***
- Не знаю, что с ним. Нужны психологические тесты. Я бы мог их провести, но он меня не подпускает. У него что-то вроде ятрофобии, он вообще только с Прапором пока что взаимодействует, сам знаешь. - Никаких мне тут отговорок! Я просто так его что ли притащил? Прапор мне на миссии нужен, а времени терять нельзя. Давай, умник, варианты и прочее по списку. - Если он меня убьёт, это будет твоя вина. Рико прекрасно слышит голоса за стеной: раскатистый, командный, уверенный и тихий, язвительный, но такой же уверенный в своей неукоснительной правоте. Слышит и, более того, понимает. Он уже с неделю подслушивает за теми, кто по неизвестной причине обхаживает его и пытается привести изрезанное тело в норму. Его кормят нормальной человеческой едой – Рико ест, но фыркает, потому что приготовил бы куда лучше даже в полевых условиях. Ему дают воду, которую он предварительно обнюхивает на предмет добавок, и он выпивает целый стакан двумя глотками. Теперь скорее по привычке, ведь его больше не обделяют в простых человеческих потребностях. Однако он всегда настороже: кто знает, что его заставят делать, когда он придёт в норму. Скрипучая кушетка больше не является местом его заточения, теперь это целая лаборатория: Прапор уговорил Шкипера отвязать здоровяка от постели. Рико отблагодарил парня кривой улыбкой и с удовольствием потянулся во весь рост, как только крепкие оковы спали с рук и ног. За неимением тренажёров, Рико, оставшись в одиночестве, проверил возможности тела единственным доступным способом. Он отжимался на ладонях, на кулаках, на пальцах, делал сальто назад и ходил на руках. Не контролируя лицо за неимением свидетелей, Рико счастливо улыбался от самой возможности полноценно двигаться. Если бы можно было сейчас расшибить боксёрскую грушу, Рико точно был бы настолько рад, насколько это возможно. Ковальски, наблюдающий за пленником через экран монитора, чуть приподнял светлую бровь и поправил очки, что выражало крайнюю степень удивления. Если этот мужик так активен под снотворным, которое должно было действовать ещё часа три, то что он сможет сделать через те самые три часа. Пошёл бы Шкипер со своими приказами в пешее эротическое, конечно, но выслушивать его получасовой в лучшем случае ор о том, какой ему достался бестолковый лейтенант, не хотелось совсем. Дождавшись двух часов пополудни, Ковальски прихватил нехитрый обед и с тяжёлым вздохом заставил себя пойти в лабораторию. - Тихо. Спокойно. Видишь, никаких халатов и перчаток, - Ковальски демонстративно развёл руки в стороны, с трудом удерживая поднос на одной ладони. - Никаких врачей. Рико смотрит со смесью страха и отвращения. Он помнит эти руки и очки. Они принадлежат человеку в халате. Просто сейчас этот человек в чёрной водолазке и светлых джинсах. Но это врач. Рико не дурак, чтобы так просто обмануться переменой одежды. Лейтенант тем временем расставляет тарелки на стол и без тени стеснения принимается за еду. В его прозрачных пальцах нет скальпеля, там ложка, и вряд ли ложкой можно причинить боль. Хотя Рико может. Хоть ложкой, хоть тарелкой, хоть куском мяса. Ковальски доедает (у него режим), откладывает приборы в стороны и выжидающе смотрит на Рико. - Послушай… Я знаю, что ты нас понимаешь, с Прапором же общаешься. Так вот. Да, я доктор, но это я зашил твою руку. И обработал. И обрабатываю, когда ты спишь. А потом буду снимать швы, но так, чтобы тебе не было больно. Я понимаю, что в твоём мире хороших врачей не бывает, но смирись уж. Иначе Шкипер нас обоих… В общем, нам лучше поладить, чтобы не было проблем. Рико смотрит в стену и принимает отстранённый вид, будто не понимает, что до него пытаются донести. Однако это же только вид. Понимание от этого никуда не девается. Рико медленно, с хищнической готовностью напасть в любую секунду, обходит врача по окружности, считывая информацию. Инстинкты говорят, что ничего опасного этот человек из себя не представляет. Про себя Рико соглашается называть его по имени, переставая обезличивать врага, и осторожно садится за стол. Он зажимает вилку в одной руке, но применять её по назначению не собирается, ест исключительно свободной рукой, неотрывно следя за поведением недвижимого визави. Ужин и весь следующий день проходят примерно в той же обстановке. Ковальски понимает, что нужно просто дать привыкнуть, источая безопасность и равнодушие. А в этом он мастер.***
