськами, смущённо-напыщенно хвастались своим возбуждением по этому поводу. Мне было любопытно, о чём они шепчутся. Были смутные догадки, в детском доме я почерпнул многое из взрослой жизни. Я хотел спросить, но боялся их насмешек и дразнилок. Поэтому, чтобы не попасть впросак, мне не пришло в голову ничего лучше, чем спросить у единственного взрослого мужчины, которому я научился доверять, о том, что такое «возбуждение». Карлайл не засмеялся, не ворчал и даже не прогнал с фразой: «Мал ещё». Он понимающе кивнул, пригласил в свой кабинет и, поставив два стула друг напротив друга, заговорил. Рассказал о том, что когда люди взрослеют, они меняются. Девочки и мальчики начинают замечать в себе изменения, которые не могут объяснить. Этого не стоит стесняться, нужно поговорить с родителями. Они всё объяснят, помогут понять и принять происходящее. Когда я посмотрел на него круглыми от перегрузки информацией глазами, отец засмеялся: — Если что-то не так, спрашивай у меня, хорошо? Не бойся, — он тепло улыбнулся и продолжил. — Где ты услышал это слово? — Ребята в школе говорили, — сделал я лицо максимально честным. Карлайл, с прищуром, посмотрел мне в глаза и, хмыкнув, продолжил: — Слово «возбуждение» или «возбуждённый» имеет два значения. Первое — это когда в тебе бурлит энергия, тело требует активных действий, а второе относится к половой жизни человека. Скажи, ты замечал у себя тяжесть внизу живота? Или в паху? — Нет, — я нахмурился, припоминая всё, что со мной происходило за последнее время. — Хорошо, давай мы заранее всё обговорим и в процессе подойдём ко второму значению слова «возбуждение»? — терпеливый, добрый и всепонимающий голос — то, что заставило тронуться лёд недоверия к отцу после усыновления. Сейчас его голос успокаивал, и непонятный стыд уходил. — Хорошо. — Что ж, в организме каждого человека, независимо от пола, есть гормоны, отвечающие за начало полового созревания. Ты же любишь биологию? — я кивнул. — Так вот, у мальчиков этот гормон называется гонадолиберин, — я шепотом попытался повторить название, но сбивался. — Го-на-до-ли-бе-рин, — по слогам повторил мне Карлайл. — Благодаря систематическому выбросу этого гормона, вырабатывается ещё один — андроген. Из-за него в твоём организме происходят изменения. Увеличивается мышечная масса и укрепляются кости, вследствие чего увеличивается рост, но не постепенно или за раз, а скачкообразно. А гонадолиберин активизирует выработку сперматозоидов — сперматогенез, — я залился краской. — Не смущайся, это естественный процесс, без него человек не взрослел бы, и все люди вымирали бы в первом поколении. Я постарался успокоиться, но это было трудно. Всё же вбитые истины с детства, — а мама Лизи была против бесед о сексе и прочем, — мешали мне воспринимать эту беседу спокойно. Но я уже знал, что такое сперма. Даже видел для чего она, приют это вам не ромашковое поле, и начинал жалеть о том, что спросил отца. Видимо на моём лице отразилось желание сбежать, так как Карлайл положил свою руку мне на плечо и попросил: — Давай договорим. Это важно, Эдвард, для тебя и для меня. И я остался сидеть на стуле. Не мог сопротивляться просительному тону и обещанию помощи в нём. Отец кивнул, довольный моим решением, и продолжил: — Благодаря сперматогенезу в скором времени у мальчиков случается первая эякуляция, что по-простому звучит как «возбуждение». Эякуляция — завершающий процесс «возбуждения», когда сперма покидает твой организм. Объяснять, откуда она появляется и что для этого требуется, нужно? Я интенсивно закачал головой. Нет, разговор о члене и его применительных свойствах я бы не выдержал, да и старшие ребята в приюте, которые