Ресторан в конце вселенной.

Такой сладкий. Передо мной мальчик лет пяти, с длинными волосами и острым подбородком, бегает от одного пустого столика к другому, что-то весело напевая под курносый нос. Его родители сидят в самом углу, у стены, под огромной картиной в позолоченной рамке, на которой изображен не лучшего вида лось. Женщина в красивом платье, подол которого некрасиво лежит на полу, активно пытается доказать своему мужу, что позолота на картине настоящая, потому что: «За что же еще тогда платить такие огромные деньги в ресторане?! Не только же ради блюд!». Мужчина качает головой, нежно улыбаясь и настаивая на своем так же активно. Они настолько активно спорят, что пятилетнему ребенку с ними скучно, а им скучно следить за ним. Обычно такая тяготящая скука со временем разносится по всему Ресторану, поглощая каждого. От столика к столику, от клиента к клиенту, от официанта к официанту. Но сегодня этому мешает произойти звонкий смех ребенка, бегающего по помещению мимо картин с лосями, лисами и медведями. Когда он пробегает мимо меня, воздух вокруг него расходится теплом и легкой вибрацией. Я хватаю его за ручку, и он останавливается, маленькими темными глазами смотря на меня и непонимающе моргая. Я достаю из кармана пиджака конфету в шелестящей золотой упаковке и протягиваю ему. Он мурлычет под нос спасибо, улыбается, показывая неполный ряд верхних зубов, и бежит дальше. Его родители так увлечены спором, что даже не обращают внимания на странного человека, трогающего их маленького сына. Очень зря. Через семь лет, когда ему исполнится двенадцать, его найдут застрявшим в одной из сточных труб на окраине Сеула. В кармане рубашки, мокрой и грязной, порванной снизу и немного надорванной под воротником, будет лежать нечто, что несколько дней назад напоминало конфету в золотой обертке. Он потеряется за несколько дней до своего дня рождения, в парке, взяв конфету у старого мужчины, предлагающего еще больше золотых вкусняшек у себя дома. По случайности, огромная потная рука мужчины задушит его в день рождения. Очень прозаично. Тогда его родители все так же активно начнут спорить, кто виноват больше и какие части имущества достанутся каждому при разводе. Достанется все жене, потому что мужчина не выдержит и повесится на своем галстуке прямо перед входной дверью. Такая несчастливая. Справа от меня сидит компания, в центре которой находится тринадцатилетняя девочка в ярком праздничном колпаке, с дудочкой в руках. Ее пухлые губки сильно сжаты, и она уже которую минуту просто смотрит в одну сторону, переминая пальчиками бумажную свистелку и иногда лениво моргая. Хотя она и во главе стола, всем пока распоряжается взрослая женщина, командуя официантами ресторана. За стол приносят огромный розовый торт, украшенный съедобной розовой принцессой с розовым кремом внутри, пару бутылок детского шампанского, которое представляет ничто иное, как невкусную газированную воду, пару тарелок с розовыми пирожными, несколько розовых тарелок с салатами-фигурками. Девочка устало вздыхает и прикрывает глаза, когда очередная ее подружка поднимается со стульчика, чтобы сказать свой короткий детский тост, запив его невкусным детским шампанским. Когда она заканчивает, девочка поднимает свои глазки, натягивая улыбку, и тихо говорит спасибо. Наши глаза встречаются с ней на секунду, и я улыбаюсь, чуть наклоняя голову в сторону. Мимо нас проходит официант с очередной тарелкой чего-то розового и кремового, и наш контакт разрывается, но в последнюю секунду я замечаю, как уголки ее губ трогает совсем маленькая, но искренняя улыбка. Такая же улыбка застынет у нее на губах через три года, три недели, три дня, когда лезвие последний раз пройдется по ее руке, оставляя двадцать четвертый глубокий порез. Ее найдут утром, в розовом платье с короткой юбкой и тонкими лямками, в котором она ходила на свидание со своим, уже бывшим, парнем, в первый раз. Ее мать утопит в вине сначала горе, потом усталость, а потом и все антидепрессанты дочери, оставшиеся после похорон. Несколько десятков веселых разноцветных таблеток от депрессии, тревожности, усталости, анорексии и побочек других пилюлек. Среди этих таблеток не будет ни одной от недостатка внимания, от непонимания других и от усталости наблюдать все