В застенках

Пронзительный свист воздуха, рассекаемого тяжёлым ударом плети, алчное чавканье раздираемой до мяса и костей кожи, яркая вспышка боли, вновь обжигающая спину, и Магнус кричит, надрывно, отчаянно. Впрочем, голос давно уже сорван, и вместо крика с пересохших потрескавшихся губ срываются лишь хриплые, едва слышные стоны. Свист, удар, боль… Свист, удар… Свист… Магнус мысленно молится всем богам, ангелам, демонам, отцу – кому угодно, лишь бы это всё закончилось, он мечтает о смерти как избавлении. Он даже в Эдом вернуться согласен, но его мольбы никто не слышит. Уже потерян счёт, сколько дней или недель издевается над ним изувер Себастьян. Как может потомок ангела быть таким дьявольски жестоким? Нефилимы всегда были заносчивыми гордецами, ни в грош не ставившими нежить, терпящими их, как неизбежное зло, но теперь их ненависть перешла все границы. И ладно бы кара была заслуженной, но виной Магнуса является лишь его происхождение, часть демонической крови, текущей в его венах (как будто он выбирал, кем родиться), да неудачное стечение обстоятельств (оказался не в нужное время в совсем ненужном месте), и Себастьян захлёбывается садистским удовольствием, изучая на молодом маге мрачные достижения средневековой инквизиции. Современных наработок он тоже не чурается, каждое проклятое утро грубо закачивая Магнусу в воспалённую вену гремучую смесь из энергетиков и психотропов, от которой поплывшее, было, сознание обостряется с кристальной ясностью, пресекая любые попытки сползти в спасительное беспамятство, а боль становится феерично яркой, долгой, рельефной. Недельной давности порезы и ожоги на руках и ногах горят, будто свежие, а порванная вчера во время очередного жестокого изнасилования плоть не даёт забыть, что всё познаётся в сравнении, и сегодня ещё не самый страшный день. На его запястьях – обжигающие кожу адамантовые наручники с вязью рун, что блокируют магию и высасывают его силу день за днём, минута за минутой. Ослабевшее тело жутко затекло и глухо ноет, лишённое движения: его не отвязывали от пыточного станка ни на мгновение, всё это время он провёл в позорной позе, распластанный грудью на жёсткой скамье, с оттопыренным задом и фиксированными конечностями, обнажённый, беззащитный, уязвимый. Как ни унизительно, но у измученного тела остались собственные потребности, которые, когда терпеть уже невыносимо, приходится справлять под себя, и вся эта грязь, вонь и постыдная беспомощность добивают похуже самой изощрённой пытки. Себастьяну плевать, заходя в тесноту камеры, он злорадно обливает пленника мощной ледяной струёй из брандспойта, выгоняя запах, и могильный холод подвала особенно остро ощущается мокрым дрожащим телом. После подобных «помывок» Магнус, кажется, вывернет наизнанку свои лёгкие, раздираемые беспощадным кашлем. Одинокие капли воды, падающие с его промокшей отросшей чёлки и жадно собираемые пересохшим языком – единственная отрада: ни еды, ни питья заключённому не положено, и он жив, похоже, только благодаря тому жуткому внутривенному коктейлю. Парень чувствует, что в здравом уме пребывать ему осталось уже недолго, и потому новое лицо, появившееся в его кошмаре, кажется ему галлюцинацией и плодом больного воображения. Ну, правда, разве может реальный человек быть так невозможно красив? Высокий, стройный, в меру накачанный брюнет с голубыми глазами, непокорной шевелюрой, бледной фарфоровой кожей, затянутый в чёрное одеяние охотника, уверенно и легко, даже пренебрежительно, отдаёт распоряжения Себастьяну, лениво оглядывая камеру, и Магнус ловит себя на мысли, что в другое время и в другой