не стеснялись зажимать девчонок при малышах, просветили. Так что я представлял себе примерный процесс добычи спермы. — Отлично, — немного нервно улыбнулся Карлайл, — но скажу одно. Если ты проснёшься с мокрыми трусами, не бойся и не стесняйся — это произошла первая эякуляция, и твои половые органы теперь требуют большего внимания. Не стоит стыдиться и пытаться подавить напряжение, когда твой пенис требует внимание. Мастурбация, доставление удовольствия себе, выход из положения. Он не плохой и не хороший, а естественный в твоём возрасте, — я боялся, что загорюсь, настолько моё лицо и уши были красными и горячими. Но отец продолжал, а я, несмотря на смущение и непонятный стыд, слушал очень внимательно. — Главное уединиться, я поставлю замок на твою дверь, как сделал ребятам, не беспокойся. Карлайл встал со стула и отошёл к тумбочке около окна, там стоял графин с водой. Он налил один стакан и принёс его мне. Жадно выпитая почти залпом вода постепенно прогоняла жар и успокаивала нервозность. Я был вновь готов слушать отца. — Далее, — он сел напротив, — ты уже знаешь, что нужно содержать себя в чистоте и очень важно тщательно мыть пах, чтобы не заболеть. После первой эякуляции это правило усиливается. Так перед и после каждой мастурбации нужно помыть руки и приводить в порядок свой пенис, не дать засохнуть сперме, это не гигиенично и может навредить твоему здоровью. Кровь вновь прилила к лицу, окрашивая его в красный, не помню даже в который раз за эту беседу. — Теперь менее животрепещущие вопросы, — вернувшаяся спокойная улыбка папы приободрила меня, и сердце перестало так громко ухать. — В период полового созревания твой организм будет бунтовать, и ты вместе с ним. Гормоны, психо-эмоциональная нестабильность — всё это повлияет на твоё поведение. Я лишь надеюсь, что мы с Эсми дали тебе достаточно для того, чтобы ты не превратился в грубого и жестокого подростка, — и возможно, именно следующие его слова сделали ту зарубку, которая мешает мне по сей день поговорить с родными. — Вскоре тебя начнут интересовать девочки, не просто как подруги или те, чьей красотой ты восхищаешься. Ты начнёшь испытывать возбуждение, внезапно и не всегда из-за человека, которого любишь. Ты начнёшь думать большими критериями, но из-за бушующих гормонов в первую очередь тебя может интересовать только секс, а не чувства. Но, — тут Карлайл внимательно посмотрел на меня, — если этого не случится, и ты не будешь думать всё время о девочках, о сексе и остальном, то это не значит, что ты неправильный. У многих людей этот период проходит по-разному. Кому-то достаточно мастурбации, как способ снятия стресса и напряжения, а в остальном они не сильно-то и заинтересованы в сексе как таковом. У таких людей на первый план выходит личная симпатия, человеческие отношения и любовь, а половые отношения — лишь как проявление всего этого в совокупности с одним конкретным человеком. Люди разные, Эдвард, — отец улыбнулся и я кивнул. Окончание беседы было менее волнующим, чем начало, но более обнадеживающим. Я уже не боялся будущего. Не думал, что буду таким же как Майкл Шмит, пятнадцатилетний подросток из моего бывшего приюта, который задирал всем девочкам, от двенадцати до семнадцати, юбки, улюлюкал, а менее сильных пытался зажать в углах, чтобы полапать. Перед тем как меня забрали оттуда, в восемь лет, я как-то попытался постоять за Клару, хорошую тринадцатилетнюю девочку, которая всегда заботилась о младших и была самой доброй. Майкл на это лишь громко, как конь, заржал на весь коридор и оттолкнул меня к стене, больно впечатав в висящий на ней обогреватель, обжёгший кожу на лопатках. Но Кларе повезло, мой