Как все кончилось

I. Трость висела на пыльной притолоке. В неверном свете редко проезжающих за окном машин она бросала змееподобные тени на помятого мужчину с неживым лицом. Очередная бутылка виски после очередного бессмысленного дня в этом Богом забытом месте. «Уилсон. Я не хочу относиться к его смерти легко. Я так ее и не принял. Кажется, только сейчас я понимаю тягу людей к религии. Ему пришлось умереть, чтобы показать мне мир с другого конца. Друг, которого у меня никогда не было. Друг, который был единственной константой в моей жизни. Я подвел его. Даже оставаясь с ним в последние дни, я знал, что он относится ко мне с гораздо большей теплотой, чем я того заслуживаю. Я бы отдал свой мозг, свою правоту, свою ногу, наконец, чтобы вернуть ему долг дружбы. Но слишком поздно теперь. Если бы еще несколько лет назад кто-то сказал мне, что я буду надеяться на жизнь после смерти. Что буду не гнать от себя такие мысли, а жить ими. Что буду верить, что он слышит меня и знает, что мне жаль. Я бы… Что бы, собственно, я сделал с этим несчастным? Что я сделал со всеми ними? Счастливы ли они? Как бы я хотел прожить те годы снова. Сегодня я снова вылечил кого-то. Один. Я так хотел быть один, хоть и знал, что без команды я и в половину не настолько хорош. Здесь, как и везде, меня считают гением. Это приятно. Было приятно, пока я не остался один. Жизнь могла бы иметь больше смысла, если бы… Если бы…» Хаус встал с потертого дивана. Его взгляд зацепился за вырезку из газеты с рекламой Принстон-Плейнсборо, лежащую на отбитом подоконнике. «Кажется, алкоголь делает меня человеком», - он ухмыльнулся и подошел к окну. С выцветшей фотографии на передовице на него смотрели когда-то близкие ему люди. Близкие настолько, насколько он смог впустить их в свою жизнь. Его, очевидно, не было на этом снимке. Зато был нос Тауба. Наверное, любой с этой фотографии не узнал бы Хауса сейчас: он улыбался, почти с нежностью вспоминая своих коллег. Все они в итоге понимали его гораздо лучше, чем он тогда считал. В каждом из них было что-то от него, а в нем – от них. «Наивная, целеустремленная и слишком хорошая Кэмерон.» Он должен был стать другим. У него был шанс. А она? Она счастлива. «Проницательный, но иногда излишне мечтательный Чейз.» Лучших рук для мячика не найти. Единственная гордость, которую теперь можно себе позволить. «Занудный по странным поводам, почти гениальный, амбициозный Форман.» Наверное, единственный, кто должен был знать, что Хаус жив. С ним приятно было пикироваться на дифдиагнозах. Еще один друг, которого не было. «Смешной, и в итоге болезненно искренний Тауб.» Он уж точно смотрит вперед. Семья и дети всегда были его стимулом. «Катнер. Настолько же перспективный, насколько и мертвый.» Его иногда слишком уж детский взгляд на жизнь был так понятен. А его последняя загадка теперь не должна быть разгадана. «Жесткая, лицемерная, добивающаяся своего Эмбер.» Вспоминать о ней до сих пор больно. Сейчас, после смерти Уилсона, чувство вины становится почти материальным. Хаус вспоминал. О слишком умной но слишком не взрослой и приставучей Мастерс. О непонятно как попавшей в его жизнь но так благодарной ему Адамс. Об ужасе шовинистов Пак, с ее непоколебимыми принципами. О Стейси и своей такой далекой, первой жизни. О Лукасе и его удивительной способности работать частным детективом, не умея врать. Наконец, о Кадди. О том как он потерял себя, найдя себя. Этого сумасшествия не должно было случиться. Не должно. Хаус исподтишка, как и обычно, следил за всеми ними. Из Канады это было делать крайне не просто. Но он должен был знать, что они в порядке, что их жизнь продолжается. Что дочка Лизы ходит в среднюю школу и радует маму и отчима своими заслуженно высокими баллами. Что у Стейси с Марком