вольфрамовая искра

Пока я странный предмет, ученый кот на цепи, источник песен и басен. Универсальный продукт, что будет подан к столу с пучком петрушки во рту. Но может статься и так — ты прозеваешь момент, когда я стану опасен — Не заходи за черту, не заходи за черту, не заходи за черту.

Кимбли кладет руки ему на грудь, сперва одну ладонь, затем другую, практически параллельно друг другу. Чувствует, как бьется сердце, мерно и спокойно, как будто Фрэнк Арчер не испытывает ни малейшего чувства из-за того, что его трогают руки, убившие больше сотни человек. Они стоят в центре небольшой квартиры, в которой живет Арчер. Фрэнк — в рубашке, плотно заправленной в брюки, и Кимбли со своим рвением к деструкции тянется расстегнуть хотя бы верхние пуговицы. Арчер перехватывает его запястья и разводит руки так, что его ладони не могут соприкоснуться ни с чужим телом, ни друг с другом. — Не доверяешь мне? — Зольф морщится и поводит пальцами. Он бы и сам не стал себе доверять, если уж на то пошло, но всё равно по-детски обидно, когда кто-то сомневается в его лояльности, особенно в таких обстоятельствах, когда он стоит в чужой квартире босыми ногами на скользком ламинате и пытается расстегнуть рубашку на хозяине этой самой квартиры. — Конечно, — отвечает Арчер без обиняков, смотрит своими хитрыми глазами и легонько улыбается, — Я был бы дураком, если бы доверял тебе. — Тут и не поспоришь. Отпусти мои руки, — Кимбли крутит запястьями, и делает шаг на сближение. Теперь они стоят, как распятые на кресте. Арчер немного откидывает голову назад и щурится, то ли улыбаясь, то ли пытаясь увидеть что-то вне окружающего их мира. И медленно отпускает запястья Кимбли, при этом не отходя назад ни на шаг. Стоят, как два дурака, и Зольф вдруг чувствует, что ему некуда деть свободные руки, не в карманы же их совать, поэтому он снова хватает Арчера за воротник рубашки, и в этот раз тот не мешает. Потом они оба оказываются только в брюках и майках, у Фрэнка опять же заправленной в брюки, у Зольфа — навыпуск, левым краем цеплявшейся за ремень. Он чувствует сразу всё вокруг: и слегка сбившееся дыхание Арчера, и сквозняк из-под двери, и гаснущие лучи закатного кровавого солнца: к хорошему ли это, к плохому — Кимбли выкрутит любые обстоятельства себе на пользу. Он удачлив, как черт, но не знает, относить ли к удаче ситуацию, в которой он пытается раздеть подполковника Арчера, а тот позволяет ему это делать. Наверняка относить. Фрэнк тянет его за руки ближе, краем разума Кимбли отмечает, что тот опять держит его за запястья, будто бы ювелир, измеряющий руку клиентки для золотого браслета. В последний раз браслеты у Зольфа были железные и в миру назывались «наручники», так что он рад сменить их на чужие прохладные пальцы. Они движутся как в танце, и Зольф будто даже слышит звуки танго ли, вальса ли — не важно, главное, что не звуки взрывов. Они — потом. Он сам берет Фрэнка за запястья, и их руки переплетаются, как уроборос, грызущий свой хвост, они порождают его как Локи и Ангрборда, но змей не самое страшное из их детей. Мир конечен, а вот война, которую они ведут — нет, пока они не захотят её конца. — О чем ты думаешь? — Фрэнк облизывает губы и близко-близко приближает своё лицо к его, смотрит с интересом естествоиспытателя. — О войне, — Кимбли не очень-то хочется разговаривать и он подхватывает Фрэнка за пояс, и тащит в сторону приоткрытой двери в спальню. Арчер ему это позволяет, что, в общем-то удивительно, он редко кому-то даёт управлять собой в какой бы то ни было ситуации. — Нашел время. — Почему нет? Ты обещал мне войну. — И ты её получил, — отвечает Арчер и стягивает с себя майку, оставаясь только в синих брюках, подчеркивающих его светлую, будто бы выбеленную кожу. Как воротнички рубашек, накрахмаленные до остроты. Если провести по ним рукой, того и гляди, обрежешься. Так же и с Арчером, и по нему, для того, чтобы обрезаться и умереть, истекая кровью, даже проводить рукой не надо. Кимбли любит опасные соединения. Кровать у Фрэнка Арчера оказывается узкой, односпальной и жесткой, как в казарме. Человек, верный духу армии, надо же, надо же. Кимбли аккуратно (насколько это возможно) толкает того на покрывало, мимолетно замечая, что-то — очаровательно голубое, под цвет глаз Арчера. Вряд ли тот, подбирал его по такому принципу, но все равно смешно. Они фыркает. Арчер приподнимает бровь, но тут же его лицо снова принимает то странное и зыбко-неопределенное выражение между восторгом и брезгливостью. Кимбли привык скорее к ужасу или безразличию неузнавания на лицах других людей, так что ему интересно. Арчер тянет его к себе, хватаясь за майку, и Кимбли с удовольствием — почти взрыв, но не дотягивает — опирается на его плечи, сжимает пальцы, Арчер морщится: — Я тебе не спусковой крючок, чтоб так давить. — Конечно, это я у тебя — спусковой крючок, и сам пистолет заодно. У Фрэнка скулы порозовели, отмечает Кимбли. — Мы сейчас это будем обсуждать? И не лезь, пожалуйста, целоваться. Скулы — единственное, что выдает. Кимбли, конечно же, лезет целоваться, хватает за короткие волосы, дает цапать себя за свои, они перепутываются, то ли змеи, то ли провода, чье-то рука, чья-то нога, ладони, колени, ладони, ладони, везде, и воздух сгущается и почти ощутимо вспыхивает, как от огненной алхимии. Но — никакой алхимии, только размытое доверие, такие же границы, которые они оба радостно нарушают по армейской привычке к началам и навязываниям войн. Ночью Кимбли закономерно падает с узкой койки на холодный пол и лежит, прислонившись к нему всё еще разгоряченной щекой, слушает чужую квартиру. Арчер же спит почти неслышно у самой стены, завернувшись в простыню со сбившимся вниз одеялом.