- Ты не хочешь или не можешь говорить? – вкрадчивый голос прерывает дребезг посуды, складываемой на поднос. Рико удивлён. С первого дня наедине вынужденный сосед не позволял себе разговоров, а сейчас бестактным вопросом лезет в душу. Поразмыслив, Рико надрывно хрипит и приоткрывает рот в бесплодной попытке вымолвить хотя бы короткое слово. Ковальски коротко кивает и подходит ближе. - Ты разрешишь мне посмотреть? Я не стану трогать, просто взгляну. Недоверие шевелится под кожей, разум вопит, что это блядский врач, что его нужно опасаться, но инстинкты, которым доверия куда больше, молчат, а потому Рико выпрямляется и открывает рот шире. Шрам, вертикально проходящий через губы, неприятно натягивается, но скоро должен окончательно зарубцеваться. Да, этот человек держал в руке скальпель, однако до сих пор не причинял боли. Ну а если решит тронуть сейчас, так его предупреждали об опасности. Лейтенант разглядывает чужую глотку со знанием дела, что-то отмечает еле слышными «угу», наклоняется, чтобы посмотреть на шею. И не трогает. Совсем. Как обещал. Рико смыкает губы и смотрит с подозрением, будто ожидает вердикт, хотя сам на удивление отчётливо помнит момент, когда его лишили права голоса. - Просто вставили и провернули? - голос Ковальски звучит глухо, будто он сам боится своего знания. Да, он военный врач. Он видел слишком многое, чтобы удивляться хоть чему-нибудь, но это было на войне или на разборках аморальных банд. И он отказывался понимать, как можно сделать подобное с обычным человеком. Даже если предположить, что этот мужик - военнопленный, ситуация не проясняется. Из пленных вытаскивают информацию, но не заставляют молчать. Научный интерес разгорается где-то в груди, и Ковальски перестаёт принимать происходящее за обузу. Он хочет выяснить. Хоть что-то.***
- Умеешь писать или рисовать? Рико с улыбкой кивает и принимает из уже не кажущихся жуткими рук чёрный маркер, а затем располагает большой блокнот на колене и выжидающе смотрит на Ковальски. - Как тебя зовут? Не обязательно полное имя или вообще настоящее. Как нам тебя называть? Мне не нравится звать человека просто человеком. Слышать такое странно и… волнительно. В этом месте всё происходящее в той или иной мере странное и волнительное, если вспомнить. Рико сам привык считать себя за лабораторную зверушку, но кто-то хотел звать его по имени, как нормального, считался с его желаниями и правами. Да, чёрт, вспомнить бы последний раз, когда его не звали «эй ты». Да и вообще хоть как-то звали. Буквы получаются печатными, кривыми, но понятными. Раньше писать получалось куда лучше, но воспоминания об этом выветрились в одной из мрачно-серых клеток, где людей считали за подопытных крыс или биоматериал. На листке, который видит перед собой лейтенант, красуются четыре буквы, складывающиеся в имя «Рико». - Хорошо, Рико. Я запомнил. Ободряюще улыбаться Ковальски не умеет в силу отсутствия полноценного желания это делать, но тянет уголок губ вверх, показывая благодарность за информацию. Отлично, здоровяк более-менее умеет писать, а значит и читать по-английски, и его зовут Рико. - Я врач, математик, химик, механик, инженер, тактик и аналитик. Отвечаю за полное техническое обслуживание, здоровье команды и планы по предстоящим операциям, - никакого хвастовства, просто примеры навыков. - Есть что-то, что ты хорошо умеешь делать? Рико усмехается, не показывая удивления широкому профилю знаний и задач собеседника. Сам он тоже не лыком шит, умеет делать пару вещей на отлично. Только написать это куда сложнее своего имени: много букв в разных последовательностях, мозг не справляется с обработкой объёма абстрактной информации, а продырявленная память отказывается давать подсказки. Поэтому через пару минут лейтенант смотрит на изрисованный лист. Там есть машина с открытым капотом, моторный катер и самолёт. - Ты умеешь водить это или чинить? – закономерный вопрос удостаивается простого кивка вместо