уже двое взрослых детей. Что Чейз, Тауб и Форман периодически выпивают в баре и обсуждают подарок на 5-ую годовщину свадьбы1 Кэмерон, будущего Чейза-крестного, целебат и детей Тауба, карьеру Формана и его вернувшегося на путь истинный брата. Что Мастерс защитила третью диссертацию по медицине и до сих пор страдает от своей честности. Что Адамс и Пак до сих пор пытаются безуспешно поделить Чейза, хотя обе почти замужем и ездят вместе в отпуска. Что Тауб теперь улыбается только искренне и, похоже, правда считает себя самым счастливым отцом на планете. Хаус никогда не показал бы, что ему так важно счастье этих людей. Да и показывать уже было некому. В любом случае, он за годы научился скрывать свои чувства даже от самого себя. И сейчас тратил все имеющиеся силы, чтобы не вспоминать дальше. Не вспоминать и не чувствовать. Так происходило почти каждый вечер: он хранил эту передовицу, чтобы вспоминать, но и чтобы не вспомнить. Хватит с него мук совести. Он не смог догадаться о суицидальных мыслях Катнера и оказался невольной причиной гибели Эмбер. Он не ценил дружбу Уилсона и в своем горе забыл о жизни друга, опустил руки. Теперь тезис «не пытаться избавить человека от неизлечимой болезни» уже не казался Хаусу логичным. Он всю жизнь так гордился своим интеллектом, но не использовал его по назначению. Ее же имя он боялся произнести даже мысленно. Единственная, за кем он не следил: его пугало то, что это произошло и с ней. Впервые в жизни его пугало знание, и он по-детски, без логики и рациональности, не хотел верить в ее смерть, не хотел верить, что все заканчивается так. Хаус ненавидел себя за то, что ничего не сделал, когда было столько времени. За окном шел косой дождь. Капли требовательно стучали по стеклу, будто нежданный и настойчивый гость. Хаус глотнул виски и, слегка сморщившись, заковылял к вешалке. Ему не сиделось дома. II. Ветер был гораздо сильнее, чем казалось из квартиры. Его завывания напоминали какую-то песню, из тех, что Хаус обычно слушал, оставаясь наедине с собой. Сейчас это звучало будто издевка – ветер не попадал в такт, коверкал тональности, превращая окружающую действительность в извращенный внутренний мир. В такую погоду нога болела особенно сильно. Виски убирают боль, но только лишь физическую. Хаус сделал глоток из бутылки, прихваченной из дома, если так можно было назвать его холодную комнату и пожеванную временем кухню. Он снимал эту квартиру уже почти шесть лет и возвращался туда только спать. В местной клинике не было нужной его измотанному эмоциями мозгу занятости, поэтому все вечера он глушил себя в спиртном. Это не меняло убогий вид нежилого помещения и даже не успокаивало, но делало действительность терпимее. Хаус сидел на каком-то полуразвалившемся ящике недалеко от ярко освещенного входа в клинику. Появляться там в таком состоянии было непозволительно. Не то что бы его это когда-либо останавливало. Но сейчас ему нравилось сидеть на улице под навесом скорой и чувствовать прохладу рвущихся из темноты капель. Или он просто не признавался себе, что боится вернуться обратно в Штаты, лишившись местного разрешения на работу за пьянство при исполнении. Все вокруг плыло перед глазами. Дождь ли это был или спиртное? Он заставил себя не думать о плохом и просто сверлил взглядом маленький переносной телевизор, водрузив его на медицинскую каталку. Очередная мыльная опера, они так хорошо прочищают мысли. Главный герой пытался завоевать доверие очередной пассии, правда, на этот раз, все должно было закончиться не особенно весело – девушка была ему совсем не ровня. Как и обычно, окончательно все испортит его немного сумасшедший друг, подкинув девушке бутон розы и скабрезную шутку. Классика плохого ситкома. Хаус улыбнулся, вспомнив их последний с