обстановке он не преминул бы подкатить к этому совершенству, но сейчас ему так плохо, что он не понимает, где бред, а где явь, и призрачный красавчик, воплотивший все тайные мечты Бейна, скорее всего, иллюзорен. ***** Алек к своим восемнадцати годам разочаровался во всём и вся. В ранней юности он свято верил в ангельское предназначение нефилимов, рвался на рейды защищать примитивных от демонов, из кожи вон лез на занятиях и тренировках, чтобы быть первым, чтобы родители им гордились, но постепенно понял, что реальная жизнь далека от простого и понятного «правильно – неправильно», и вбиваемые им догмы, которым он старался неуклонно следовать, – вовсе не истина в последней инстанции. Первые сомнения появились, когда Алек узнал, что родители в молодости состояли в «Круге» – экстремистской организации, уничтожавшей нижнемирцев; дальше уверенность парня глубоко поколебал Конклав, не замечающий (а, на деле, и поощряющий) неоправданные зверства молодых нефилимов по отношению к нежити; и последний гвоздь в крышку гроба рассыпавшихся иллюзий вбила собственная мать, когда, узнав о нетрадиционных предпочтениях парня, перекрыла Алеку все возможности занять прочимый ему пост главы Института и отправила на рутинную полевую работу и тупые в своей бесполезности рейды. «Ты позоришь семью!» – «Нельзя!» – «Не смей!» – «Не так!» Ему не простили неудобных вопросов и собственного мнения, открытого интереса к мужчинам и лояльности к нижнемирцам. Если б не мать, руководившая Институтом, Лайтвуда давно уже сослали бы куда-нибудь на остров Врангеля без права выезда и переписки. Плетью обуха не перешибёшь, и, столкнувшись с неприглядной реальностью, Алек давно начал просчитывать, как бы с наименьшими потерями выбраться из этого паучьего гнезда: податься к примитивным – он сдохнет со скуки без привычной борьбы, схваток, адреналина; стать одиночкой и самолично заниматься охотой на демонов – поставит себя вне закона и станет вечной мишенью приспешников Конклава. Только с сестрой Алек мог обсудить варианты, не решившись пока ни на что. Но, кажется, события сегодняшнего вечера стали последней каплей. По Институту уже несколько недель ползли слухи, что Себастьян Моргенштерн, переведённый из Лондона и быстро завоевавший благосклонность Маризы Лайтвуд, устроил в подвале лабораторию, где экспериментирует над нелегально пойманными нижнемирцами. Проверять никто не стремился – Моргенштерна не любили и побаивались – но дыма без огня не бывает. И когда мать, презрительно скривив губы, отправила Алека найти её любимчика (срочно собирали заседание Конклава, и Себастьян должен был сопровождать её и присутствовать в совете), парень даже не разозлился на роль «мальчика на побегушках», горя желанием посмотреть, чем же занят его невольный конкурент. Действительность превзошла все мрачные ожидания. В холодной промозглой полутьме подвала Алек обнаружил филиал ада. Лайтвуд держит лицо, лениво и бесстрастно выпроваживая Себастьяна к матери, но готов сорваться и задушить Моргенштерна собственными руками, услышав на прощание: – Развлекись! Тебе же нравится мужское тело. Не развязывать, не поить, а так – всё, что захочешь. Алек за свою недолгую, но богатую приключениями жизнь повидал многое: и отвратительных демонов, и малопривлекательные тела их жертв, и страшные раны после схваток – привык, казалось бы, ко всему, но он растерян и шокирован: как можно так издеваться над человеком, а главное – за что? Истерзанный, сломленный, исхудавший пленник хрипло, с надрывом дышит, его трясёт от холода и боли. На Лайтвуда с тоскливой обречённостью смотрят янтарные кошачьи глаза, не