ответа. Водить. Чинить. И разбивать. Рико умеет всё, что связано с транспортом. На следующем листе неаккуратно, но старательно выведено разнообразное холодное оружие. Это вопросов не вызывает. Об этом можно было и не говорить, Ковальски достаточно было разок увидеть, как Рико держит столовый нож. Далее в руках оказываются листы с другим оружием, включая лук, арбалет, огнемёт и миниган. Что ж, это крайне полезные навыки, которые по-настоящему ценятся в их отряде. Ещё более полезным кажется схематично нарисованные динамит и круглая бомба с горящим фитилем. Подрывник, значит. Занятно. Последним Рико отдаёт рисунок тарелки с чем-то дымящимся на ней. И вот здесь лейтенант не сдерживает настоящей улыбки, особенно глядя на гордого собой Рико. Готовить. Рико умеет готовить. Золото, а не новый знакомый. На свой страх и риск Ковальски машет ему рукой и ведёт на кухню. Как раз к ужину можно успеть что-нибудь сделать со скудным запасом продуктов в холодильнике. Рико скептически осматривает фронт работ и надменно усмехается. Мол, хрен с твоей лабораторией, посмотрим, кто главный у плиты. Увидеть этого Ковальски, к сожалению, не в состоянии из-за закрывающихся от удовольствия глаз. Если Рико раньше не работал в ресторанах, отмеченных звёздами Мишлен, то тот, кто учил его готовить, точно там трудился. Ничего настолько вкусного лейтенант не ел уже лет десять, с тех пор, как сбежал из дома. Чёрт возьми, никогда он не испытывал такого наслаждения от картошки с мясом и чем-то там ещё. И это-то учитывая почти полное отсутствие продуктов. Ковальски испытал срочную потребность съездить в магазин. А Рико… Что ж, он устал от жёстких стейков и переваренной рыбы. Ну может совсем чуть-чуть был благодарен за человеческое отношение и выразил своё «спасибо» доступным ему путём. Всё равно до конца расплатиться за спасение от мучительной смерти не получится никогда, сколько бы полезных функций он на себя ни брал.***
- Рико? – Ковальски услышал, как выключается старенький пузатый телевизор, и сделал шаг в комнату, окончательно привлекая к себе внимание. - Ты готов ещё немного пообщаться. Я покажу тебе картинки. Они… на них будут не всегда приятные вещи. Но я хочу понять, что тебе не нравится, чтобы в дальнейшем избегать ситуаций, где тебя может что-то разозлить. Хорошо? Рико не было хорошо от слова «нихуя». Он не хотел смотреть на плохие вещи. Не хотел выказывать слабость или вспоминать обрывочное прошлое, которое определённо пронесётся в его голове, как только сработает триггер. Однако смысл этого действа до него дошёл. Нет, он вовсе не хотел что-то вспоминать, но так было нужно, чтобы потом всё было хорошо. Ковальски всегда выполнял свои обещания, и это выполнит. Определённо. Опытным путём удалось выяснить довольно интересную последовательность. Рико любит море. Он буквально просветлел, стоило показать ему изображение пенящейся ярко-голубой воды. А вот тазы с водой Рико ненавидит настолько, что мгновенно порвал лист с изображением, яростно взрыкивая. Ему нравится лес, птицы, цветы, снег, пингвины, дельфины, пауки, змеи. На фотографии змеи, однако, Рико призадумался. Присмотревшись, он узнал полоза и благосклонно кивнул. Ковальски отметил, что Рико, похоже, хорошо разбирается в мире фауны. Зато Рико боится подвалов, темноты, рефрижераторов, ярких ламп, шприцов и лягушек. Он без явного интереса относится к женщинам (хотя может мексиканка с плавными изгибами просто не в его вкусе). И он закрыл ладонями лицо перед изображением плюшевого медведя. Лейтенант не совсем понял, что значит этот жест, но решил не спрашивать, потому что когда Рико опустил руки, его глаза оказались влажными и покрасневшими. И без слов ясно, что речь о детстве вести не стоило.***