Уилсоном разговор. Одновременно, самый глупый для того момента разговор и, наверное, самый важный разговор в его жизни. *** - Хаус, ты понимаешь, что не давать умирающему позвонить бывшей – просто свинство? – Уилсон стоял перед шезлонгом и пытался выхватить у развалившегося в нем Хауса телефон. Друзья сидели у небольшого пруда, неподалеку от отеля, в котором остановились. - А ты понимаешь, что просто пытаешься отомстить ей, сказав, что умираешь? В итоге ей будет плохо, а из-за этого и тебе будет плохо. А потом мне будет плохо, когда придется сжечь твое тело, чтобы изгнать призрак, целью которого, как и при жизни, будет помощь бывшей, – Телефон был ловко брошен в поросшей тиной пруд, – Трехочковый! - Какое тебе дело? Теперь это уже неважно! – Уилсон понуро сел в кресло напротив. - То есть ты хочешь, чтобы твои похороны прошли как нужно и я утешал несчастную вдову? – Хаус поднял брови и достал из кармана уже свой телефон. - Мы в разводе! Стой, кому ты звонишь? - То есть в остальном проблем ты не видишь? – Хаус ухмыльнулся, поднося трубку к уху. - Постой, с чем остальным? – Уилсон заерзал на месте, на его лице постепенно проявляющееся понимание сменилось ужасом, - Ты что, действительно хочешь?.. - Алло, да, у нас был заказ на два часа, и обязательно включите туда шампанское. Мы празднуем! – Хаус подтрунивал над Уилсоном всю последнюю неделю, пытаясь заставить того забыть о последнем визите ко врачу. Нельзя сказать, что они не ждали этого. Даже с учетом того, что их трип оказался почти на целые полгода дольше, чем планировалось изначально… - Мы проехали с тобой полстраны, и ты заказываешь шлюх? Сейчас? – Уилсон ошарашенно смотрел на друга. - Ты хочешь последние дни жалеть себя или, наконец, отбросить все условности? Мы приехали в город, где ты родился, ты сам этого хотел. Но неужели смерть тоже должна быть с плачем и стенаниями? Если да, то учти, по попе как новорожденного бить не буду, мы пока еще не в тех отношениях, да и вряд ли уже успеем. – Язвительная логика Хауса, как и всегда, была неоспоримой. Уилсону оставалось только вздохнуть: - Ты обещал мне, что я умру так, как сам того хочу. - Ты не умираешь, - Хаус посмотрел на открывшего рот в протесте Уилсона и повторил медленнее, – Ты пока не умираешь. Спустя четверть часа они уже пили шампанское и смешили приехавших девушек пантомимой. «Так глупо можем вести себя только мы», - Хаус был рад за друга – тот, похоже, почти не задумывался о том, что будет дальше. - Хаус! – немного пьяный Уилсон с бокалом шампанского, отработав перед всеми очередную Хаусовскую «змею без глаза», подошел к другу, - Я скоро вернусь и хочу, чтобы мы уже закончили с этой чертовой пантомимой и переходили к основному блюду. Перешептывающиеся и хихикающие девушки смотрели на Уилсона, судя по всему, загадывая слово на очередной раунд. - Хорошо, не забудь спустить или хотя бы закрой крышку, - улыбнулся Хаус. Уилсон закатил глаза и направился в сторону отеля. Отойдя шагов на десять, он развернулся и окликнул друга: - Я очень надеюсь, что ты сможешь стать таким еще для кого-то, Хаус. Открытым. Что ты будешь желать людям счастья так же, как они желают его тебе. Хаус помедлил и молча кивнул, глядя на то, как Уилсон грозит ему пальцем и наклоняет голову в свойственной ему немного упрямой манере. *** В тот день Уилсон умер. Зашел в номер, лег на постель и не встал. «Дорого бы я дал, чтобы он приходил ко мне хоть галлюцинацией. Даже посмеяться не с кем», - Хаус допивал бутылку. Когда-то ему сказали, что чтобы быть счастливым, нужно самому желать другим людям счастья. Этого оказалось недостаточно. Уилсон умер, а он до сих пор корит себя за то, что поддерживал друга слишком мало, хоть в последние месяцы их общения и желал Уилсону счастья, последнего счастья