Невеста Полоза

Гет
R
Завершён
13
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
13 Нравится 1 Отзывы 7 В сборник Скачать

...

Настройки текста

Аомине, Кисе и их паблику Ask KnB Charactrers Посвящается. Желаю счастливого Хэллоуина! С огромной любовью, навсегда-Момои

Над землей стоял терпкий запах медовой золотой осени, полный речным холодом и хрустким ароматом палых, подсохших во чреве бабьего лета, листьев. Момои выскочила на улицу спозаранку, гибкая и хлесткая, и счастливо рассмеялась горячему солнцу, вспыхнувшему на кронах берез. Дышалось легко и звонко, босые ноги сводило мертвенным холодом уже остывшей и приготовившейся к зиме земли, но ветер был теплым, как дыхание Аомине, и обнимал, как его руки. Сацуки, улыбаясь, сунулась к кадке, чтобы умыться морозной густой водой, но та стояла пустая, и девушка, легко подхватив ведро, прямо босиком и в просторной рубахе поскакала к колодцу — тепло на конец октября стояло невообразимое. Думать о чем-то было недосуг, когда было так тепло, когда на горячей смятой простыни ждал сонный тяжелый Аомине, когда вся жизнь лежала перед глазами, вызолоченная осенью и подернутая свадебным багрянцем. А думать надо было. Когда на летнее душное безумие опускалось дорогое убранство октября, превращая лес в императорский дворец, являл свой лик и сам повелитель этого царства, и на его свадьбе гуляли, перед тем как провалиться в глубокий зимний сон, все твари. А человек, невольно набредший на Свадьбу Полоза, обречен был уйти вслед за змеями, укрыться загаром-чешуёй и раствориться среди ликующей обжигающей осени, среди пылающих вязами елей и прозрачного гулкого неба. Так Момои и исчезла, бесследно, прямо в рубахе и босиком, оставив Дайки только тонкий запах своего тела, откатившееся ведро у колодца и бессчетные следы змеиных тел на дороге в лес. Тысячи матерей стращали своих дочерей Царем-Полозом, сильным, как натянутый лук, огромным змеем с золотыми глазами, полными потустороннего голода и властной мощи. Кто постарше говорили, что он крал себе жен, но долго союз змея и человека никогда не жил, девушки дышали змеиной пылью, обращались тонкими скользкими лентами и забывали родной язык, а шипением разве можно было снискать расположение Полоза? Царь находил какое-то очарование в переливах девичьей песни, в мягкости сливочной кожи, в точеном изяществе щиколоток. Сацуки было страшно, неловко и немного любопытно посмотреть на змеиного царя, змеи текли вокруг неё рекой, тихие и холодные в теплом мареве воздуха. Девушка шла вперед, влекомая свистящей песнью, шаг за шагом все дальше от дома, матери и своего Дайки, по глупости подскочившая спозаранку в роковой день. Страха еще не было, Момои знала, что леденящий ужас должен был наступить только с сумерками, с холодным дуновением ледяной зимы, а до этого слишком уж праздничным и торжественным выглядел пронизанный солнечными стрелами лес, еще близким казался дом, и лицо Аомине, его глаза, пронзительные, как осеннее небо, стояли перед глазами. Говорили, что никто уже давным-давно не ходил пропавших девушек искать, потому что смысла не было. Что потом со змеицей сделаешь? Усадишь на подушку, полную трескучих листьев, будешь слушать её тихую шелестящую песню до конца жизни? Не было больше счастья таким парам, вот и не искали. Сацуки знала об этом, но все равно надеялась. Пусть Куроко, сознательный парень, не пошел бы, выбрал бы только другую невесту и позабыл бы про Момои, но Аомине ведь нет. Должен был спасти, прийти за ней, насмешливо оскалиться на полчища змей и забрать с собой, к родному дому. Змеи шли долго, и Момои даже перестала запоминать дорогу. Когда она пыталась свернуть, уйти, всегда один и тот же змей стремительно вился вокруг ее ног, стискивал, и ясно было, что человеческие кости были для него не крепче глиняных черепков. К ночи — первой или уже лишь одной из