крик и смех Шмита услышал Алекс, — очень ответственный парень, которого все в приюте уважали, а воспитатели не редко скидывали на него и Клару свои обязанности, — он со дня на день должен был покинуть приют. Алекс, взяв Майкла за шкирку, откинул его в другой конец коридора, помог подняться мне и стал успокаивать Клару. Она ему доверяла, он всегда о ней заботился. Я не знаю, может они были как брат и сестра, а может даже девочка любила своего защитника. После того, как Алекс покинул приют, Шмит в одну из ночей изнасиловал Клару. Не знаю, чем закончилась эта история, после криков воспитателей, шепотков девочек и свирепых лиц некоторых мальчиков. На следующий день меня забрали, я даже не успел повидать Клару и поддержать. Сначала, когда мой сосед по комнате, Рики-пики, сказал слово «изнасиловал», я его не понял, и он мне объяснил, что это, когда мальчик без согласия девочки занимается с ней сексом, может даже побить. Что такое секс я уже знал и что такое несогласие тоже, поэтому был так же зол, как и небольшая часть мужского населения приюта. Так что, когда Карлайл объяснил, что я не обязательно буду гормонально нестабильным придурком, которого интересует лишь сношение, не важно, выражено ли на него согласие или нет, я успокоился и просто стал ждать. Ждать оказалось недолго, но только совсем не то, о чём говорил отец. Мне было интересно с Элис, я дружил с парой девочек в классе, которые не казались мне занудами, как другим парням, но того самого чувства притяжения и симпатии к ним я не испытывал. Они были друзьями, интересными людьми. Моё сердце не стучало сильнее при взгляде на самую красивую девочку класса. На день Святого Валентина, получая записки «ты мне нравишься», я лишь улыбался, но не хотел, хотя бы с одной из них ходить за ручку. После первого утра с мокрыми трусами, я стал прислушиваться к себе сильнее. Надежда на то, что я попадал в тот разряд людей, которых гормоны не сделали похотливыми обезьянами, оживала во мне, становясь реальнее с каждым днём. Желание дразнить, приставать к девчонкам у меня не было, а вот снять напряжение с помощью журнала, который я тихонько украл у Эммета из-под матраса, у него их там целая куча, оказалось приятным занятием. Я даже не задумывался о том, что со мной что-то не так. Листал журнал во время мастурбации, о принципах которой вычитал в интернете, и выискивал самое привлекательное лицо девушки, любовался чертами лица, красивыми волосами и руками. Но сам процесс самоудовлетворения проходил долго, и феерического удовольствия, о котором начали говорить некоторые мои друзья-парни, также познавшие прелести подростковой жизни, я не ощущал. Да, почти всегда я кончал, но были дни, когда, чтобы я ни делал, ничего не помогало, и тогда приходилось принимать ледяной душ — очередной совет из интернета. А потом мы поехали в гости к египетскому другу Карлайла Амуну, где я встретил Бенджамина. Тогда-то всё для меня и изменилось. Несмотря на разницу в возрасте, мне двенадцать с половиной, а ему шестнадцать, Бенджамин предпочитал мою компанию остальным Калленам. Дружба завязалась легко и непринужденно — нам было комфортно друг с другом. Мы обсуждали книги мировой литературы, он делился своими взглядами на жизнь, захватывая меня ими тоже. Весело и заразительно смеялся, обнимался и учил арабскому. Изредка к нам присоединялись остальные ребята. Джаспер так же быстро нашёл общий язык с Бенджамином, но именно со мной парень проводил больше всего времени. — Ты любознательный и начитанный, жадный до всего нового. С тобой интересно, — ответил он, когда я спросил: «Почему я?», и его слова обволакивали меня невероятным теплом. В тот миг я