Молчанка наоборот

Злость бурлила вскипячённой смолой в надрываемой криками глотке Дио и выливалась горячими чёрными сгустками в уши обомлевшего Джостара. — Паршивые твари! — рвал в клочья исписанные чернилами страницы, контракты и сделки приёмного отца, разрезая пылающий воздух, — Я ненавижу! Ненавижу вас всех! Всех ёбаных гнид, что посмели встать на моём пути! Дио издал душераздирающий вопль, ломано вскинув сильные руки и сцепив их в крепкий замок на затылке. Грохнулся в охнувшее под ним дубовое кресло и наклонил лицо к столу, гневно расчёсывая макушку, натягивая золотисто-белые, блестящие пряди на погнутые злобой, искривлённые пальцы. — Что, ДжоДжо, — замялся и заржал раскатисто, болезненно, остро, — Нравится быть таким: жалким, раздавленным, униженным — нравится?! Джонатан молчал, прислонив правую руку к груди, в которой рвано металось исколотое тысячами клинков сердце. Стоял и слушал, не смея ответить. Только ощущал, как всё ниже опускается клокочущий ком и как жадно плещется в желудочном соке обожжённое горечью кровоносящее биение. Как же тошно! Дио всегда пытался ударить больнее. И Джонатан понимал, что в этот раз было больнее, чем в предыдущий, а в следующий будет больнее, чем в этот. Но не давал сдачи: пытался пойти на контакт, с вывороченным сердцем наблюдая, как Дио сдувает последнюю песчинку с их уродливого прибрежного замка. Снова и снова касался бледной руки, как вазы с обколотыми краями, и ощущал в ладонях горячую, шершавую соль алевшего капельножидкого железа. Не плакался, не утирал слёзы, долгими бессонными ночами блуждая холодными пальцами по неровно вздымавшейся красивой груди. Но проиграл в дурацкую молчанку, в гляделки с заискивающим, влажным взором и мерзенько лизнул чужие губы, уперевшись напряжённым членом в полуголое горячее тело, укрыв страшную тайну от чужих глаз мягкими клубьями белоснежного пухового одеяла. Передёрнуло. Зацепился взглядом за колючие, чёрные в противовес волосам ресницы, встретился с гневным взором и прикусил губу. — Я зна-а-аю, о чём ты думаешь сейчас, Джостар, — с ехидной ухмылкой на лице протянул Дио, — Какое красивое тело, какие глубокие глаза и бархатистая кожа! Я подойду ближе, — мягкими шагами приблизился, приложив горячую руку к раскрасневшемуся лицу, плавно провёл вниз, тронув большим пальцем дрогнувшие губы, — Дотронусь рукой до его щеки и нежно поцелую, — припал к чужим устам, поглубже запустив юркий язык во влагу рта, лаская внутри пылко, страстно, чуть ли не задыхаясь от обуявших его эмоций и тыкаясь кончиком носа в горящие алые щёки; разорвал поцелуй, мотнув головой, полоснув острым ногтем под блестящим глазом, полным сверкающих слёз. — Ты любишь меня, Джонатан. — посмотрел сверху вниз, заставив пару обиженных глаз отвернуться в сторону, — Но это твоя дурацкая игра, игра влюблённого мальчишки. Я всегда ненавидел вас всех, я ненавидел людей, и тебя я тоже ненавидел, — смаковал каждое слово, ловко перекатывая на языке буквы. Крепкий кулак ловко вмазал по красивому, обрамлённому в пух чёрных ресниц глазу — и Дио горько сожмурился, поднеся руки к воспылавшему лицу, болезненно скорчившись и оперевшись на стол, стоявший позади. — Сука, тварь! Ненавижу тебя! — исподлобья взглянул, пошатнувшись — и громко вобрал в лёгкие тяжёлый воздух: сильный, смелый поцелуй перемешался со слезами на щеках Джонатана и тёплая соль, оказавшись на опухших губах, разъела свежие ранки. Убрав руку от налившегося кровью глаза, Дио горько всхлипнул от боли и, не сдержавшись, заплакал, отдаваясь мягкому поцелую и слабости, осевшей пеплом сожжённых страниц их порочной любви на поверхность его воспалённого сердца.