скрытые гламуром, – парень маг, молодой, красивый. Он напряжённо ждёт, что же изменится с приходом нового мучителя, а потрясённый Алек не замечает, что просто стоит и разглядывает ладную фигуру, гибкое поджарое тело, симпатичное лицо с азиатскими чертами, но многочисленные следы от побоев и пыток на смуглой бархатистой коже заставляют его быстро вернуться в действительность. «Нашёл время зависать!» – одёргивает себя нефилим, срывая с пояса флягу с водой, и терпеливо придерживает её у разбитых губ, пока ошалевший маг, всхлипывая и захлёбываясь, с жадностью опустошает её. Отстёгнутые ремни приносят парню новую порцию боли: восстанавливающееся в затёкших конечностях кровообращение заставляет пленника буквально взвыть, и Алек аккуратно растирает чужие руки, стараясь не задевать раны и ожоги. Как так вышло, что он держит в своих объятиях измученного вздрагивающего азиата, искренне мечтая помочь и забрать эту боль, Алек сам себе вряд ли ответит. Что-то шевелится в душе, странное, новое, и он с удивлением понимает, что не простит себе, если не вытащит парня. Вынув телефон, он звонит сестре, дежурящей сегодня в командном пункте. – Изабель, привет! Ты одна? – Да. Алек, что стряслось? У тебя голос такой… – Включи подвал, двести тринадцатую камеру. Иззи тихо матерится, глядя в экран монитора, Алек с ней, в принципе, согласен. – Ангелы, Алек, кто это сделал? Зачем? – Моргенштерну совсем крышу снесло! Но, Иззи, он бы не посмел творить такое без санкции руководства и Конклава. Я в этом не участвую, я ухожу, как собирался. Послушай, ты сможешь сделать завтра, до прихода Себастьяна, правдоподобный протокол вскрытия на парня и отметку о кремации? – Алек, ты головой ударился? – Иззи, да или нет? – Да сделаю, сделаю! Но мне нужны подробные фотографии, лучше в моём интерьере, и образцы крови. Вези его в морг, в коридоре есть каталка, и наберёшь мне снова, я подскажу: у меня фотокамера в столе и обезболивающее в аптечке. Магнус слышит обрывки фраз, но с трудом их воспринимает. Зацепившиеся за край сознания «протокол вскрытия», «кремация» вгоняют его в тихую истерику: ничего не закончилось, этот странный нефилим такой же, как все они, даже хуже, и новые пытки после призрачной помощи ожидать ещё страшнее. – Убей сразу, пожалуйста, не мучай! Алек смотрит оторопело и пытается не выдать горечь, причиняемую такими словами: парня тоже можно понять, натерпелся. – Успокойся! Я не Себастьян, и убивать тебя не собираюсь, мучить тоже. Надо выбираться отсюда. Сможешь открыть портал? – Здесь же защита кругом, какой портал в Институте? Да мне и сил не хватит… – Магнус уже ничего не понимает, глядя на вспышки стило и упавшие с его обожжённых запястий рунные наручники. – А у другого человека силу забрать можешь? – Очень трудоёмко, практически нет. Если только он сам отдаст, добровольно, но так не бывает. – Ладно, я понял. Всё-таки подумай, куда бы ты открыл портал, и где тебе смогут помочь. А сейчас нам нужно замести следы. Моя сестра – местный патологоанатом, к утру по бумагам будешь числиться мёртвым, и искать тебя никто не будет. Идём, потерпи немного, – и Лайтвуд, подняв на руки парня, без всякой каталки переносит его в помещение морга, благо, что он в том же подвале, – Не бойся! Просто расслабься и изобрази труп. Вколов магу обещанное сестрой обезболивающее, Алек быстро делает нужные Иззи снимки, а потом… Он полосует ножом свою куртку слева, аккурат напротив сердца, и, разрезав запястье, поливает её кровью. Уверенный росчерк иратце – и рана затягивается. – Алек, что ты творишь? – кричит в трубку сестра. – Иззи, я оставлю тебе куртку. У нас