Вина

На женщину они обратили внимание сразу — своим поведением она не вписывалась в окружение. Она ходила вдоль забора, сжимая в руках не то рамку, не то планшет, и высматривала кого-то в школьном дворе. Взгляд расширенных глаз казался безумным. — Смотри, — Марк Вардик толкнул Малкольма локтем в бок. — Похоже, тетка кого-то потеряла. — Может, кота? — пожал плечами Малкольм. — Может, — кивнул Марк. Болтая о новом фильме, они потеряли интерес к женщине у забора до тех пор, пока не вышли за ворота. Альфонсо еще не подъехал, поэтому Малкольм пришлось подождать его. Марк был не против составить ему компанию. Погода — последние теплые деньки октября — располагала к этому. Марк был единственным другом Малкольма, и тот временами чувствовал себя виноватым перед ним: из-за того, что Марк дружил с ним, сыном Хирурга, больше никто с самим Марком общаться не хотел. Но Малкольм старался гнать вину подальше: все-таки очень приятно, когда есть с кем поболтать о новом фильме или еще о чем-то, настолько же важном. — Уитли! Малкольм вздрогнул. Он не любил свою фамилию и не любил, когда к нему по ней обращались. Тем более незнакомые люди. Поворачиваясь, он уже знал, что его окликнула та женщина, которая кого-то высматривала у школы. — Вы меня? — спросил он. — Ты же Малкольм Уитли? — Женщина тяжело дышала. Казалось, будто ей не хватает воздуха, словно она говорит, пробежав милю и не отдышавшись после этого. — Ну да, — пожал плечами Малкольм. — А ты знаешь, кто это? — произнесла женщина и выставила перед собой фотографию в рамке. На ней была изображена смеющаяся девушка лет двадцати — яркий макияж, белозубая улыбка, длинные вьющиеся волосы. Малкольм подумал, что знает ее откуда-то, но не мог вспомнить откуда, однако это смутное чувство вызывало неприятный холодок по спине и неясный страх. — Нет, — Малкольм облизал вдруг ставшие пересохшими губы. — Это Марта Корнвел! — выкрикнула женщина. — Моя дочь! Моя единственная дочь. Это имя Малкольм тоже слышал раньше — с ним было связано что-то неприятное, гадкое, страшное. — Такой она была, — продолжила женщина, — а вот такой ее сделал твой отец. Она выставила перед фотографией в рамке другую. Это была плохая черно-белая копия на потрепанном листе, но Малкольму она показалась цветной и яркой. Он отчетливо видел лежащее тело, длинный разрез на животе, разошедшиеся края раны и вывернутые внутренности. Видел порезы на груди и на плечах. Перед его глазами расплывались сотни оттенков красного и бордового, которых не могла отразить ни одна фотография. Малкольм представлял их себе так ясно, будто видел наяву. Сердце его забилось болезненно быстро, в животе все свернулось в узел, ноги стали ватными и тяжелыми. Краем глаза он заметил, как Марк отступает от него. Вновь вернулось ощущение, что он заразный больной, к которому все боятся прикоснуться. Женщина говорила очень громко, поэтому на них оглядывались. Малкольм почувствовал себя виноватым. Он сглотнул и почти шепотом проговорил: — Мне очень жаль. — Тебе жаль?! — Женщина шагнула к нему, и Малкольм попятился. — Тебе жаль? — Она наступала. — Просто жаль?! Жаль, что твой отец выбрал мою дочь? Жаль, что он сделал с ней такое? Жаль, что это не ты был на ее месте? Наверное, ему надо было сказать что-то другое, но вина тяжелым камнем придавила грудь, не давая свободно дышать. Он понимал, что еще чуть-чуть и он просто расплачется. Малкольм так крепко сжал челюсти, что испугался, не раскрошатся ли у него зубы. Он замер, несмотря на то, что женщина продолжала наступать на него. — Отец сидит в тюрьме за свои преступления, — громко сказал он, хотя губы с трудом его слушались. — Он никогда оттуда не выйдет. Мне очень жаль вашу дочь, я сочувствую вам, но я ничего не могу сделать. Я не мой отец. Он видел, что к ним бежит охранник. Они, конечно, находились за забором школы, но Джессика Уитли платила достаточно, чтобы о ее детях заботились. — Моя дочь мертва из-за твоего отца, а ты жив! Почему твой отец не изрезал свою семью? Почему он выбрал Марту? Почему ты все еще жив? Малкольм не двигался. Он молча смотрел в глаза женщины, стараясь