был самым счастливым мальчиком на свете. Целую неделю мы провели вместе, я дышал им и его словами, а потом в разговорах появилась Она. Точнее Она уже была и до нашего знакомства с Бенджамином. На одной из прогулок он встретил девушку, её звали Тиа. Не похожая на других, — собирающаяся работать и по минимуму зависеть от мужа, — она смогла захватить внимание моего друга. В первые минуты знакомства девушка не особо заинтересовалась смуглым красавчиком, считая его очередным надутым мужчиной, мнившим себя главным в жизни каждой женщины. Бенджамин со смехом рассказывал, как удивился строгой отповеди в свою сторону от, с виду, хрупкой и скромной девушки. — Она зацепила меня и, хотя мне всего шестнадцать, я сделаю всё, чтобы именно Тиа стала моей женой. Имя девушки друг услышал случайно. Когда она демонстративно отвернулась от него и его друзей, которые в свою очередь ещё не отошли от шока, к девушке подошла молодая женщина и позвала по имени. — Храни Аллах эту светлую женщину, — приговаривал он во время рассказа. Его слова почему-то задевали меня. Они отражались болью в груди и раздражением. Даже не видя девушку, описанную как красивую, независимую и волнующую, я уже невзлюбил её. В моей голове она представлялась чем-то средним между ведьмой покрытой лишаем и зомби. С каждым произнесённым Бенджамином словом о ней, я закипал. Злость копилась, внутри груди всё сжималось, и я не знал, что мне делать. Спектр из негатива и непонятной боли давил, как Земля на Атланта, грозя превратить моё тело в ни на что негодную лепёшку. Два дня я слушал хвалебные оды в сторону прекрасной Тиа. При этом он каждый раз почти слово в слово повторял одно и то же, и это бесило ещё сильнее. Так что на вопрос: — Как думаешь, рассказать о ней отцу? Я не сдержался и закричал: — Какое мне дело? Тиа то, Тиа это, как будто больше не о чем разговаривать! Ты даже не знаешь, нужен ли ей, а уже жениться собрался! Бесит! И убежал. Меня колотило от гнева, лицо горело, а в груди щемило. Стоило с грохотом закрыть за собой дверь в отведённой нам с парнями спальне, как в глазах запекло. Бросившись на кровать, я закричал, уткнувшись в подушку. А потом полились слезы. Неконтролированным потоком они текли из глаз, горло душили рыдания. Я впервые после смерти родителей так отчаянно ревел. Почему я плакал? Тогда не было чёткого понимания, да и не сильно важным на тот момент казался этот вопрос. Просто плакал, от злости, раздражения, непонятного чувства несправедливости и боли в груди. Особенно меня напрягала боль. Если эмоциональные скачки объяснялись гормонами и пубертатным, пришлось слово выучить, периодом, то всё остальное было странным. Размышления о причинах образования комка чего-то в грудной клетке, мешающего дышать, отвлекли от эмоционального раздрая. И хотя я начинал дышать ровно и постепенно успокаивался, боль всё равно оставалась. Тогда я пошёл к Карлайлу. — Пап, — смущённо обратился я к нему, потирая грудь. Я понимал, что выгляжу не лучшим образом, но всё можно было спихнуть на болезнь. Отец сидел с дядей Амуном, мамой Эсми и Бенджамином. Один вид парня усилил давление комка внутри, а глаза вновь защипало, но я смог гордо отвернуться и прямо смотреть на отца. Проигнорировать пристальный взгляд друга, полный беспокойства, не удалось, но он помог мне сдержать слезы. Он волновался, это приятно. — Что случилось, Эдди? — взволновано спросила Эсми. Семейное прозвище заставило поморщиться. Не любил, когда меня звали так при посторонних. — Болит, — негромко ответил, продолжая тереть грудь справа. Карлайл, отставив чашку с чаем, поднялся и, взяв меня под руку, сказал: — Мы пойдём, проверим, — нас провожали три