бесконечной череды все более холодных ночей —Сацуки хотелось только упасть и уснуть, рухнуть на сырой ледяной мох, пропахший клюквой, и не вставать больше никогда, а утром очнуться в своей кровати. Что ей стоило тогда остаться лежать, смотреть на Дайки, мягко-расслабленного, родного до перехватывающего дыхания и замершего сердца, что стоило разбудить его, прижавшись крепко и волнительно, и сходить за водой вместе? Не стоило девушке так глубоко уходить в свои мысли, потому что в себя она пришла от того, как тихо стало вокруг, словно в одно мгновение змеи расползлись по своим норам, и осталась посреди широкой поляны только девушка, уставшая и замерзшая, и змей, сначала и незаметный в густой траве. Полоз, змеиный Царь. Его глаза в темноте блестели гипнотическим золотом, шкура была светлой, припорошенной блестящей пылью, длинный раздвоенный язык пробовал воздух вроде и далеко, но стоило Момои моргнуть, как тупая морда змея оказалась прямо у нее перед лицом. — Хороша, — выдохнул Полоз, и у Сацуки перехватило дыхание от того, сколько в шепоте было восторженного восхищения и преклонения перед ней, такой обычной. — Пусти меня, — шепнула девушка в ответ, глядя змею прямо в глаза. Ребристый хвост проехался прямо по ее холодной ноге, выше, и вот змей уже улегся девушке на плечи, пристроив голову на груди. — Меня жених дома ждет, — почему-то именно этот аргумент показался девушке особенно заслуживающим внимания. Полоз засмеялся, тихо и нежно, как можно было бы смеяться над несмышленым ребенком, и в его смехе звучал свет солнца, тепло золота и шелест лесного ветра: — Я теперь твой жених, родная. На нашей свадьбе сегодня гуляли. У Момои как-то резко закончилось дыхание и девушка, где стояла, там и упала прямо в укрытые чешуей руки; только молниями золотые глаза сверкнули в сгустившихся сумерках. *** Во тьме, среди шороха тысяч змеиных тел, в терпком змеином запахе как не стать змеёй? Сацуки не знала, был ли над ней ноябрь, устлана ли земля февральским снегом или уже март растапливал сугробы первыми вешними лучами. Научилась наощупь вплетать в волосы старую ленту, растрепанную и уже давно не красную, но разве было до этого кому-то дело в темноте? Холодно никогда не было; Царь-Полоз странной тяжестью стискивал плотными кольцами так, что кровь сама быстрее бежала по жилам, глаза распахивались и сердце колотилось сильнее. Иногда словно бы холодные руки расплетали волосы, зарывались в рассыпанные по плечам пряди и тогда шипение Полоза становилось нежным, как движение травы, сладким, как поздняя слива. Его звали Кисе. Момои стало нестерпимо слышать только змеиную тишину, и она заговорила, да так и не смогла остановиться. Глупо было рассказывать Змеиному Царю о себе, о матери и старых друзьях, с которыми весело было обдирать коленки и воровать яблоки, о Куроко, любви мимолетной, как порыв ветра, и такой же незабываемой, об Аомине, любимом Дайки, с его хриплым низким голосом, чтобы внутри все перевернулось, с его горячими руками, такими сильными, с его губами, настойчивыми и уверенными. Тогда-то и получила Момои свой первый поцелуй со змеиным царем, и его имя — Кисе. И совершенно точно руки, а не бесконечный хвост, сжали бедра девушки, когда холодные твердые губы впились в ее удивленно-испуганный рот. По плечам, по рукам и спине Кисе вилась змеиная чешуя, и Сацуки казалось, что в абсолютной темноте она видела глаза, золотые голодные провалы в мир иной. Момои думала, что больше никогда ни слова не вымолвит, но Полоз словно вновь стал насмешливо-забавным Змеем, с теплым шипением и невидимой в темноте, но осязаемой улыбкой. Он был милым и дурашливым, если так можно было говорить о Змеином Царе. Момои быстро поймала какую-то странную, иную волну, с которой могла понимать Кисе, и испытывала к Полозу что-то вроде пронзительной нежности. Наверное, ему нелегко было проводить обычно