***
Золотистая листва шелестит над головой, и Прошутто в очередной раз поправляет одной рукой сползающее с противоположного плеча расстёгнутое пальто, которое ветер сегодня так и норовит с него сдуть. Бионическая рука, как и искусственный глаз, остались в доме. Ризотто, возвращаясь со своих заданий, всегда отправлялся на прогулку в лес, и Прошутто всегда шёл вместе с ним. Но тащить на территорию матушки-природы свою механическую неестественность ему не хотелось совершенно, поэтому протезы он снимал. Оставлял только ортез на ноге, чтобы можно было идти самому — заставлять Ризотто таскать себя на руках всю прогулку ему тоже не хотелось. А может и хотелось… Но ведь они оба ходили в лес явно не за этим, верно? Ризотто любил этот лес, и особенно остро нуждался в его умиротворяющей атмосфере после длительного пребывания в шумном городе. А Прошутто любил наблюдать за Ризотто в моменты его единения с природой, поэтому всегда шёл чуть позади, с интересом и восхищением глядя на то, как Неро ступает по земле босыми ногами — медленно и осторожно, почти невесомо и совсем беззвучно, будто он и не касается земли вовсе, а парит над ней, не подчиняясь законам её гравитации и создавая свою собственную. А может быть, так оно и было, учитывая способности его станда… Внезапно Ризотто остановился и, немного помолчав, тихо спросил: — А ты помнишь, какой сегодня день? — Нет… — Прошутто изогнул бровь, сбитый с толку неожиданным вопросом. — Какой? — Двадцать седьмое октября, — усевшись на сухой ствол поваленного дерева, Ризотто слабо улыбнулся. — День, когда мы познакомились. — Я думал, у тебя ужасная память на даты, — Прошутто сел рядом, устало вытягивая перед собой левую ногу, закованную в ортез. — Так и есть, — невозмутимо констатировал Ризотто, приобняв партнёра за плечи и притянув его поближе к себе. — Просто именно эту дату я запомнил потому, что она… важная. Прошутто тихо усмехнулся, кутаясь в пальто и утыкаясь носом в шею Ризотто. От него едва уловимо пахло ещё не до конца выветрившимся одеколоном, и это невольно пробуждало воспоминания. Самому Прошутто надоедало долго пользоваться одним и тем же парфюмом, поэтому он за всю жизнь сменил не один десяток ароматов, а вот Ризотто, найдя однажды «свой», — свежий, с цитрусовыми нотками, напоминающий ему о родной Сицилии — остался верен ему и по сей день. И Прошутто, прикрывая глаза и вдыхая глубже, мысленно отматывает время назад. И в мыслях ему снова тридцать, но чувствует он себя максимум на пятнадцать, потому что, чёрт возьми, влюблён как мальчишка. Да не в кого-нибудь, а в капореджиме банды, в которую его завербовали. И догадывается об этом, похоже, вся банда, но только не сам капореджиме… Перед глазами, как в цветном диафильме, проносятся лица ребят, посмеивающихся над недогадливостью Ризотто, молодых, энергичных, живых. Будто они все снова рядом — только руку протяни. Но новый порыв ветра отрезвляет и возвращает Прошутто в жестокую реальность. Нестерпимо хочется плакать, да только он не может — разучился ещё с тех пор, как совершил своё первое убийство. Ризотто, словно прочитав мысли Прошутто, обнял его крепче, ласково проводя рукой по собранным в небрежный пучок волосам. — Думаю, они не хотели бы, чтобы мы плакали, — тихо прошептал он, сглатывая подступивший к горлу ком. — Да, наверное… А знаешь, чего бы ещё они наверняка не хотели? — внезапно почувствовав пробежавшую сквозь мысли искорку гнева, Прошутто горько усмехнулся. — Чтобы их капо работал на того, кто виноват в их смерти. Ризотто тяжело вздохнул и притих. Воцарившуюся тишину нарушал лишь шум ветра в кронах деревьев и редкие попискивания и пощёлкивания лесной фауны, не особо активной в осеннее время. И так, в молчании, прошла, кажется, целая вечность, прежде чем он заговорил снова. — В их смерти виноват не Джорно Джованна, а