умирающего. Этого было недостаточно, он должен был сделать больше. Он мог сделать больше. Теперь он может только лишь наблюдать за всеми со стороны, боясь сблизиться с людьми. Боясь вернуться. Он хочет, чтобы они были счастливы, но видит свою вину в каждой частичке их жизни. Раньше Хаус бы просто сказал, что счастье – всего лишь иллюзия, парадокс, цена биохимических реакций. Теперь, признавая свою вину, он открыто убежден в том, что не достоин счастья. «Нужно быть честным с самим собой». Ничего не изменилось. Он поменял отношение к людям, насколько получилось. Но не может простить себя. Не может быть счастливым. Как не винить себя? Он не спас близких ему людей. Он боится, что потерял всех. Даже в эту гребанную Канаду он сбежал, чтобы ничего не знать о ее судьбе. Дождь хлынул как из ведра. Казалось, что все стихии мироздания хотят разрушить ту дамбу самообмана, которую он с трудом воздвиг у себя в голове. Утихнувший было ветер снова начал петь. Хаус вдруг понял, что сегодня все закончится. Логики больше не было. Он аккуратно выключил телевизор и захромал по кипящей грязи в сторону освещаемого тусклым фонарем перекрестка. - Чего ты хочешь от меня? – Отбросив бутылку в сторону, Хаус кричал вверх, обращаясь будто к самому Богу. – Я подвел их! Подвел их всех! Я разрушил жизнь Кэмерон! Я сделал Чейза и Формана похожими на себя моральными калеками! Я извратил Мастерс, Пак и Адамс! Я надсмехался над Таубом и потворствовал его изменам! Я испортил отношения Лукасу! Я разбил сердце Стейси и веру Кадди! Они счастливы, но это я виноват в их проблемах! Я один! Я убил Катнера и Эмбер! Я подвел лучшего друга! Я.. Я.. Хаус задыхался, он понимал, что дамба прорвалась и воспоминания неизбежны. - Она просила меня! Я дал ей слово! Дал ей слово, что убью ее, слышишь? Я не сдержал! – Голос Хауса хрипел, но ему было все равно. - Я боялся узнать о ней, даже когда Уилсон был жив! Я трус! Если это Ты дал мне этот треклятый дар, то я подвел и Тебя! Я не воспользовался им! Я не вылечил их! Я не вылечил ее! Убей меня! Покарай! Дождь превратился в морось. Так же резко, как до этого стал ливнем. Ветер утих. Стало слышно, как где-то вдали надрываются сирены скорой. III. - Доктор Хаус! Доктор Хаус! – Один из молодых интернов клиники с ужасом на лице тормошил калеку, лежащего на мокром асфальте. - Что.. Отстаньте.. Не видите, я медитирую, - Хаус ворчал, постепенно приходя в себя. «Надо бросать пить или снова браться за викодин», - его мозг радостно ответил ему, включив боль в ноге на полную катушку. – «Нет, викодин не выход. Я не имею права. Теперь нет. Никогда не имел.» Интерн, глядя на ожившего Хауса, немного приободрился. - Доктор Хаус, простите, главврач велел Вам срочно явиться в клинику. - Врачей в Канаде и на вечер нельзя оставить одних? – Хаус, держась за юношу, постепенно поднимался с асфальта. - Автокатастрофа, пешеход уже умер на операционном столе, еще пять человек пострадали в автомобилях. – Интерн коротко вводил Хауса в курс дела, пока они медленно ковыляли в сторону госпиталя. - Обычные травмы и мертвец? На кой черт Вам сдался я? – Хаусу, в принципе, было без разницы куда идти, только бы не «домой» и подальше от этого страшного перекрестка. – И где моя трость? - У троих пациентов по неизвестным причинам отказывает печень, хотя нет признаков повреждений на КТ или МРТ. Ваша трость? Хаус остановился. - Анализы? - Еще не все успели сделать, но в стандартной биохимии никаких отклонений и отрицательны на вирусные гепатиты. – Интерн упустил тот момент, когда Хаус понесся в сторону клиники с неожиданной для калеки прытью. - С этого надо было начинать! В холл Хаус вошел уже почти протрезвевшим. Спустя столько лет его лицо снова можно было узнать. На ходу забрав карты у растерявшегося врача