зимы одному, в полудрёме предаваясь воспоминаниям о сочных красках лета. Момои пела своему Царю песни, все, какие знала, и новые. Пересказывала глупые детские сказки, смешные и страшные, придумывала свои и улыбалась, слушая шипящий смех. Волосы у Полоза были мягкие, как речная трава, и, Сацуки могла поклясться, золотые, как паутина на просвет, сияющие. О весне девушка думала сначала с нетерпеливым предвкушением, потом все более равнодушно. Иногда ее сознания, затуманенного темнотой и тишиной, касалась чуждая, далекая мысль о Дайки. Искал ли он свою Сацки? Беспокоился ли о ней? Но это быстро проходило. Не было под землей никакого Аомине. Только змеи. *** Апрельская ночь ослепила Сацуки своей яркостью. На звезды было больно смотреть, птиц было нестерпимо слышать. Привыкшая к тишине и темноте, девушка, зажмурившись, провела ладонями по плечам, обнимая себя, и вздрогнула, наткнувшись на шероховатую твердость чешуи. Кисе нигде не было видно, только какой-то серый змей лежал неподалеку и дремал, обвив собой хрупкий иссохший пень. Момои зажмурилась, чтобы не было больно глазам, свернулась в калач, подогнув колени к груди, чтобы хотя бы немного воссоздать ставшее таким привычным присутствие возле себя, и уснула. — Эй, Сацки, совсем уже с ума сошла на холодном спать? И сама вся ледяная! А ну подъем! Глаза пекло, словно придурок-Хайзаки снова насыпал туда песка, свет бил в них, не щадя, и ничего нельзя было разглядеть. По спине свежими ожогами рассыпались прикосновения Аомине, родные и крепкие, и Момои застонала одновременно от боли и от облегчения, и рванулась вперед, к парню, намертво сцепляя руки у него на шее и прижимаясь лицом к груди. — Не отпускай меня, — горячечно забормотала Сацуки, пытаясь слиться с Дайки в единое целое. — Никогда не отпускай меня больше за водой, Дай-чан, и не за водой тоже не отпускай. Держи меня так крепко, чтобы мне было больно, но чтобы я знала, чтобы никогда, слышишь? — Никогда больше, — рыкнул парень, и Момои дернуло наверх, когда Аомине поднялся на ноги. — Тебя, дуру, только за смертью посылать. Вот куда ты тогда пошла? Мало в детстве мамка пугала? Убедиться хотела? Дайки все говорил и говорил, не переставая, не прерываясь, ругал на чем свет стоит, и Сацуки, слушая его голос, становилось все спокойнее и спокойнее, словно не было бесконечной зимы в темноте, Полоза и его песен, его страстного шепота и прикосновений, колец его объятий и воображаемого золота глаз. — Никуда ты ее не унесешь, — разъяренно шикнул Кисе, и Момои, на которую обрушилась зимняя душная реальность, распахнула глаза, дергаясь в руках Аомине, но парень прижал к себе девушку только крепче. — Она пропитана моим духом, пропитана змеиным дыханием. Она больше не твоя невеста, она моя жена. Моя змеица. — А ты не охерел ли часом? — тихо спросил Дайки, и жилка у него на виске заколотилась сильно, словно птица, зажатая в руках. Сацуки захотелось поймать ее в ладони и успокоить. — Увидишь, и приползешь ко мне, чтобы я помог, — сверкнул глазами Полоз, обернулся пестрыми кольцами и скрылся в траве, как не было. Момои казалось, что в его голосе была горечь, такая непривычная, прогорклая, как зимние подмороженные корни и луковицы, вкус которых внезапно стал таким отчетливым у Сацуки на языке, что она скривилась. — Вот что ты ревешь теперь, Сацки? — мягко спросил Аомине, одно рукой стирая со щек девушки слезы. — Только я могу заставлять тебя реветь, так что прекращай. Что нам Змеиный Царь. Говорили, что я вообще никогда тебя не найду, а я здесь. Ну? *** Момои становилось все хуже с каждым днем; она иссыхала, словно лето губило в ней какую-то глубинную жизненную силу, высушивало кровь. Сквозь бледную кожу проступала все яснее серая чешуя, глаза запали и выцвели, потеряв густоту и ясность цвета. Аомине держал Сацуки в своих руках крепко, не выпускал не на секунду, смотрел