через серую призму и прожигающую тебя же лупу. Ее мать примет такие же таблетки и почти полностью повторит путь дочери, оставаясь загинаться в ванной комнате с неприятным красным ковриком, который никак не удалось отстирать. Но убьют их разные побочки. Такой загруженный. Прямо перед моим столиком, напротив меня, сидит худой высокий парень лет семнадцати, уставившись в ноутбук. Лишь иногда он поднимает глаза, когда к столу подносят маленькие белые чашечки с кофе или длинные бокалы с резной ножкой с чем-то покрепче. Вообще-то законом это запрещено, но парень так часто приходит в это место, что у него уже не спрашивают и просто приносят. Он кивает, выражая псевдоблагодарность, и опять опускает глаза вниз, работая. Его пальцы очень быстро бегают по клавиатуре, так, что она почти дымится и сверкает. Иногда ноутбук издает странные звуки, иногда парень перезагружает его, иногда просто с усталыми вздохами чуть ли не падает лицом на клавиатуру. Он приходит сюда задолго до меня, и когда я ухожу, он обычно еще сидит. Это не круглосуточный ресторан, он закрывается в полночь, когда большие часы отбивают бой двенадцать раз и опять затихают, монотонно тикая. Я уверен, он уходит только после боя курантов. Очки то и дело спадают у него на кончик носа, и он автоматически поправляет их, облизывая губы языком и вздыхая. Он очень тяжко дышит, явно от усталости, и его худощавый вид тоже, скорее всего, просто от усталости, а не от такого телосложения. Вообще-то он мало похож на человека, который может позволить себе посещать такие дорогие рестораны, но судя по тому, как много он себе заказывает, все еще может. Я ни разу не слышал, чтобы он говорил что-то официантам. Он никогда не говорил и со мной, хотя я и пытался. Он ничего так и не скажет после года молчания, двух неудачных операций и литров выпитого кофе, который ему, вообще-то, нельзя. Через год и два дня после нашей встречи сегодня он умрет в больничной палате, одетый в белое, будто уставший ангел над ноутбуком. За это время он успеет закончить и выпустить в продажу несколько десятков своих научно-фантастических книг. Его не будет оплакивать ни девушка, бросившая его за пару дней до дня Х, ни родители, которые вот уже несколько лет в неполную силу боролись с раком гортани среднего сына, ни старший брат, который полностью увлечен спортом в своем институте за несколько тысяч миль от родного города. Расстроится только младший брат, который через какое-то время тоже начнет активно печатать на старом ноутбуке, иногда забегая в знакомый ресторан рядом с домом и медленно иссыхая из-за лейкемии. Такой… Неправильный. Странный. Слишком ненормальный для этого места, слишком ошибочный для этого места, слишком бракованный ложный неестественный, слишком живой. Этот ресторанчик для меня как ресторан в конце вселенной. Как ресторан у края времен, жизней и существования, где я вижу тех, кого не хотел бы видеть уже никогда. Вокруг всегда было много смертей, но самые страшные, токсичные или странные всегда оседали здесь. Маленький мальчик из моего сада, с которым я всегда делился конфетами и разговаривал про странных лесных животных со старых облезлых картин, украшающих стены сада. Сначала мы ходили в один сад, потом в одну школу, и он хотел быть зоологом, художником и экономистом, потому что ему нравилось все вокруг него, все, что мы проходили, и чего он касался. Пока его родители ссорились, расставались и снова сходились, он изучал все, куда падал его воодушевленный взгляд, занимался всем, чем видел, и верил всем, кто хотел с ним дружить. Моя первая девушка, всю сознательную жизнь прожившая на антидепрессантах и транквилизаторах, которые хоть как-то заставляли ее чувствовать что-то кроме вселенской тоски, окружающая себя различными цветами розового, чтобы отвлекаться от серого серого серого. Мы познакомились на ее тринадцатый день рождения, я просто улыбнулся ей, сидя рядом с ее столиком в ресторане, и с тех пор она изо всех сил старалась улыбаться мне. Несколько лет, пока мы общались и последний год, когда мы встречались. Мой бывший лучший друг, в семье которого, кажется, навсегда поселился рак, переходящий от одного члена семьи к другому и хватающийся своими липкими лапами за разные части человеческого организма. Прошло всего пару месяцев, и я до сих пор иногда думаю, что мы сможем пересечься на старых местах, и иногда я даже пересекаюсь с его младшим братом, похудевшим и заметно побледневшим по прошествии этих дней. А он.