Почему не позвали Камуи?

Предстоящая встреча выпускников наводила тоску. Они уже пять лет как с легким сердцем покинули школу и нашли себя в мире, но исправно поддерживали связь друг с другом и с директором. Вернее, не совсем так: Такасуги поддерживал связь только с директором. И именно директор предложил встретиться, посидеть, выпить сакэ, вспомнить былое. А когда Такасуги, вдохновленный его емэйлом пришел, то обнаружил, что просто посидеть не получится. Но развернуться и уйти он никак не мог: директор бдил. Пришлось вливаться в бессмысленный поток бытия и принимать участие в фарсе под названием «знаете, я написал пьесу, давайте-ка ее поставим». Пьесу написал директор, и никто не осмелился возражать. Директор дал ему главную роль, но не прописал этого персонажа от слова совсем. Ему нужно было тупо стоять на месте во всех сценах, пока несчастные, обливающиеся слезами, многочисленные персонажи (сыгранные Гинтоки и Кацурой) осыпали его проклятиями и лепестками роз. Лепестки роз привез, конечно, Кацура. Откуда он их взял, такие же засохшие, как и его слезы? Он знал заранее? И почему сцену с лепестками нужно было обязательно повторять снова и снова, пока лепестки не забились в волосы и в открытый ворот кимоно? — Достаточно, — сказал, наконец, директор. — Ты в порядке, Шинске-кун? Такасуги был в порядке. Он выпил успокоительного, прежде чем явиться на эту пародию на встречу выпускников. Выпускниками директор почему-то считал только его самого и двух его школьных друзей. Почему он не позвал, к примеру, Камуи? Они отлично ладили, особенно, когда Камуи был в благодушном настроении. Почему он не позвал тех, кто после школы ушел работать в полицию Эдо? Они репетировали сцену так долго, что у Такасуги затекли ноги. По сценарию его персонаж должен был стоять на месте, пока персонаж Гинтоки изливал на него поток бессвязных слов. — Ты предал меня, разбил мое хрустальное сердечко! Обещал подарить мне триста йен и где же они? — Нет-нет-нет, в подобных историях предательство заключается в другом, — лениво протянул Такасуги. — К примеру, я обещал тебе убить тебя, но все время прохожу мимо… — И ступай себе мимо. А триста йен отдай! Я страдаю! — Ты хочешь стать моим соавтором, Шинске-кун? — прошелестел у него над ухом голос директора. Такасуги прикусил язык и больше не вмешивался в ход пьесы.

***

На кабинете директора висела табличка «Ёшида Шоё», но в кругу немногочисленных близких людей он предпочитал обращение на «вы» и имя «Уцуро». Это имя, как он полагал, наиболее ясно отражало его отношение и к школе, и к миру, и ко всей Вселенной. — Ибо что есть мир вокруг, как не пустота? — продекламировал Уцуро. В одной руке он держал рукопись пьесы, а другой еле дотрагивался до напряженного члена Такасуги. Руки Такасуги были стянуты за спиной его же поясом, а терпение было на пределе. Он бы заснул в ожидании секса, если бы Уцуро вообще к нему не прикасался. Но Уцуро так не мог: ни себе, ни другим, вот каково было его жизненное кредо. — Что-то сегодня вы без огонька, сэнсэй, — сквозь зубы проговорил Такасуги. — Я думал, вы меня отдерете и опустите с миром. — Ты играл без огонька, вот и получаешь без огонька. Ну, что тебе? Не нравится, как я тебе дрочу? — Нравится, но вы сильно затянули процесс. Уцуро уставился на него красными глазами и располагающе улыбнулся. — Ты что, еще не понял, почему пьеса была именно такой, м-м-м? Разумеется, Такасуги понял это почти сразу. Он часто посещал в школьные годы кабинет директора по причине того, что считался злостным прогульщиком и хулиганом, хотя пропускал занятия не так часто, как Гинтоки и, в отличие от Камуи, дрался только с Гинтоки. На успеваемость это не влияло, но, похоже, что Уцуро в данном случае была важна дисциплина. И то, что он стоял по ходу пьесы на месте и на него все кричали, символизировало славные школьные деньки. — Почему вы не позвали на эту роль Камуи? Он тоже прогуливал занятия. Я, между прочим, ваши уроки никогда не прогуливал! — Поэтому ты еще жив и здоров, — доверительно сообщил Уцуро. — А Камуи… кто это? Не помню такого. Хорошо, что ты мне напомнил. В следующий раз я приглашу и его тоже. Такасуги даже забыл о собственном сексуальном напряжении. Получается, Уцуро был настолько отбитым, что пять лет после выпуска планировал месть школьникам? Уцуро словно прочитал его мысли. — Эх, плохо ты меня знаешь, Шинске-кун. Ты даже не представляешь, как долго я могу планировать месть. Но ничего, я когда-нибудь тебе расскажу. А пока давай репетировать мою новую пьесу. Ты снова главный герой. От тебя ничего не требуется, вот так, как ты уже лежишь, и лежи. А я схожу за плеткой. О, ты молчишь. Это хорошо. В твоем случае это путь к исправлению. С этими словами он развязал пояс, и Такасуги с удовольствием растер затекшие запястья, а потом довольно быстро довел себя до разрядки. Уцуро смотрел. «Так вот что он имел в виду под вспомнить былое», — с тоской подумал Такасуги.