я. Если бы я не был так одержим намерением закончить как можно скорее то, что начали Сорбет и Джелато… Если бы я не торопил события и просто выждал момент, когда банда Буччеллати тоже… мы могли бы просто объединить усилия, и тогда наверняка бы обошлось без потерь! Но я… Голос Ризотто дрогнул, и он замолчал, не договорив до конца. Прошутто ошарашенно уставился на него, с трудом переваривая услышанное. — Боже, Риз… Только не говори, что ты все эти годы держал это чувство вины в себе… — тихо произнёс он, заглядывая в глаза-бездны напротив, которые, казалось, от скорби и сожаления стали ещё чернее. За весь отрезок их жизни вне Пассионе они ни разу не заговаривали ни о чём, что касается Сквадры — просто чтобы лишний раз не будить воспоминания и не вгонять друг друга в тоску. Поэтому Прошутто и не догадывался, что творится в голове и душе Ризотто. Он знал, что в гибели ребят Неро винил не Джованну, а кого-то другого, но не знал, что самого себя. И узнал об этом только сейчас, спустя столько лет. И неизвестно, сколько бы ещё Ризотто занимался молчаливым самоедством, если бы не решился высказаться сейчас… И тут до Прошутто начало медленно доходить, почему Джованна за все эти годы ни разу не показался Ризотто на глаза, передавая ему задания через своих приближённых. Все эти годы Джованна точно так же, как и Ризотто, винил себя. А в сущности, никто из них виноват не был. Признать это было сложно, но в то же время так просто… Что ж, в любом случае, негоже тащить на себе мёртвый груз прошлого вечно. Поэтому Прошутто решил, что от своего груза обиды — как оказалось, беспочвенной — он избавится прямо сегодня. И сделает всё, что в его силах, чтобы помочь Ризотто сбросить с плеч груз вины. А потом, возможно, напишет пару слов и молодому Дону. В конце концов, когда-то давно он как никто другой умел подбирать такие слова, которые заставляли поднять голову даже самых отчаявшихся. И кто знает, может он не утратил этот навык и до сих пор.Часть 1
28 октября 2019 г. в 22:00
Утро началось спокойно. Ризотто проснулся первым, но из тёплой постели выбираться не спешил. Улегшись набок и подперев голову рукой, он пытался вспомнить, что ему снилось, и любовался ещё спящим Прошутто, медленно скользя взглядом от выглядывающего из-под одеяла плеча, с которого уже почти полностью сошли летние веснушки, к чуть приоткрытым губам, обнажающим щербинку между зубов; от них — к длинным, слегка подрагивающим во сне ресницам; и наконец — к рассыпавшимся по подушке шелковистым волосам. Когда-то они сияли чистым золотом, а теперь в них тут и там проглядывало серебро седины. От возраста ли, от пережитых ли травм, или от всего вместе — не такое уж и большое это имело значение, если он всё равно оставался таким же красивым несмотря ни на что. В голову Ризотто невольно пришло сравнение с золотыми осенними листьями, которые посеребрил утренний иней, и он улыбнулся своим мыслям, подавив желание убрать одну-единственную непослушную прядь, упавшую на лицо Прошутто — не хотелось его разбудить, зная, насколько чутко он спит, и насколько редки случаи, когда он спит вот так, спокойно и безмятежно.
Однако, беспокоился он напрасно.
— Снова пялишься? — ровным, совершенно не сонным голосом произнёс Прошутто, не открывая глаз.
— Не пялюсь, а восхищаюсь, — тихо вздохнул Ризотто и, раз уж такое дело, всё же пригладил волосы своего партнёра. — И давно ты не спишь?
— Только что проснулся, — Прошутто лениво приоткрыл здоровый глаз и красноречиво воззрился им на Ризотто.
— Я же ничего не делал, просто тихо лежал и смотрел, — ответил тот, недоумевающе вскинув брови.
— Зато думал громко, — хрипло усмехнувшись, Прошутто сел на кровати и потянулся, по-кошачьи выгибая спину. Всё такой же гибкий и грациозный, невзирая на годы… И даже отсутствие одной руки в глаза не бросается.
