«Среди живых ты будешь до тех пор, Доколе дышит грудь и видит взор…»
Это не высокомерие и не нарциссизм. В век цифровых технологий невозможно исчезнуть бесследно. Мои пальцы будут перебирать клавиши иль струны — покуда существуют записи с моим исполнением. Я буду дышать мыслями — пока мои произведения цепляются за сознание читателей. Я не буду слеп: хотя бы одна фотография уцелеет. Я не потеряю голос — ведь несколько десятков раз беседовал с будущими зрителями, преодолевая одно киберприключение за другим. Мое сердце, даже помещенное в банку, будет биться — закачивать кровь в рисунки, поделиться которыми я успел. Абсолютной смерти более не существует. Но никуда не делась гибель тела. И потому пишу я это письмо. Я осознаю, что моя воля во многом расходится с вашими желаниями. Да, это ваша утрата. Да, это ваша боль и ваша память. Но это моя смерть. Я имею право решать. Только я и никто больше. Искренне надеюсь на вас, М.М.D.Л.***
1 ноября 2019 г. в 00:00
В ясном сознании и добром здравии я обязую вас выполнить несколько пожеланий, напрямую относящихся к моим похоронам. Прошу рассматривать их серьезно, без предубеждений и скепсиса. Я не сошел с ума: все мои решения базируются на холодном расчете, на рассуждениях, коим я уделил чуть ли не годы.
Начну, пожалуй, с главного — с того, что может ввергнуть в шок тех из вас, с кем я не обсуждал этот вопрос лично… Перед погребением (именно этот способ избавления от тела я предпочитаю) должно быть проведено бальзамирование с обязательным удалением сердца. Пусть поместят его в банку и вложат мне в руки, ибо, помимо отделения головы от тела, это — единственный способ застраховаться от погребения заживо во время летаргического сна. Я не хочу проснуться в гробу: я не выберусь — мне не хватит сил ни физических, ни психических. Потому если не желаете хоронить меня в закрытом гробу обезглавленным — вырежьте сердце. Признаться, раньше я подумывал передать его тому единственному человеку, что знал меня целиком и полностью, однако со временем понял, подобный подарок окажется слишком тяжелой ношей. Уж лучше пусть забудет меня, чем эхо прежних чувств будет кормиться его тоской и болью…
Не тратьтесь на вычурный гроб, купите дешевый. Мертвецу комфорт ни к чему, хвастать постелью не перед кем. В детстве я донашивал чужие вещи, в юности ходил в рваном или — реже — в штопанном; всегда мне было глубоко плевать на ценник, я тянулся к комфорту и отражению своей личности во всем. Сейчас я пишу это письмо, сидя в комнате с бетонными стенами: за немногочисленной мебелью присутствует шпаклевка без краски, под потолком служат опорой для толстых пылевых одеял крупные остатки обоев, но в остальном стены голы, и глядя на глубокие трещины, я размышляю о вечном и необходимости грядущих перемен — пока дом не рухнул всем нам, живущим здесь, на головы. В этом весь я. Уважайте ту простоту и естественность, коими я дышал.
Не рядите меня в то, что я сам никогда бы не надел. Не заставляйте хотя бы в объятиях Вечности притворяться тем, кто выгоден вам, но даже малой частичкой меня не является. Позвольте уйти в одежде, что грела меня всякую зиму вне дома: выберете из моего гардероба брюки или джинсы, зимнюю кофту с длинными рукавами. Что-то подсказывает мне, до старости я не доживу, так что нелепо выглядеть в этом не буду.
Зная вас всех, выделю отдельно: я не желаю никаких религиозных символов. Не вешайте мне на шею цепочек с крестиками, не ставьте крест в качестве надгробия — только обычный низкий полукруглый могильный камень. Ваша религия не принимала меня настоящего; моя личная вера же материальных подтверждений не требует.
Эпитафией пусть станут слова из переведенного сонета Шекспира:
Примечания:
Обмолвлюсь на всякий случай: нет, я не умираю, но, да, я вполне серьезно. Сердце долой!