… Не отсюда. Не к месту. Не в тему. Имеет и имя, и голос, и форму. Донхун садится передо мной, закрывая собой столик с работающим парнем, и я даже перестаю слышать звук от отбивания пальцами клавиатуры. Он отвлекает меня от грустной девочки за соседним столиком и заглушает своим голосом звонкое звучание смеха маленького мальчика, нарезающего круги по ресторану. - Джун! – говорит парень, улыбаясь и толкая меня ногой под столом, чтобы я обратил на него, наконец, внимание, - Джун, - говорит он тихим низким голосом, продолжая улыбаться и тихо постукивая короткими ногтями по глянцевой столешнице, - Джун, я в жизни сюда больше не приду, какое же странное оформление. Я опускаю голову и смеюсь про себя, глазами сверля официанта, проскакивающего мимо. Он подходит к далекому столику и начинает быстро записывать заказ в блокнотик. За столиком у окна сидит моя любимая учительница, выглядящая, как и в лучшие годы своей жизни. Она сидит спиной ко мне, потому что десять лет назад она утонула, и я уже не помню ее лицо в точности. Она заказывает очень много выпивки, напевая под нос «Baby Shark», и теребит яркие голубые паетки на платье. После нее этот же официант, со светлыми, хорошо выбеленными волосами, подходит к нам, мило улыбаясь и кивая мне, как частому клиенту. Он подает красную папку меню сначала мне, потом Хуну, и замирает у столика. - Я знаю, что ты давно ждешь, - Парень разминает шею, косясь на официанта с золотым бейджиком «Wow», который терпеливо молчит и улыбается. Что-то в его виде напрягает, хотя сам парнишка и хочет казаться максимально дружелюбным, - ты хотел показать мне что-то важное, и я бы с удовольствием посмотрел это все на пустой желудок. - У нас в меню прекрасное блюдо дня: Фокачча с бурратой и базиликом. – Wow спокойно влезает в разговор, опуская руки и потирая белый лист блокнота о фартук, - могу так же посоветовать Кейли цезарь или Пиццу с нутелой и ягодами, для ценителей странностей. - Тебя пугает позолота или картины? – Я открываю меню, пролистывая наизусть заученные страницы, иногда быстро поднимая глаза на парня, так же просматривающего меню. – Дим сам с креветками. – Wow быстро черкает что-то в блокноте. Донхун улыбается и хлопает меню. - Ты такой странный. – Парень вздыхает, - меня пугаешь ты. – Парень косится на официанта, - Бараньи ребрышки. - На открытом огне? – Wow смотрит на меня, ухмыляясь и не дожидаясь ответа отходит от стола, когда Хун только начинает открывать рот для ответа. - Напитки? – Парень хмурится, провожая официанта взглядом. - Он всегда приносит мне одно и то же. – Я утыкаюсь носом в замок из рук и не свожу взгляда с парня. Какой же он красивый, теплый и живой. Ужасно живой для этого места, больше похожего на морг, совмещенный с музеем, чем на ресторан. Все это не похоже на реальность. – Тебе понравится. - Ты часто ходишь сюда? – Хун откидывается на стул, качая ногой под столом, создавая маленькую вибрацию. Мимо окна, сквозь темноту, кое-где подсвеченную мелкими фонариками, проходит высокий темный силуэт, замирающий и машущий через стекло Донхуну. Тот удивленно дергает бровями и с улыбкой машет в ответ, пока силуэт не отдаляется достаточно далеко от окон и уходит с улицы. - Ты тоже будешь часто сюда ходить. – Я смотрю в пустое темное окно на улицу, смотрю на то, как мигают фонарики и на то, как черный силуэт сбегает подальше от ресторана. – Брат? - Да. Не знал, что он будет тут в такое время. – Парень смеется, – надо же, совпадение! - Надо же. - Я киваю, чуть подвигаясь к столу, ближе к лицу Хуна. - Ты хотел что-то мне показать, Джун. – Он тоже подвигается. Тоже наклоняется ближе, - Джун, я готов смотреть. Если это, конечно, не коллекция жутких картин с лосями. - Смотри. – Я мотаю головой и чуть развожу руки в стороны, потому что все, что я хотел ему показать, и так находится на виду, и нам не нужно никуда идти или открывать что-то лишнее. Все тут, перед носом, и от этого одновременно приятно и не по себе. Жутко и страшно. И веет могильным холодом. Но холод моментально проходит, когда к столу подходит Wow с большим подносом, быстро