Шкипер у самой двери улавливает аромат чего-то съестного и звуки классического рока. Ковальски тут что, ебанулся совсем в обществе молчаливого психа? Однако на кухне обнаруживается совсем не верный лейтенант, а этот самый псих, мелодично бормочущий в такт Black Sabbath и усердно натирающий кусок мяса какой-то специей. Ковальски заявляется только через минуту, коротко усмехаясь шокированным лицам сослуживцев. - Где бы ты его ни нашёл, Шкипер, но ты сам сейчас будешь благодарен себе за это. - Не знаю, что за магию ты здесь сотворил, но через полчаса… Через полчаса и обед ты будешь объяснять мне, какого чёрта он на моей кухне без приказа. Наряд тебе. - Но… - На палубе темно. Жду доклада, Ковальски. Потом. С ним за стол-то можно? - Не отрицаю опасения, что он способен закусить тобой, чтобы разнообразить меню. - Дерзишь, зараза. Я даже успел соскучиться по этому вечно ироничному тону. Прапор хоть и устало, но радостно помахал Рико открытой ладонью и пошаркал за Шкипером по комнатам, ничего в мире не желая сильнее, чем принять горячий душ. - Во-первых, он Рико. Большего он сообщать не захотел, а я не счёл нужным спрашивать. Во-вторых, он отлично обращается со всевозможным оружием, но предпочитает холодное. В-третьих, ему под силу почти любой транспорт. Не проверял, но полагаю, скорость для него имеет не последнее значение. Грузоподъёмность, очевидно, превышает каждого из нас. Он поднял меня так, как будто мои восемьдесят шесть килограммов - это лёгкий пакет из супермаркета. Насколько я могу судить, у него очень чуткий слух и почти животное обоняние, а также невероятная реакция. И самое главное: он подрывник. Собрал мне бомбу за сорок минут, такую идеальную для заданных условий, как будто штампует их пачками по двадцать штук в день без выходных. Сыто жмурясь, Шкипер почесал бородку и тихонько присвистнул. Чуйка на людей и так довольно редко его подводила, но сейчас, видимо, сработала на сто баллов. Они все здесь с заскоком, и ещё один шизик их отряду точно не помешает.***
Пятый день в чёртовой палатке влияет на Ковальски убийственно. С его-то ростом и кровать подобрать почти невозможно, чего уж говорить о временном жилище, которое должно быть максимально незаметным и с минимумом удобств, читай: никаких громоздких спальных мешков, только тонкое одеяло. Если уж у молодого и здорового Прапора спина отваливалась после непродолжительного сна, то Ковальски бы вовсе не удивился, откажись его собственная поясница и дальше терпеть столь издевательское отношение. А ведь изначально миссия планировалась короткой и лёгкой: всего-то обезвредить небольшой, но опасный картель, передвигающийся из одного убежища в другое вместе с товаром. Достать их на базе не представлялось возможным из-за покровительства продажного офицера, взятие с поличным которого являлось побочной целью. По-хорошему, на такое плёвое дело вполне хватило бы Прапора в форме молодого неподозрительного копа, ежей на дороге и Ковальски с винтовкой. Но именно поэтому они поехали всем квартетом. Уже квартетом. Это задание должно было стать испытанием Рико в полевых условиях. Однако либо поступившая и обработанная информация была неверна, либо эти черти где-то раздобыли клон Ковальски, который как никто умел придумать идеальную маскировку. Установленные в километре от места засады камеры фиксировали лица водителей и пассажиров, но никого даже смутно похожего не засекали. Возвращаться с пустыми руками не было никакого желания – за картель обещали неплохую награду. А так как это мудачьё толкало синтетику школьникам, коммандос преследовали и личные мотивы, без сомнений желая снести башку таким мелочным гондонам. В диких условиях Рико показывал себя с лучшей стороны. Он действительно любил лес и ничуть его не боялся. Подстрелил оленя, обеспечив напарников вкусной едой на несколько дней, занятно хрустел жареными термитами, вызывая тошноту у Прапора, развлекал неспящих и не дежурящих у оборудования карточными играми, подчистую размазывая их при помощи шулерства и хрипло посмеиваясь над не такими ловкими соперниками. Ровно до тех пор, пока Шкипер не объявил боевую готовность. Видимо, глава картеля специально разнёс информацию о более раннем выезде, потому что не предполагал, что кто-то будет ждать его почти неделю. Ковальски же настаивал, что о засаде знать не могли: внедрившегося копа ещё не обнаружили. Собственно, единственная сложность миссии заключалась в том, чтобы не задеть того самого полицейского. Рико слышал, как Шкипер рассказывал подчинённым подробности дела. Слышал о распространении отравы среди детей. С его точки зрения, «пиздец» - самое