с тобой завтра патруль. Днём скажи, что я приболел и сплю, чтоб не трогали, а вечером сделай вид, что меня растерзал демон, тот самый, последняя разновидность, от яда которого тело разлагается мгновенно. Предупреди Джейса: пусть изображает вселенскую скорбь, и руну парабатай ему закрась. Ну, счастливо! Может, увидимся ещё. Обесточь левое крыло, мы уходим. И записи с камер почисти. – Да ладно, Алек, я не маленькая, сделаю всё, как надо. Удачи вам! ***** Бейн плывёт в каком-то мареве. Действительно, плывёт, его несут на руках, завернув в уютную мягкую толстовку. Моргенштерновская сыворотка, похоже, активируется болью, и сейчас почти не работает, а так хочется быть в ясном сознании, жадно запоминая всё, что творит с ним невозможный нефилим. Они вышли из тёмных коридоров Института лишь в свете ведьминого огня. Через пару кварталов, в ближайшей подворотне, парень останавливается, опускает Магнуса на ноги, крепко придерживая за плечи, и, переплетя пальцы, сжимает его ладонь. – Возьми моей силы столько, сколько надо, отдаю добровольно. Открывай портал! ***** За всеми хлопотами дня Катарина особо и не замечает, что творится вокруг, но её настораживает характерный треск портала и фиолетовые, до боли знакомые вспышки магии в гостиной. – Не может быть! Магнус, мальчик мой… Они битых две недели искали его, и с помощью магии, и примитивными методами, расспросили всех, кого смогли, но Магнус как в воду канул. Его уже заочно похоронили и оплакали, и вот… Истерзанный маг на руках мальчишки-нефилима. Полуангела явно мутит с непривычки после путешествия порталом, но когда он, пьяно качнувшись, заваливается на колени, тем не менее, тщательно оберегая свою ношу, Катарина понимает, что что-то здесь не так. Быстро оценив ситуацию, она практически насильно расцепляет судорожно сжатые меж собой пальцы парней, окутанные магией. Невероятно! На её памяти подобное впервые. – Магнус! Магнус, остановись, ты убьёшь его! – Катарина… – успевает выдохнуть Бейн, прежде чем скатиться в небытие. – В спальню его, живо! – женщина придерживает парня за талию, помогая подняться и направляя вперёд. Тот, стиснув зубы, неимоверным усилием воли добирается до кровати, но, едва опустив Магнуса на подушки, сам падает рядом, как подкошенный. «С этим-то что не так?» – Катарина раздражённо сканирует нефилима магией на предмет ранений. Нет, не ранен, не болен, просто истощён – Магнус вычерпал его энергию практически полностью. Но ничего, восстановится, пусть спит. А вот с молодым магом дело плохо, и Катарина весь вечер и всю ночь вливает в него зелья, отвары и собственную магию, не чтоб вылечить (куда уж тут, будем реалистами), а просто стабилизировать жизненные функции, поправляться же Магнусу придётся самому, как примитивному, потому что запасы её магии не безграничны. Обработав и перевязав многочисленные раны и повреждения, обессиленная Катарина к рассвету добирается до кухни, чтоб дрожащими руками заварить себе чай. Магии практически нет, и расходовать её на такие мелочи – слишком расточительно. Захватив из гостиной плед, Катарина идёт укрыть мальчишек и заворожённо застывает на пороге спальни. Всё ещё раздетый, Магнус озяб в утренней прохладе и неосознанно жмётся к тёплому нефилиму, а тот, также неосознанно, сгребает его себе под бок, обнимая и накрывая крепкой ладонью, будто пытаясь защитить от всех бед этого мира. У Катарины нет дара предвидения, но он и не нужен. Перед ней дитя ангела и дитя демона, трепетно держащие друг друга в объятиях, и она уверена, что сегодня что-то безвозвратно поменялось в сумеречном мире, стоит надеяться, что в лучшую сторону.