пары встревоженных глаз. Ребята где-то носились по хозяйскому саду, поэтому комната оставалась свободной. Аккуратно уложив меня на постель, отец попросил лежать спокойно, пока он сходит за тревожным чемоданчиком, который всегда и всюду возил с собой. Минут пять я бездумно пялился в потолок, но даже не видел его. Перед глазами стоял образ улыбающегося Бенджамина. Сожаление о том, что сорвался и накричал на парня, который был так добр ко мне, затопило с головой. Стыд и страх смешались воедино — он мог и не простить, ведь его вины в случившемся не было. Я не знал, как поступить. Карлайл вернулся и присел на край кровати, поставив чемоданчик на пол. Надел фонендоскоп, тогда я называл его "слушалка", и приступил к осмотру: — Где именно болит? — я показал на середину грудной клетки, проведя рукой к нижней правой части. — Ага, — отец задрал мою футболку и стал слушать. Я старался дышать свободно и не мешать ему. В голове наконец-то прояснилось, и образовалась пустота, спасающая меня на время от мук совести. — Ничего ужасного не слышу, — он нахмурился. — Что случилось, можешь объяснить? — Не знаю, несколько дней уже так. Эмоции зашкаливают, в груди болит, дышать трудно. Сегодня и вовсе, как будто камень рядом с сердцем положили, и он давит на лёгкие. По мере моих объяснений Карлайл всё больше хмурился. — Скажи, пожалуйста, а ты не познакомился с какой-нибудь девочкой здесь? — Ты хочешь сказать, это не болезнь, а влюблённость? — поражённо озвучил свою догадку я. Не может же это быть Бенджамин? Да, он красивый, весёлый и интересный парень, но он же парень. Это неправильно. Карлайл сам говорил, что подобные чувства могут возникать только к девушкам, да? Сколько раз Эммет кривился, когда по телевизору показывали «Хор» с Куртом, а в школе только и слышны «пидор» или «педик», сказанные с отвращением и презрением в адрес кого-то особо ярко одетого. Не мог мне понравиться парень и точка! — Нет, никого не встретил, — от злости на себя мой голос был твёрд и холоден. На миг глаза Карлайла расширились в изумлении от такого тона, но он быстро взял себя в руки. — Что ж, поедем в больницу, — отец казался не на шутку встревоженным. И конечно мы поехали в сопровождении дяди Амуна. Пробыв в первоклассной частной клинике несколько часов и пройдя кучу процедур, врачи подтвердили, что с моим здоровьем всё было в порядке, списав все недомогания на стресс от перелёта. Отправили отдыхать и восстанавливать силы — гениальный совет за такие деньги, спасибо большое. Вернувшись домой, меня отправили в спальню отлёживаться, а папа остался внизу, сразу начав о чём-то разговаривать с мамой. Мне казалось, случилось что-то плохое, не отпускало чувство вины. За что и почему, разобраться я не мог, но знал — Карлайл обеспокоен, из-за меня. Этого достаточно, чтобы я начал нервничать. В комнате Джас и Эммет читали комиксы на своих кроватях, спасаясь от полуденной жары. Стоило мне зайти, как они моментально отложили журналы и выжидающе уставились. Я молчал. Не знал, что говорить, ведь врач сказал одно, а отец выглядел так, словно мне вынесли смертный приговор. Если здоровяк уже начинал ёрзать от нетерпения, то Джаспер спокойно ждал. — Сказали всё нормально, просто стресс от дальней поездки и нового климата, — постарался невозмутимо ответить на их взгляды, но похоже блондина провести не удалось. — Мы же почти две недели здесь, — его голос, задумчивый и непонимающий, давил на меня. Я догадывался, чем вызвано нервное истощение, но признавать это вслух, сказать кому-то, да даже себе, я не мог. Это было грязно, неестественно и мерзко — так говорила церковь, так считало большинство людей. Я боялся и не хотел