мягкое, что можно было сказать о настолько вопиющем ублюдстве. Пока Прапор раскладывал на дороге ежа, Ковальски пристраивался к нежно любимой беретте, а Шкипер отчитывался заказчикам о начале операции, Рико натянул камуфляжный плащ, вообще-то нужный только в будущем, во время зачистки территории, и прихватил пистолеты с увеличенным магазином. Он отстреливал механически и методично: в водителя, в пассажира спереди, затем в остальных. Неконтролируемая ярость делала движения отточенными, почти роботизированными. Для зрителей Рико и вовсе перестал быть похожим на человека: звериный оскал и полное отсутствие какого-либо колебания превращали его в машину для убийств. И даже когда он оказался подстрелен расторопным гангстером, выражение лица ничуть не изменилось. - Отставить! Хватит! Голос за спиной доносился сквозь шум в ушах, словно через толщу бушующей воды. Рико не было никакого дела, что ему могут сказать, ему вообще не было нужно кого-то слышать. Плевать. Пиздите что угодно, он должен порешить ублюдков, не оставив им и шанса на выживание. - Остановись! Слева пробегает фигура. Голос фигуры заглушается визгом шин и дребезгом сдавливающегося железа. Рико не смотрит по сторонам и уж точно не собирается прекращать огонь. Он знает, что никто другой не размажет гнилые мозги этих тварей по салонам машин. - Прекрати! Ковальски орёт во всё горло и загораживает обзор, ногой выбивая глок из мёртвой хватки смуглых пальцев. Худое лицо выглядит испуганно и зло. Выражение лица Рико отзеркаливает чужие эмоции. Подрывник осматривается, будто впервые видит дорогу, машины, мёртвые тела и своих товарищей.***
- Ты, блядь, какого хуя решил назначить себя главным, - гневно кричит Шкипер, даже не пытаясь сдержаться. Прапор из угла бормочет что-то о своей вине, ведь он был ближе всех, но не помешал, на что получает раскатистое «завали ебло». – Ты всех нас поставил под угрозу! Помешал Прапору выполнить свою часть плана и напугал до чертей! Я из-за тебя чуть не подорвал репутацию! Ты чуть не подстрелил осведомителя! Ты почти выстрелил в Ковальски, потому что этот идиот ринулся тебя останавливать! Ты… Я даже думать не хочу, что творится в твоей башке! Только отойдя от лошадиной дозы успокоительного, Рико выслушивал отборнейшую ругань человека, который не так давно спас его буквально из ада. Шкипер вытащил его из бесконечного кошмара, доверился, а Рико подвёл его так сильно, что у того не хватало слов. Подвёл всех, сорвал миссию. Они выкрутились, но это не отменяет факта. Рико чуть не выстрелил в Ковальски. В человека, который, обманувшись, громче всех настаивал на том, что нужно наконец-то дать новому товарищу показать себя, а сейчас невесомо промакивал сочащуюся сукровицей зашитую рану на боку вспыльчивого обманщика. Рико прекрасно осознавал свой проступок. И корил себя куда хуже, чем Шкипер. Всё, что он мог – эти кивать, соглашаясь с каждым метким оскорблением. Да, псих. Да, безмозглый. Да, ебанутый. Слышать такое ему не впервой, почти не обидно. По крайней мере нет смысла все эти определения отрицать. Рико не знает, куда ему теперь идти, но в том, что уйти придётся, не сомневается. Эти люди были к нему добры, пока он делал всё правильно, но мириться с обострениями настоящего безумца они не подписывались, это слишком сложно, чтобы можно было простить и принять. - Шкипер, разреши. Не хочешь услышать варианты? – ровный голос без каких-либо интонаций рушит наступившую тишину, когда главный наконец вымещает эмоции. - Да, он почти завалил нам миссию. Но, заметь, почти. Он не убил тех, чьи жизни важны… - Не успел! Не успел убить, потому что ты бросился под пулю! - Возможно. Но всё же. Он был нам полезен. И будет, если давать ему правильные задания. Ты вытащил его из лаборатории, притащил сюда, ничего о нём не зная. Больше трёх месяцев он вёл себя приемлемо для нашего дурдома, помогал мне с тестированием разработок и исполнял все твои указания. Со вспышками агрессии можно бороться, я готов потратить на это время. Потому что ты знаешь, что его ждёт, когда ты выставишь его за дверь. Соображалка после успокоительного работала туго, но Ковальски привык разжёвывать мысли, будто его окружают