не опускать взгляд на черно-белую фотографию мертвой девушки. Женщина тоже смотрела на него, а потом начала трястись. Вскоре дрожь сменилась рыданиями. Она рвались из самой груди, хриплые и обреченные. Малкольм молчал. Он не собирался говорить, что отец любил их, поэтому и не убил. Он понимал, что в это никто не поверит. Впрочем, он и сам не знал, верит ли. Может быть, для них — для мамы, Эйнсли и для него самого — однажды все тоже закончилось бы плохо, а может быть, они так бы и жили, очарованные Мартином Уитли, и даже не подозревали бы, что он творит? Малкольм не знал правильного ответа. Наконец добежал охранник. — Эй, — окликнул он женщину, — уходите отсюда. Иначе я вызову полицию. Но женщина и так уходила. Она словно выдохлась, сил у нее больше ни на что не осталось. Сгорбившись, она шла по улице, ее плечи вздрагивали от рыданий. Малкольму казалось, будто люди расступаются вокруг нее. Никто не хотел прикасаться к ее горю. Малкольм повернулся к Марку. Он знал, что от того, что он сейчас скажет, зависело, будут ли с ним общаться. Его губы скривились в ухмылку и проговорили: — Больная какая-то. Марк Вардик рассмеялся. Да, именно подобных слов от него и ждали. Малкольм произносил их, не чувствуя того, что говорит. — Крипи-тетка. — Твой папаша натворил делов, — хмыкнул Марк. — Но к тебе-то чего цепляться? — Ну до отца же не добраться, вот и прутся к нам, — с деланным равнодушием пожал плечами Малкольм. Он должен был сказать эти слова. Должен был сделать вид, что ему все равно. Он давно понял, что если хочет, чтобы его считали нормальным, придется притворяться. Они еще немного поболтали, пока Малкольм ждал машину. Альфонсо, наверное, задерживался в пробке. Малкольм автоматически говорил что-то, смеялся, когда смеялся Марк, но его мысли были далеко от разговора. На самом деле ему хотелось убежать и спрятаться где-нибудь. Чтобы не было никого, чтобы никто ни о чем не спрашивал, чтобы ничего не слышать, кроме ветра в ушах. Но он знал, что если так поступит, то завтра останется один. Завтра он вновь станет изгоем, на которого все косятся, будто ждут, что сейчас он достанет нож и начнет кромсать всех направо и налево. Поэтому Малкольм держался. Он до боли сжимал кулаки в карманах, стараясь унять нарастающую дрожь в руках, и говорил те глупости, которых ждут от четырнадцатилетнего подростка. Он видел, как Марк потихоньку расслабляется. Мертвая девушка не добавится к его ночным кошмарам. Наверное, он и не понял, что там изображено на черно-белой копии. Машина Альфонсо наконец подъехала. — Ладно, давай, Уитли, до завтра, — Марк хлопнул его по плечу. — Да, увидимся, — кивнул Малкольм, садясь в машину. Дома он узнал, что матери уже позвонили из школы насчет инцидента. Она хотела услышать, вел ли он себя достойно и не придется ли опять менять школу. Господи, он же должен думать не только о себе в подобных случаях, но и об Эйнсли! Ведь на нее тоже выльется ведро помоев, и ее придется перевести в другую школу, а ей так нравится здесь, у нее столько друзей. Надо вести себя пристойно, Малкольм, они нормальная семья, несмотря на фамилию. Малкольм послушно кивал на все ее нравоучения. Он слышал их уже не раз. Закончив, мать требовательно взглянула на него. — Да, мам, я был вежлив, не кричал и не плакал, — сказал он, чувствуя, как на него вдруг наваливается усталость. — Не думаю, что нужно менять школу. Вроде все нормально. Он видел, что мать пристально смотрит на его руки, глубоко засунутые в карманы, потом она глубоко вздохнула: — Ладно. Будем считать, что так. *** Через несколько дней им позвонили из попечительского совета и рекомендовали перевести детей в другую школу, потому что родители учеников не могли позволить, чтобы из-за Уитли нормальных детей пугали жуткими фотографиями разрезанных людей. Позже Малкольм узнал, что это Марк рассказал родителям о приходившей женщине. У него никогда не складывалось с друзьями. Мать смотрела на него осуждающе, а Эйнсли обиженно дула губы. А Малкольм думал, что чувствовать себя виноватым уже входит у него в привычку. Руки он все чаще прятал в карманы.