Ангельский голос

Это был самый обычный день, но кое-что в нём всё же выходило за рамки обычного. Сегодня Польша впервые пришёл на встречу с Литвой без своего любимого алого шарфа, которым так дорожил с того самого дня, как маленькая девочка подарила ему его. Тогда Франц отправился в немецкое гетто, чтобы забрать своих друзей, зима удалась на славу, с неба второй день белым туманом падали снежные хлопья. Францишеку было холодно, мёрзло абсолютно всё: от спрятанных в карманы рук, до голой шеи, которую по идее должен закрывать воротник куртки, но поляк не любил застегивать последнюю пуговицу, потому что та сильно сдавливала шею. Поэтому Польша, боясь задохнуться, так и плутал по территории, стуча зубами, пока его не окликнула какая-то болезненно тощая девочка. Девчушка ничего не сказала, лишь протянула замершему незнакомцу свой вязаный красный шарф и, уже собравшись уходить, прошептала едва различимое:  — Он мне больше не понадобится. После этого эсэсовцы затолкали девочку в поезд вместе с остальными евреями и увезли, а у Францишека осталось лишь чувство вины и тепло от шарфа. Он своими глазами видел, как её увозили, и до безумия хотел помочь ей, чтобы хоть как-то отплатить за подарок, но не стал. Причины? Да какие тут могут быть причины. Хотя нет, одна всё же есть: он расист и так же, как и Гитлер недолюбливает другие национальности, считая поляков творцами земного шара. — Привет, — бросил Литва, сжимая в зубах тлеющую сигарету. Хмыкнув, Франц молча кивнул, выражаем этим действием своё приветствие. Польша поёжился от холода, пытаясь натянуть воротник повыше, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. А Литва что же? Конечно же, он даже не заметил в нём никаких изменений. Или заметил? Да нет, куда уж там. Последняя их встреча состоялась ровно два года и три месяца назад. За это время страны нисколько не соскучились друг по другу, даже наоборот, в них зародилась ненависть, плещущаяся в глазах, как лосось в брачный период. Холод, Польша снова чувствовал один лишь холод, липкий, пронизывающий и безжалостных холод, заставляющий прятать голые ладони в карманы, чтобы окончательно не отморозить их. Францишек не любил это странное колющее чувство с детства, также он не имел привычки беспричинно радоваться встречам со старыми друзьям. Даже рука, что столь трепетно сжимала его ладонь, была ему не в радость. И виной тому не Литва, а мировоззрение Польши. Единственной вещью, которая хоть как-то заставила Польшу пошевелиться и не остаться равнодушным, были обещанные Неманом пиро́ги*. Да, Франц любил это блюдо, но предпочитал, чтобы его готовил именно Литва, других недокулинаров он просто не признавал. — Что стало с шарфом? — Выбросил. Расспрашивать, зачем и почему он это сделал, Литва не стал, ему это было совершенно неинтересно, да и Польша был отнюдь не из тех парней, кто делится своими соображениями с другими.

***

Придя домой, они уже точно по традиции, занесенной сюда попутным ветром со стороны России, решили выпить, но не лимонада. О да, Литва любил выпить, иногда напивался до такого состояния, что объявлял себя стражем галактики* и улетал на вторую планету системы Медуза* воевать с покемонами. Первая хорошо пошла, а за ней и вторая. На третьей страны и вовсе забыли, зачем пришли сюда, четвёртая стала для Польши финальной, и он ушёл спать, оставляя Литву наедине с бутылкой и тем, что в ней осталось.

***

Открыв глаза, Франц на инстинктивном уровне понял, что уже утро, которое как правило зимой наступает лениво поздно. В семь часов ещё темно, светать начинает в начале девятого, а если погода пасмурная, то света дня до самого полудня невозможно будет увидеть. Перевернувшись на спину и обнаружив лежащее рядом с собой сопящее нечто, Францишек скривился. Практически каждая их встреча заканчивается одним и тем же исходом событий, поэтому они и видятся от случая к случаю, то есть максимум раз в год. Точно заметив, как «подушка», что так хорошо согревала бок, зашевелилась и собралась бежать, Неман закинул на неё ногу с рукой, стараясь подольше задержать в постели. Ощущая опаляющее дыхание на своём лице, шее и плече при каждом его выдохе, Польша, уже не церемонясь, вырвался из вражеского захвата и, спрыгнув на пол, выбежал на балкон. После всего того смрада, который ему пришлось вдыхал всю ночь в течение десяти часов, Францу чудовищно хотелось вдохнуть чистый морозный воздух без всякой пыли и прочих примесей. Подняв глаза к небу, Польша увидел убывающую луну, от круглого блинчика откусили небольшой кусок, отчего он стал немного похож на букву «с». Улыбнувшись такому сравнению, Францишек набрал в грудь побольше воздуха и тут же выдохнул, издав звук, похожий на волчий вой. Вот только волки обычно воют на полную луну. Опять набрав в грудь воздуха и выпустив его наружу в виде небольшого клуба пара, Франц запел. Его голос звучал слишком тихо, чтобы его смогли услышать другие, но достаточно громко для того, чтобы его слышал находящийся за закрытой дверью Литва. Это было не простое пение, многие и вовсе обозвали бы подобное завывание обыкновенным баловством, и Польша не стал бы с ними спорить. Да, он не умеет петь и никогда не умел, он и не хотел себе это умение, он просто пел без всякой оценивающий публики с совершенно пустой головой и чистым сердцем, он пел не для людей и даже не для себя, он пел для Бога. Франц знал, что этот единственный никому не зримый зритель всегда слушает его пение, не пропуская ни одного концерта. Бог никогда не осуждал его, никогда не презирал, и раз уж Польша всё ещё существует на карте мира, то значит никогда не отворачивался от него. Закончив свой маленький концерт, Францишек вернулся в комнату, сразу же незаслуженно получив по носу подушкой. — Принеси воды! — потребовал Неман. Подняв с пола свою любимую подушку и с ненавистью сжав её в руках, Польша едва сдержался, чтобы не задушить этой подушкой одного алкоголика. После продолжительного пения у него немного побаливало горло, поэтому Франц, ничего не сказав, лишь кивнул. Стрелки часов встали на полвосьмого, значит Неман скоро вновь покинет его дом, чтобы снова вернуться сюда ровно через тринадцать месяцев. Боже, что за дьявольское число?!