быть другим. Мне нравились девушки, они же меня возбуждали, так? Точнее, я мог кончить, смотря на них в журнале, — значит я нормальный, а эта ситуация с Бенджамином всего лишь сбой, всё пройдёт. Я нормальный. — Не знаю, может запоздалая реакция, — резче, чем хотелось, ответил я и, ложась на свою кровать, отвернулся от братьев. Эммет почему-то промолчал, хотя он первый обычно начинал шутить и зубоскалить, однако тогда проявил чудеса тактичности. В комнате стояла тишина. Изредка парни о чем-то шептались, но в основном было слышно только шуршание страниц. Я же смотрел в стену и старался не думать. Не чувствовать. Не жить?.. Через полчаса в комнату заглянула мама. — Мальчики, — мы все повернулись к ней. Она указала рукой на Эммета и Джаспера, — вас ждёт отец, спуститесь, пожалуйста. А сама, дождавшись, когда ребята покинут комнату, подошла ко мне. — Милый, ты ни о чём не хочешь поговорить со мной? — её ласковый голос возвращал меня в детство. В то время, когда моя родная мама точно так же присаживалась на краешек кровати и, гладя по голове, спрашивала, что меня расстроило. Слезы подступали, но я сдерживался из последних сил. Я парень, а не пидор! Не буду плакать! — Всё хорошо, — мой голос дрогнул и немного охрип. — Ты же знаешь, что всегда можешь со мной поговорить? — она наклонилась, заглядывая мне в глаза. — Да, мама Эсми, — грустно улыбнувшись, мама поцеловала мою макушку и ушла, закрыв за собой дверь. Я беспомощно зажмурился. Мантра: «Не плакать. Не плакать. Не плакать», — звенела в ушах. Но несколько слезинок всё равно покатились через горбинку носа к правому виску. Это глаза устали, да, ничего я не ревел! Повернувшись на спину, начал с силой тереть их. Должно помочь, просто мой организм бунтует от жары, пыли, новых людей вокруг и испытывает стресс. И никак иначе. В дверь постучали и тихонько зашли. Сделав глубокий вздох и убрав руки с глаз, я сел, посмотрев на гостя. Ожидая увидеть Элис, с которой мы начинали становиться всё ближе, я замер от удивления. В комнате оказался Бенджамин. — Привет, — как-то печально улыбнувшись, тихо сказал он. — Привет, — ответ послышался неуверенным эхом. Не ожидал, что после моей детской истерики, он захочет продолжить общение. Я вполне мог перекочевать в категорию «не дорос еще до нас, взрослых». — Отец говорит у тебя акклиматизация, которая запоздала, — друг усмехнулся, понимая абсурдность прозвучавшего диагноза, и я вместе с ним. — Примерно так врачи и сказали. Бенджамин осмотрелся и взял ближайший к нему пуфик, подтащив к моей кровати. Сев, немного нервно поправил льняную рубаху и глубоко вздохнул. — Ты приревновал? Я застыл. Он просто спросил это, ровным тоном, хотя сам чуть ли не подпрыгивал на пуфе, и терпеливо ждал ответа. А я переживал шок. Он не кричал, не имел претензий. Он интересовался. — Нет, — деревянным голосом ответил я, и притянул колени к груди. — Просто жара доконала, и ты всё время зудел не по делу. Извини, не хотел на тебя кричать. Я видел, что он не верил. Видел, как его красивые чёрные глаза-капельки чуть щурились, в них затаилась обида пополам с пониманием. — Хорошо, — друг кивнул, — ты тоже извини, ты не должен был слушать мои восхваления незнакомой тебе девушке, — меня передернуло, и это не ускользнуло от внимания Бенджамина. — Просто я не привык получать столько информации о них. Все мои друзья ещё не достаточно повзрослели — игры и дурачество всё также перевешивают интерес к девчонкам, — я улыбнулся, показывая, что шучу, и он улыбнулся со мной. А в глазах грусть, думаю и у меня тоже. — У вас ещё всё впереди, — важно покивал друг. — Но на будущее, — его голос стал серьёзным, а лицо разгладилось, — никогда