Растворившиеся в алкоголе воспоминания

      Тёмный полумрак полупустых покоев вновь скрывает мою высокую и сильную фигуру в своей черноте. Сильную снаружи, но на душе у меня так же черно, как и тот «траурный» костюм, в который я вечно вынужден облачаться. Я устало прохожу по пустынной комнате и молча наблюдаю как огромные зубчатые металлические сворки камеры откроются передо мной. Привычно и безразлично, так будто совершал это действие всегда. Яркий искусственный белый свет слепит взгляд сквозь непроницаемые стёкла шлема, он режет глаза, проникает в разум и душу. В моей камере так уютно и светло, так стерильно чисто и тепло, что это создаёт огромный контраст с тем непролазным мраком, который творится у меня внутри.       Как обычно привычно сажусь в кресло для медитации, в ожидании пока камера с глухим щелчком захлопнется за мной, а механические держатели, медленно спустившиеся с потолка, снимут шлем. Без него мне намного легче дышать, без него легче видеть мир и воспринимать его, всего лишь крохотная минутка свободы от того вечного плена, без которого я не могу жить, но мне достаточно и этого, чтобы почувствовать себя лучше, хоть чуточку лучше, хотя лучше уже не будет.       Отворачиваюсь ото всех, поворачиваюсь спиной к миру, который так внезапно отвернулся от меня, и пытаюсь медитировать, душой и телом погружаться в Силу. Вот только разум сопротивляется, ведёт совсем не туда, куда бы я хотел, и вновь, и вновь погружает меня в старые воспоминания. О былом, о прошлом, о тех, кого я любил, и тех, кто предал меня.       Асока… Она была моим падаваном, она была моей ученицей, моим самым близким и искренним другом. Я любил её как друга, как младшую сестрёнку, которой у меня никогда не было, и о которой так сильно хотелось заботиться. Столько миссий, проведённых вместе, столько дней, часов, минут… Когда-то мы могли откровенно болтать ночами напролёт, когда-то мы виделись каждые сутки, стояли друг за друга горой, спасали друг другу жизнь. И казалось, наша связь была нерушимой и вечной. Вот только где она сейчас? Что с ней стало сейчас? Почему её больше нет, а в сердце лишь пустота? Ответ на все эти вопросы настолько же невыносим, насколько прост. Я потерял её, потерял, как и всех других, потому, что она предала меня, ушла из Ордена тогда, когда я умолял её остаться. Можно до безумия любить какого-то гуманоида, можно делать что угодно для него, быть готовым на всё, но нельзя, нельзя завоевать ответные чувства, если их нет. Будь то просто уважение, привязанность или дружба, их нельзя заслужить или получить в награду, если тебе их не хотят давать. Можно лишь чувствовать разочарование и боль от того, что твоё отношение к гуманоиду никогда не станет взаимным. И я чувствовал, чувствую до сих пор…       Падме… Мой светлый ангел, которую я любил больше своей жизни. Мы так мало виделись, мы столь редко общались, урывая у судьбы лишь краткие секунды счастья, но я всё равно любил её больше жизни. Моя любовь прошла испытание расстоянием, обстоятельствами и временем. Как бы далеко я не был от Падме, моё сердце сквозь всю вселенную стремилось к ней, моя любовь связывала меня и её, и особенно сильной она была тогда, когда мы были рядом. Редкие миссии наедине с ней сводили меня с сума, будоража кровь и заставляя сгорать от страсти как яркого мотылька в пламени свечи… Наша свадьба заставляла меня всего сиять неистовым огнём счастья от того, что сбылась моя мечта. Редкие семейные вечера, поцелуи, объятья, близость духовная и физическая, они возносили меня на вершину мира потому что я был с тем, кого люблю, и думал, что и она любит меня. Исходом нашей прочной семейной связи стала абсолютная логичная и естественная беременность Падме. Я был так рад и одновременно напуган, потому что у одного человека просто не могло быть столько счастья разом, столько подарков судьбы после долгих и долгих лет страданий. Мы с моей единственной были вместе, она ждала моего ребёнка, она любила меня… А любила ли на самом деле? Сейчас, оборачиваясь назад, я постоянно задаюсь этим вопросом, как и тем, а могла ли такая сильная любовь исчезнуть в одночасье? Я потерял и Падме тоже… Я предал всё и всех ради того, чтобы спасти её, уберечь от гибели, дать ей шанс выжить… Я пал на самое дно самой тёмной стороны Силы, я совершал такие вещи которые были непростительны, я переступил через себя, ломая свою личность и бросая осколки к её ногам, я предал того, кем на самом деле был. А она предала меня. Падме растоптала нашу светлую и чистую любовь во имя каких-то несбыточных идеалов, отвернувшись от меня… А может, любви и никогда и не было? Я любил её все эти годы, один и безответно, а она лишь позволяла себя любить. Ведь нельзя вот так, в одночасье, от всего отказаться. Как нельзя и добиться взаимных чувств от того, кто тебя не любит. Можно сколько угодно пытаться заслужить любовь, но любовь — это то, что дарят, а не добиваются какими-то достижениями. Не смог добиться и я.       