первоклассники, так что даже до Рико дошёл общий смысл. Ковальски… выгораживал его? Его, так не вовремя поддавшегося ярости. Его, поставившего под удар единственных людей, которые отнеслись к нему почти как к равному. Его, своим психозом разрушившего идеальный план. Впрочем, кроме разрушений Рико ничего и не умел. Всё, что имело к нему отношение, рано или поздно ломалось, поддаваясь сидящему внутри хаосу. Рико опустил взгляд и медленно помотал головой, мученически отрицая слова лейтенанта. Да, он понимал, что ожидает его в недружелюбном мире за стенами базы, но так же он понимал себя. Он не сможет контролировать своё желание превращать в прах всё, что по его переменчивому мнению этого заслуживает. И скорее всего мир только выиграет, если в нём не будет человека с таким «даром». - Отставить «нет», сержант, - с обречённым спокойствием приказывает Шкипер. - Если я не могу верить Ковальски, то кому тогда вообще могу. Я ничего не ожидал от этой миссии, она была не важной. Я готов был рискнуть, и рискнул. И не жалею об этом. Хорошо, что мы узнали о твоей проблеме таким образом, а не в по-настоящему патовых обстоятельствах. Будем работать. Я спас тебя от смерти, и не собираюсь отдавать обратно этой суке. На секунду Ковальски прикрыл глаза, безмолвно празднуя победу здравого смысла. Как и сказал Шкипер, будем работать. Жизнь и так обошлась с Рико слишком сурово, нельзя было позволить ему и дальше подвергаться испытаниям. Огромный мужик с бандитской рожей, пересечённой шрамом, умеющий только пугающе-невнятно рычать и гаркать вместо произношения слов, но при этом имеющий черты характера ребёнка из-за вызванной препаратами амнезии. Выгнать его – всё равно что вышвырнуть обратно на улицу только отогревшегося бродячего пса в наморднике. Ко всему прочему Рико был по-своему заботливым, всегда старался делать любую работу в полную силу. Ковальски вспомнил почему-то, как недавно Шкипер попросил новобранца принести со склада тёплые одеяла. Видимо, почувствовав, что в лаборатории холоднее, чем в других комнатах, Рико не только притащил целых два экземпляра, но и тотчас же укрыл занятого работой Ковальски одним из них, задержав большие горячие ладони на ссутуленных плечах. От одного воспоминания об этом моменте лейтенанта пробрала дрожь. Он понимал, что нелогично принимать подобный жест за что-то личное, но сердце всегда пропускало удар, надеясь, что кто-то всё же по собственной воле позаботился о его комфорте.***
Стены бывшей лаборатории, теперь оборудованной под комнату, всё такие же серые. Если прислушаться, всё так же можно услышать, как за окном ветер играет кронами редких деревьев, а за стеной увлечённо печатает Ковальски. Рико слушает. Настолько сосредоточенно, будто боится пропустить хотя бы одно нажатие чужих пальцев на клавиши. Прошёл целый год с момента его прибытия на базу, и всё это время тот, кого Рико поначалу намеревался убить, защищал его, учил и помогал, никогда не прогоняя. Рико старался не переусердствовать с использованием этого подарка судьбы, но получалось всё хуже и хуже. Не было физической возможности дать лейтенанту отдохнуть от своего общества. Кажется, тому только в радость постоянная поддержка – дополнительные грубая сила и умелые руки не вредили ещё ни одному изобретателю. Но Рико бессознательно воспринимал позволение помогать как разрешение быть рядом. Рико не помнил, когда последний раз кто-то был не против его общества. Вряд ли ему вообще было, что помнить. Ковальски высокий и довольно сильный, но в глазах куда более крепкого подрывника всё равно выглядит хрупким. Прохладные тонкие пальцы, зашивающие и обрабатывающие ранения (и даже в столь болезненных обстоятельствах Рико был рад чувствовать их прикосновения), голубые вены на тощих предплечьях, светлые волосы и прозрачные глаза, явно выступающие ключицы и узловатые плечи, узкая талия, длинные ровные ноги и подтянутый зад… От одних мыслей тело прошибает дрожью, словно на шее опять шокер. Люди не выглядят, как Ковальски. Так выглядят дорогие фарфоровые куклы. И созданы эти куклы вовсе не для тяжёлой работы, не для проведения химических экспериментов, построения планов… Не для всех