скорой, он резко обернулся к интерну: - Анализы на бактериальные инфекции печени, доска, маркеры и найди мне уже мою трость, тебя как за смертью посылать. Трое мужчин, 46, 47 и 60 лет, две девушки 35 лет – Хаус на ходу изучал карты. Ничто не придавало ему сил больше, чем медицинские загадки. В дыре, где он теперь работал, сложные случаи появлялись редко, но в такие мгновения он снова чувствовал себя нужным. Пациенты мужчины действительно имели серьезные проблемы с печенью, судя по записям осмотревших их врачей. Еще одна девушка отделалась легкими царапинами. А последняя карта, видимо, досталась ему по ошибке – пациентка была мертва. - Эй, как там тебя? Джошуа? – Хаус не знал имени парня-интерна и, хотя и не очень хотел этого, на автомате назвал его первым пришедшим в голову. Парень отреагировал стандартно – немного скривился, но сделал вид, что внимательно слушает Хауса. - Прости, я не знаю, как тебя зовут, но, возможно, дело срочное, поэтому оставим формальности на потом. – Хаус сделал как можно более удивленное и брезгливое лицо, - Тут на одной из карт написано, что пациентка кормит червей. Не дождавшись реакции, Хаус бросил: - Нет, серьезно, так и написано. А еще написано, что в Канаде не учат арифметике и пять живых пациентов превращаются в четыре, если их лечат Канадские интерны. Интерн вздохнул и попытался забрать у Хауса карту. Но что-то заставило Хауса остановиться. - Она умерла на операционном столе? - Да, как я Вам и говорил. Пешеход, ее сбила одна из машин. Наверное, в скорой перепутали. – Интерн продолжал тянуть руку в сторону карты. Хаус поднял каракули местных врачей к глазам. Выражение его лица превращалось в привычную холодную маску. «Нет, нет.» Шатенка, 35 лет, американка. «Не смотри на имя. Вообще не смотри.» Взгляд Хауса против воли упал на поле “хронические заболевания”. Карта как в замедленной съемке упала на пол, раскрывшись на записи “Реми Хэдли, Хронические заболевания: Хорея Хантигтона”. Страх будто освободился и теперь танцевал на осколках, заливая глаза Хауса кровавой пеленой, сочащейся из эмоциональных ран. Все стало абсолютно не важно. Интерн, видимо, ушел. Все ушли. Или ему кажется? Боль из ноги поднималась и постепенно заполняла все тело. Хаус закрыл глаза и забыл как дышать. Ничего больше не было. Пришлось зажмуриться, чтобы ничего больше не было. Впоследствии в этой больнице будут говорить, что именно в этот момент гений от медицины, доктор Грегори Хаус окончательно сошел с ума. Все и так считали его не вполне нормальным, но разбить голову о стену и кричать таким голосом мог только полный безумец. Хаус съехал по стене больничного коридора. Хаус. Он понимал, что, видимо, ему все-таки хватит сил покончить с собой. Он так боялся этого раньше, но не теперь. Если его посмертие будет нескончаемой болью, он заслужил это. Как ни странно, эта мысль принесла спокойствие. Грег. Почти забытое имя. Так называли его только Стейси, Лиза и родители. Никого из них нет сейчас рядом. И ее нет рядом. А ведь он должен был вылечить ее, ведь она была его частью. Хотя бы быть рядом с ней. Помочь ей. Она была им, а он испугался ее болезни и того, что ему будет больно. Она была им, а он не сделал для нее ничего, так же как не сделал ничего для себя. Грегори. А так его не называл никто. Никогда. «Я очень надеюсь, что ты сможешь стать таким еще для кого-то, Хаус. Открытым. Что ты будешь желать людям счастья так же, как они желают его тебе.» Хаус, наконец, открыл глаза. - С такой травмой головы Вам нужно проверить когнитивные функции, - над ним склонилась девушка с мягкой, едва заметной улыбкой, - еще помните, как меня зовут? - Т.. Тр… - Хаус сглотнул, понимая, что больше никогда не будет жмуриться. Наконец, воздух наполнил его легкие полностью. - Тринадцать?!