Оби-Ван… Последний человек в моей жизни, которого я считал до конца преданным мне. Идеальный терпеливый учитель, верный друг, брат. Мы столько всего вместе прошли, начиная от смерти Квай-Гона, идя сквозь множественные совместные мисси, и заканчивая весёлыми посиделками в кантинах и задушевными мужскими разговорами. Мне казалось, что он всегда будет рядом, что никогда не покинет меня, что не отвернётся, и я всегда старался быть к нему настолько близко, насколько мог. Кто-кто, а он никогда бы не предал меня. Но и он, тоже предал. Я потерял его, так же как Асоку, так же как Падме, так же как всех. И Оби-Ван сделал мне не менее больно, чем другие, может быть даже и более. И морально, и физически. Он предал меня, преступил грань, встал на другую сторону и медленно смотрел как я сгораю в пламени Мустафара, как то, что осталось от моей прежней личности в мучительных страданиях умирает у него на глазах. Он говорил, что считал меня другом, братом, что ему больно… Но ему не было больно от того, что происходило со мной тогда. Он сам, намеренно убивал меня, потому что отказался, отвернулся, ушёл… Хотя можно ли было назвать уходом от дружбы, то что дружбой, возможно, никогда и не было. Если бы мы и в правду были братьями, как он говорил, он бы никогда не отвернулся от меня, что бы я ни сделал, каким бы ни стал. Но он отвернулся. И с этим уже ничего нельзя поделать, как нельзя ничего поделать и с тем, когда искренних братских чувств нет. Остаётся лишь мириться и страдать, понимая, что того, что даёшь человеку ты, с его стороны в твоей жизни никогда не будет.       Все они ушли, оставив меня одного навсегда, всех их я потерял по собственной вине и глупости, потому что любил, слепо и преданно, не замечая, что в ответ не любили меня. В моей жизни не осталось почти никого. Только Дарт Сидиус, но он не тот, кто сможет понять, пожалеть, оказать поддержку в нужный момент. Он не умеет чувствовать, не умеет любить и привязываться, он не прощает промахов и ошибок, не терпит слабости, как не станет мне ни другом, ни отцом, коим я его считал, никогда. На Императора нельзя положиться, впрочем, я и не питаю надежды, я и не полагаюсь…       В моей жизни есть лишь единственное утешение…       Механические держатели спешно наливают в стакан со льдом янтарного цвета крепкий корелианский виски и подносят его мне. Я благодарно принимаю прозрачную ёмкость и беру её в свою механическую руку. Прочные металлические пальцы сильно сжимаются вокруг хрупкого стекла, такого же хрупкого, каким были счастье и отношения во всей моей жизни. И я пью, пью залпом, чтобы забыться, чтобы не помнить. Первые глотки алкоголя дурманят мой разум, ввергая в лёгкое и весёлое забвение. Я знаю, что мне нельзя пить, я знаю, что выпивка подрывает моё и без того слабое здоровье, я знаю, что убиваю себя… Но я продолжаю… Стакан за стаканом, ещё и ещё… Мне нужно забыться, мне нужно избавиться от боли, которая не уходит и не уйдёт никогда. Но сейчас, на время, корелианский виски, эта янтарная крепкая жидкость, живительная влага, волшебный напиток, заглушает все те страдания, что таятся у меня в душе, убирает мысли о прошлом, становится моей временной анестезией. И мне уже не так больно, мне уже не так невыносимо мерзко от всех тех потерь, что были лишь по моей вине. Предательство, страдания, одиночество стираются из моего сознания, и мне становится хорошо. Прохладное, но одновременно горячительное спиртное касается моих губ, течёт по моему телу, по венам, по тонким нитям души и согревает изнутри, так, как никто из тех, кого я любил не смог согреть. Выпивка – моё единственное спасение, моё извечное забвение, моё родное тепло, которое всегда со мной, всегда, когда мне правда это нужно. Никто из тех, кого я любил не давал, не даёт и не даст мне то, чего я хотел, и лишь корелианский виски может восполнить в моей тёмной и холодной душе эту одинокую пустоту, пустоту, которую ничем нельзя заполнить. Пусть и временно, пусть и во вред себе, пусть как угодно, но я пью и продолжаю пить потому, что это помогает мне избавиться от боли, хоть на мгновение, хоть совсем на чуть-чуть. И я чувствую, как в данные минуты мир меняется обманчиво, временно, нелепо… Выпивка туманит мой рассудок, и я больше не ощущаю боли, пусть и не навсегда, но я свободен от неё, и я продолжаю и продолжаю убивать себя и морально, и физически ради сией секундной свободы, потому что я больше не в состоянии терпеть всю эту боль… Боль настоящего и прошлого… И воспоминания растворяются в алкоголе.