все тяжелее с каждым днем, все сумрачнее, и иногда прижимался губами, отчаянно-крепко, как в последний раз. Момои закрывала глаза, которыми видела все мутнее, и тогда с ужасающей точностью чувствовала все, что Дайки хотел бы ей сказать, но молчал, все, о чем мелко, совсем незаметно дрожали его руки и заходилось его сердце. Можно было истончившимся языком попробовать воздух и узнать, насколько возбужден Аомине, насколько он зол, насколько он любит. Сацуки пробовала и сама любила безумно, так, как только можно было любить среди жаркого лета. Змеиное зелье не нашлось, хотя Дайки искал его упорно и тщательно. От деревни к деревне, по городам, по заброшенным селениям: никто ничего не знал. Момои было тяжело ходить, но Аомине заставлял ее. Подгонял насмешливыми комментариями, пристально смотрел на каждый шаг, удовлетворенно трепал по волосам каждый вечер. Но становилось хуже. На ребре октября Сацуки сбежала, с трудом и болью в закостеневших ногах. Полоз, тоже родной, ждал ее на самой поверхности леса, и не пришлось далеко идти; лежал, светлыми кольцами обхватив поваленную ель, и только неторопливо повернул голову, когда Момои подошла совсем близко и рухнула на колени, не доверяя больше подломившимся ногам. — Что же ты так довела себя, Момоиччи? — шепнул Кисе, перетекая в себя-другого, как и обычно, резко и стремительно. Девушке было стыдно смотреть на него, и она не смотрела; только поджала губы, завесив лицо длинными волосами. Она могла назвать много причин, по которым пришла, и одна была глупее другой. Она скучала по Полозу, по его чешуе, по искристому смеху, по глупым шуткам и дурашливым жестам наивного собственничества. — Не хочу, чтобы Дай-чан видел меня такой, — невпопад ответила Сацуки, вздрагивая от прикосновения и ежась. — Какой, Сацки? — мрачно спросил Аомине, которого девушка в темноте сначала и не различила. Кисе посмотрел на Дайки с веселым любопытством, но руки из волос Момои не убрал, чем вызвал у соперника раздраженный взгляд и чуть ли не зубовный скрежет. — Какой? — повторил свой вопрос Аомине, оказываясь ближе чуть ли не быстрее, чем Кисе, так что Змей удивленно распахнул глаза. — Покрытой этой дурацкой чешуей, золотой, как солнечная рябь на воде? Изящной, слепо глядящей на меня своими глазами, трогательно беспомощной, нуждающейся во мне? Сильной или слабой, бабой или змеей, говорящей глупости или вышёптывающей их — только мне ты можешь их посвятить. Отдать до дна. Без остатка. К концу реплики голос Дайки сел, превратившись в глубокий грохочущий водный поток, которым Сацуки захлестнуло, швырнуло на переплетенные змеиные и человеческие руки, вжало в них до искр перед прояснившимися глазами, до судороги и мурашек, прокатившихся по мягкой чистой коже. В лоне бабьего лета, по заросшей лесной дороге, беспрерывной рекой текли змеи. Среди змей шли, переступая босыми ногами, Момои и Аомине, переплетенные вместе тремя десятками колец Полоза. Осень осыпала их золотыми листьями-монетами, с каждым шагом они все дальше погружались в осеннюю гарь, удерживая друг друга крепко, до боли. Так они и сгинули в пылающей осени, исчезнув когда-то прямо из смятой мягкой постели. Исчезли, ушли за золотыми глазами, глядящими на них голодно и весело. Потом еще говорили, что перестал Полоз красть себе невест, остепенился. Не то нашел себе жену из своих, самую гибкую, сладко шипящую ему о любви, не то встретил девушку, стойкую к змеиным чарам, и иногда в припозднившиеся летние дни посреди осени можно было увидеть их в дорожной пыли, неявных, как подернутых пыльцой, вызолоченных рассветом. А те, кто постарше, иногда рассказывали, без особой охоты, что был среди змей еще один человек, так только человек ли? — темный, как демон, белозубый и высокий. И Полоз у него на шее лежал как дорогое заморское ожерелье…
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.