не думай, что ты плохой или что-то в этом роде. Люди все разные. Чувства у всех разные. Понравившийся человек может не разделить твою симпатию, как и ты можешь не ответить взаимностью. Мы все свободные люди и имеем право на собственный взгляд и мнение, но должны помнить, что никто не обязан, как в жизни часто бывает, ставить твои нужды превыше своих. Все мы рано или поздно встретим человека, который разделит с нами жизнь, будет понимать с полуслова. До этой встречи можно натерпеться очень много боли. Главное помнить, — тут он наклонился ко мне поближе, — нет неправильной любви. Любовь есть любовь. Бенджамин положил свою широкую ладонь на мою голову, растрепав волосы, и встал со стула. Улыбнувшись напоследок, он покинул мою комнату. А я осмысливал его слова, продолжая сидеть на кровати и фантомно чувствовать пальцы моего друга в своих волосах. В будущем его напутствие очень сильно поможет мне, но на тот момент, я ещё не осознавал насколько важной была та речь. Насколько замечательным, понимающим и неограниченным человеком оказался мой друг. Это была последняя наша беседа. Из-за моего недомогания, родители решили перестраховаться и уехать пораньше. Именно для этого Карлайл собирал ребят, поговорить и объяснить всё. Несмотря на недовольство Розали, все согласились не рисковать моим здоровьем и прервать отпуск. Во время прощания Бенджамин сказал мне лишь одно: — Когда ты во всём разберёшься, свяжись со мной, я бы очень хотел продолжить нашу дружбу. Внутри я знал, о чём он говорил. В подсознании, куда я запихал понимание моей влюблённости в него, до сих пор вертелись сказанные в гостевой спальне слова и мои размышления о своей ненормальности. Но я сделал вид, что не понимаю и пообещал, что как-нибудь напишу ему. И вот, мне семнадцать лет, я лежу в своей кровати после простуды и понимаю, что четыре с половиной года прошло, а я так и не позвонил. Не написал своему египетскому другу ни строчки. Я понимал, что пока не время возобновлять общение с Бенджамином. Мне будет неуютно, а он не сможет самостоятельно очертить границы в разговоре, дабы не задеть меня. Такая дружба ни к чему не приведёт, лишь испортит ту хрупкую связь, обретённую нами в детстве. Хотя я принял себя и признавал, кто я, так и не смог до конца побороть страх и открыться окружающим. Никто не знал, что мне нравятся мальчики. Иногда я выдумывал себе девушку по переписке, для братьев — было просто невозможно постоянно слушать их пошлые шутки о девственниках. Старался ни словом, ни делом не показать, что какой-то не такой. Возможно, некоторые мои увлечения казались другим людям «голубоватыми», вроде музыки и готовки, что особенно смешно, потому что большинство великих поваров и композиторов мужчины. Я старался оставаться собой, а это было трудно. Скрывать часть себя и одновременно не меняться для окружающих — тот ещё квест. Вспоминая прошедшие два долгих и очень сложных для меня года, я понимал, что процесс принятия себя происходил относительно быстро. Некоторым людям и всей жизни не хватает, чтобы смириться со своей сутью. Между этапом «Я нормальный!» и «Я и вправду нормальный» было невероятное количество ссор, склок, необъяснимых вспышек ярости, направленных как на родных, так и на посторонних людей. Самое ужасное, что на первом этапе меня можно было считать самым ярым гомофобом: какие только оскорбления не слетали с языка. Единственное, никогда никого не бил. Но это не умоляет моих поступков даже в собственных глазах. Позже, когда я осознал свою ошибку и смог заслужить прощения людей, которых обидел, я пообещал себе, что буду защищать их от подобных нападок любой ценой. Сейчас я не скрываю свою