обязанностей, которые берёт на себя лейтенант. Тем более не для страданий по какой-то там Дорис. Что эта девчонка вообще понимает в идеальных людях. Обнаружил для себя этот факт Рико со злостью. Как мог Ковальски обратить внимание на чёртову Дорис с её вечной натянутой улыбкой, глупыми глазками и неловкой слабостью. Виделись они редко. Рико предпочёл бы не видеться вовсе. И чтобы Ковальски тоже не видел её слащавую мордашку, не ловил каждое слово и не жил на кофейной диете после очередного отказа. Рико понимал, почему Дорис категорична в отношении лейтенанта. Если бы она была влюблена, она могла бы потерпеть частые расставания и прочую шелуху жизни военного, это не являлось главной проблемой в их взаимодействии. Просто Дорис нужна надёжность, крепкое плечо, ведущая рука и море внимания к её персоне. И Ковальски нужно то же самое. Не смыслящий в межличностных перипетиях лейтенант видел родственную душу, чувствовал понимание своих притязаний, но куда более опытная девушка не желала портить им обоим жизнь своим согласием. Они никогда не смогли бы дать друг другу то, в чём оба нуждались, в один момент погрязнув в горькой апатии ведомых людей без маяка. Если бы Рико получил малейший намёк на возможность, он бы напролом протащил своего лейтенанта к «долго и счастливо». В фантазиях Рико это было вовсе не место, скорее состояние. Конечно, «долго» с их-то жизненным укладом понятие относительное, но он бы что-нибудь придумал. Не во всём же Ковальски быть главным умником, кое-что нужно оставить тем, кто разбирается лучше. А вот счастливо может быть везде, если оно есть в сердце. Рико готов был отдать всего себя, чтобы напарник забыл о неврозах, одиночестве и мрачных ночах в скудно согретой постели, простыни на которой стабильно имели запах пороха, химикатов, лекарств, лёгкий оттенок кофе и ещё более неуловимые нотки марихуаны. Подрывник и сам был не дурак прогуляться с сигарой в зубах, но от Ковальски почему-то не ожидал наличия тщательно скрываемого пристрастия к наркотикам. Колючим осадком ложится мысль, что иного способа успокоить нервы лейтенант уже не видит. Рико бы точно разобрался с такой жалкой проблемой: не тяжела наука с понимающим видом кивать, слушая жалобы на жестокий окружающий мир, да покрепче обнять, утоляя очевидный тактильный голод. Обнять. Боже, да за одну лишь возможность прижать к себе это тощее чудо Рико отдал бы всё. Даже без ответа, просто так, чтобы Ковальски почувствовал себя согретым, важным, любимым. Подрывник сердцем чувствовал в напарнике необходимость быть значимым. Проявлять внимание, заботиться о нём было приятно, потому Рико иногда давал волю рукам, поглаживая выпирающие позвонки, растрёпывая зачёсанные волосы или согревая извечно ледяные ладони горячим дыханием. Если бы только можно было сделать что-то более значимое, заявить своё право на более близкий контакт… И может тогда Ковальски сам не захотел бы, чтобы его отпускали. Сам оплёл прозрачными руками крепкую шею и уткнулся носом в бритый висок. Ощущения чужого дыхания возле уха хоть и надуманное, но отчётливое. От этого по позвоночнику бежит волна мурашек, сосредотачивающаяся внизу живота. Пресс непроизвольно сокращается, его буквально сводит от неудержимого желания. Как же охуенно давно эта фантазия поселилась в дурной голове: вот Ковальски скидывает свой чёртов халат (со временем Рико привык к педантичной детали гардероба напарника и даже в какой-то мере полюбил её как часть образа лейтенанта), подходит ближе, чуть наклоняет голову и шепчет, что Рико может делать с ним всё, что захочет. Любой каприз. Разложить, нагнуть, зацеловать трепещущее под напором тело. Пересчитать рёбра, закинуть ноги на плечи, вылизать, вылюбить до невменяемости. Оставить столько засосов, сколько поместится на бледной коже, чтобы все видели, что этот человек уже кому-то принадлежит до последнего атома. Столько укусов, чтобы почти сожрать небольшое количество мяса, держащееся на хрустких костях, разодрать зубами прочную корку скованности. Весеннее обострение то ли оправдание, то ли причина повышенной дёрганности. В один момент держащийся на отголосках адекватности мозг решает свалить как можно дальше