Ризотто снова улыбнулся, отмечая про себя, что если Прошутто пытается шутить с утра — значит, он определённо в хорошем расположении духа и, возможно, даже не будет ворчать, если его бывший капореджиме ненадолго отлучится в город по делам.
Они завязали с мафией сразу после того, как на место свергнутого Дьяволо пришёл Джорно Джованна. Прошутто принципиально не стал присягать новому Дону, аргументируя тем, что ему гордость не позволяет кланяться пятнадцатилетнему сопляку, который к тому же ещё и не чистокровный итальянец. И только Ризотто знал истинную причину.
Сквадры больше нет. Из всей их, пусть и наглухо отбитой, но всё же дружной и сплочённой команды остались только они вдвоём — выжившие непонятно каким чудом, искалеченные и разбитые. Убитые — не физически, но морально. Потерявшие семью. И в гибели каждого члена их семьи Прошутто винил Джованну, поэтому, едва только узнав, что мальчишка стал новым Боссом, он ясно и безапелляционно объявил о своём решении покинуть Пассионе.
Что же до Ризотто… Неприязни Прошутто к Джованне он не разделял, так как винил в гибели Сквадры совсем не его, но из Пассионе тем не менее тоже решил уйти. Просто потому что не смог бы набрать новую банду, пока сильна память о старой. И потому что слишком сильно дорожил оставшимся в живых Прошутто и, однажды едва не потеряв и его, твёрдо вознамерился больше никогда и ни за что не оставлять его одного.
Самого Джованну лицом к лицу Ризотто видел лишь раз — когда тот приращивал на место его кисть и ступню, потерянные в схватке с Доппио, и разглаживал шрамы от пуль, которыми его изрешетил станд мелкого пакостника Наранчи. И вид у новоиспечённого Дона при этом был такой скорбный и извиняющийся…
Тогда-то Ризотто и узнал, что того самого Наранчи уже нет в живых. А ещё погибли Аббаккио и Буччеллати. Джорно Джованна тоже потерял людей, которые были ему близки и дороги, и прекрасно понимал, что чувствует Ризотто. Поэтому винить его в чём бы то ни было совершенно не получалось.
И расстаться с Пассионе окончательно тоже как-то не получилось. Не формально, по крайней мере. Ризотто не числился ни в какой банде и Дона Джованну больше не видел, но часто пересекался то с его консильери Паннакотой Фуго, то с младшим боссом Гвидо Мистой, которые нет-нет да давали ему наводки на какие-нибудь мелкие задания. Не особо рисковые и не особо прибыльные, однако заработанных за их выполнение средств вполне хватало на то, чтобы Ризотто мог обеспечить себе и Прошутто безбедную жизнь в их уютном домике у леса на севере Италии.
Прошутто какое-то время не знал, с какой целью Ризотто ездит в город, а когда узнал, злился очень долго. Потом, выплеснув весь гнев, успокоившись и выслушав Неро, смирился — в конце концов, откуда им ещё было взять деньги. Но теплее относиться к Джорно Джованне по-прежнему не стал и идти к нему на «лечение» упорно отказывался — опять-таки, из принципа. Ризотто настаивать не рисковал, лишь вздыхал, наблюдая за тем, как Прошутто каждое утро возится с протезами — от помощи он также отказывался, бросая свои фирменные уничтожающие взгляды и цедя сквозь зубы тирады о том, что в няньке он не нуждается и справится сам. И чем больше проходило времени, тем быстрее и ловчее он справлялся с каждым днём. Да и технологии не стояли на месте, и с изобретением бионических протезов, функционирующих ничуть не хуже настоящих конечностей, Ризотто окончательно смирился с тем, что ни на что другое Прошутто не согласится.
Сейчас он даже невольно засматривался на то, как Прошутто отточенным и выверенным движением уцелевшей левой руки присоединяет к культе бионическую правую руку, сгибает её в локте, шевелит искусственными пальцами, словно пробуя каждое движение на вкус — прямо как киборг из видеоигры, за которой так любили засиживаться Гьяччо и Мелоне…
Встряхнув головой и отогнав непрошенное воспоминание, Ризотто быстро натягивает на себя домашнюю одежду и идёт готовить завтрак.