поддержку ЛГБТ+, как и Элис, та ещё защитница. Но набраться духу и сказать, что сам принадлежу к их рядам, не могу. Слова застревают в горле, и я буквально давлюсь ими. Так что ограничиваюсь поддержкой в социальных сетях, помощью в некоторых акциях и, если честно, не чувствую от этого себя лучше. Наоборот: боль, печаль и доля отвращения к самому себе — разрывают на части. За моими размышлениями и воспоминаниями я не заметил, как пролетело время. Снизу послышался шум, а по лестнице явно топало стадо слонов. Не прошло и минуты, как моя дверь распахнулась, и в ней застряли Эммет с Элис. Их комично-возмущённые лица, направленные друг на друга, заставили меня смеяться. — Оу, простите, леди, прошу, — начал дурачиться здоровяк, кланяясь и отступая от проёма. — Ну что вы, сэр, вы же старше, — поддержала игру Кроха, приседая в реверансе, что в джинсах смотрелось нелепо, и указывая на дверь. — Как можно, милая леди, дамы вперед, — не унимался Эммет, улыбаясь во все тридцать два и делая вид, словно снимает шляпу. — Не стоит, старшим нужно уступать, — хихикала Элис, поправляя несуществующую юбку. — Значит я пройду, — хмыкнул Джаспер и невозмутимо прошёл мимо заигравшейся парочки, захлопнув за собой дверь. Я взорвался хохотом, успев заметить очумелые лица брата и сестры. Из коридора слышались возмущения, а улыбающийся блондин защёлкнул замок, поставленный на мою дверь в одиннадцать лет. Джаспер терпеливо подождал, пока я успокоюсь, сидя на мягкой софе рядом со шкафом с книгами. — Ух, повеселили, — хмыкнул я в конце и широко улыбнулся брату. — Как ты? — спросил он, лёгкая улыбка затерялась в уголках его губ, глаза внимательно осматривали меня. — Лучше, — успокаивающе усмехнулся я. — Голова не болит, температуры нет, только горло немного саднит, да нос иногда не дышит. — Отлично, значит скоро вернёшься в школу, — подытожил он, кивнув сам себе. — Да, — подтвердил я и размял шею. День в кровати не помог моим костям. — Есть что интересного в жизни школьников? — Ага, — протянул Джас, устраиваясь поудобнее на софе, и предвкушающее улыбнулся. — Что? — почувствовав неладное, я нахмурился. — Новенькая, Свон, — оскалился блондин, — спрашивает о нас, особенно о тебе. Мой стон вызвал у него смех, он явно забавлялся ситуацией. — Что именно она спрашивает? — закрыв лицо руками, пробубнил я. — Ну, кто мы, откуда, какие у нас отношения с остальными студентами, были ли проблемы с нами и прочее, — отстранённо перечислил брат, но я видел, как его глаза горят, когда убрал руки с лица. — Что ещё? — Ну она следит за нашим столиком и слышала очень много, просто невероятное количество, хвалебных од в твою сторону и жалоб на Розали, — если бы он был девушкой, уверен, начал бы рассматривать свои ногти. А нет, смотрите-ка, и парень может это делать с таким же скучающим видом. — Шикарно, — проворчал я, откидываясь на подушки. — Что у тебя с ней случилось? Или она просто очередная девочка, решившая заинтересовать единственного свободного Каллена? — Я был не в настроении, заболел и, возможно, был очень груб и неприветлив на биологии. А потом, видимо, бросал вовсе не дружелюбные взгляды в здании администрации, — как нашкодивший котёнок, опустил я глаза. — М-да, добрый и воспитанный мальчик, — хмыкнул Джас. — Что мне делать? — спросил я. Блондин всегда отличался рациональным мышлением, да я и так собирался просить совета у кого-нибудь, но думал это будет Элис. Хотя Джаспер, наверное, лучше. — Когда вернёшься в школу, будь самим собой, каким ты привык быть с девушками здесь. Постарайся сгладить ситуацию, делая вид, что ничего не было и ей показалось. Лучше так, чем объяснять, что-то постороннему человеку.