и ловко начиная расставлять тарелки перед нами. Перед Хуном так же опускается высокий граненый бокал с темно-фиолетовой жижицей, переливающейся от отблесков синих граней бокала. Передо мной опускается такой же бокал с водой. Парень удивленно смотрит, кивает официанту, и тот удаляется. После пары глотков лицо парня расслабляется и бледнеет на фоне всей остальной, чопорной красно-золотой обстановки. Он поднимает на меня усталые пустые глаза, зрачки в которых чуть расширены, и с натяжкой улыбается. Мимо нас пробегает пятилетний мальчик, и сквозь тихую музыку скрипки я опять начинаю слышать звук стучащей клавиатуры. Грустные глаза девочки с соседнего столика смотрят прямо на меня. Мы познакомились с Донхуном два года назад на встрече первокурсников. Были в одной группе, в одном общежитии, в одной комнате на двоих. Через какое-то время я переехал в квартиру, потому что больше ни дня не мог находиться в общежитии, где покончил с собой мой хороший приятель, всегда помогающий мне и старающийся всем угодить. Вау не выдержал этого мира, не выдержал невзаимной любви, не выдержал в целом. После того, как не выдержал и съехал я, наши отношения с Хуном были под угрозой, но мы оба постоянно подогревали их, и общение не прекращалось. Пятнадцать дней назад я предложил съехаться опять, как пара. Четырнадцать дней назад Хун сгорел, находясь дома у родителей, успев вытолкнуть из полыхающего дома брата. Тринадцать дней назад его труп фактически опознали. Двенадцать дней назад его похоронили. - Мне тут не нравится, - Донхун тянет ко мне свою руку, поглаживая мои пальцы своими, холодными и одеревеневшими, уже не сгибающимися. – Но ради тебя я бы тут остался. - Останешься, - тяну я, поглаживая его руку, которую он так без сопротивлений мне доверил. Сегодня он одет так же, как и два года назад, при нашем знакомстве, и это так удивительно странно, ведь я ношу его старую футболку, не снимая, уже пару дней, и сейчас мы сидим как настоящая влюбленная парочка: почти одинаково одеты, в ресторане, под романтический вой не пойми откуда взявшейся скрипки и шум всего неживого, что обитает здесь. - Я ведь мертв? – На губах Хуна появляется неловкая улыбка, будто он спрашивает что-то такое, о чем нельзя говорить вслух в общественном месте, а уж тем более за романтическим ужином. - Да. – Я киваю один раз, сглатывая и смотря на своего парня. На своего бывшего мертвого парня, на щеках которого медленно расползается копоть. Он медленно стирает ее тыльной стороной ладони, но она продолжает медленно проявляться, как будто выходя с потом. - И я навсегда останусь тут? – Он обводит стол глазами, поднимая их на меня. Они живые и горящие даже через пелену, покрывающую и заслоняющую их. Настолько горящие, что даже смешно становится от такого каламбура. Как будто огонь, что его убил, навсегда поселился внутри него. – Не отвечай. – Он отпускает мою руку, складывает свои на груди, и смеется, почти как живой. Живой. – Обещай, что не посадишь никого за мой столик в ближайшее время. - Себя. – Я поднимаюсь со стула, залпом допиваю остатки воды и отхожу от стола, на котором остается стоять нетронутая мною еда. Я прохожу мимо Wow, который провожает меня милой улыбкой, прохожу мимо старика за крайним столиком у выхода, что когда-то нянчил меня вместо и вместе с родителями. Я останавливаюсь рядом и кланяюсь, выражая почтение к дедушке. Донхун что-то кричит, сидя на месте, но я не разбираю, что именно. Он пытается встать, пытается выйти из-за стола, но все это тщетно, из этого места еще никто не сбегал. Я, закрывая после себя дверь в ресторан, отсекая от своих ушей голос Хуна, сползаю по обратной ее стороне спиной на асфальт, и плачу навзрыд. Спиною чувствую вибрацию, а в ресторане начинают бить огромные часы, отбивая полночь. И свет в маленьком окошке надо мной, идущий из ресторана, гаснет. Вокруг меня только темная улица, изредка проезжающие машины и холодное одиночество, пробирающееся прямо под футболку Донхуна, обхватывающая и рвущая через кожу ребра. Я знаю, что следующий посетитель, который навсегда останется в ресторане, будет последним. Я знаю, что это место готово подать в красивой панировке главное блюдо. Подать и тут же сожрать его, не оставляя никаких крошек и капель, все до последнего. И это блюдо – я.