от Ковальски с его невозможной сексуальностью, и вот в следующую минуту ноги сами несут обладателя в лабораторию или на полигон. Рико не хочет усугублять ситуацию, не хочет давать себе повод для срыва, пусть это больно, но лучше держаться подальше. Только вот выдержки хватает на несколько часов в лучшем случае, по прошествии которых он уступает желанию наслаждаться присутствием персонального запретного плода. Настоящее сумасшествие не в приступах агрессии, не в галлюцинациях, не в потере памяти и не в гиперэмоциональности. Оно здесь – прячется по углам, грызёт изнутри, мерещится нужными действиями и словами, подсказывает единственный выход из сложившейся ситуации. Рико держится, когда лейтенант наклоняется над пробирками с шипучей плазмой. Когда холодные пальцы в полупрозрачном латексе пальпируют лимфатические узлы после миссии на самом севере Канады. Даже когда Ковальски выходит в коридор в одном полотенце после душа, спеша на зов Шкипера. «Пока что ты держишься» - нашёптывает искушающий внутренний голос с намёком, что терпение иссякнет совсем скоро. Многие считают Рико монстром, оголённым нервом без капли рассудка и без возможности испытывать серьёзные чувства. Все они ошибаются. Он чувствует. Долго и мучительно хранит в душе желание взорвать глыбу льда, окружающую Ковальски, десятками килотонн своей любви в тротиловом эквиваленте.***
Будучи занудным педантом, Ковальски подписывает каждую колбу, хранит все шприцы в одном ящике, раскладывает ампулы в порядке значимости. И за эту черту Рико сейчас благодарит его сильнее, чем за все остальные милые особенности. Задумываться над происходящим он себе не позволяет. Надумался уже, хватит, по самые уши в этом чёртовом думании. Это не то, что получается у подрывника лучше всего. А вот быть расчётливым и незаметным - легко, особенно когда цель настолько оправдывает средства. Шкипер с Прапором сейчас где-то на Манхэттене, они не вернутся на базу как минимум до следующего полудня. А почти целый день уже ушёл на все приготовления. План прост как дважды два, но всё должно быть продумано более чем идеально, потому Рико заморочился основательно, перепроверяя каждую мельчайшую деталь. Он готов ко всему, что его ждёт. К вылету из команды, к безжалостной драке, даже к тюрьме, что было бы логично, и тотальному одиночеству. Он получит своё, а там уж выживет в любых условиях на воспоминаниях о лучшей ночи из возможных. По расписанию Ковальски должен через несколько минут выйти из душа. Рико уже стоит в тусклой лаборатории, готовый напасть как оголодавший хищник на сочную добычу. Впрочем, он сейчас и есть потерявший рассудок от голода зверь, точно знающий, как загнать свою жертву. Дверь душевой открывается. В нос ударяет запах ментола и крутого кипятка. Тёплый, чистый, ещё влажный, лейтенант делает шаг, удивлённо смотрит на напарника и оседает безвольной вещью в сильных руках. Успокоительное рассчитано ровно на час: Рико наблюдал за операциями так часто, что ничуть не сомневался в дозировке. Поудобнее перехватив расслабленное тело, подрывник направляется в гараж. Он не опасается камер наблюдения по всему наружному периметру базы: хрен бы с ними, с этими записями, отпираться от содеянного он всё равно не собирался, а обустроить под нужды гараж было проще всего. Связывать пленника Рико не впервой, именно он чаще всего занимался пытками при допросах крупных преступников, а потому полностью обездвижить человека не было для него хоть сколько-нибудь сложно. Гибкая верёвка оплетает шею, спускается под грудь, обходит рёбра. Острые локти плотно прижаты к бокам, запястья в несколько слоёв накрепко обхвачены вязью и зафиксированы узлами за спиной. Ради собственного удобства ноги нужно обездвижить по-отдельности, согнув в коленях, чтобы у пленника не было возможности пнуть похитителя. Между бёдрами и голенью проходят по три узла, после чего верёвка безапелляционно крепко обвязывается вокруг ступни. Кажется никогда в жизни Рико не был так сосредоточен и аккуратен. Он не хотел причинять боль или делать чужое положение неудобным. Нужно было следить за тем, насколько туго верёвка держит каждый сантиметр желанного тела: не слишком ли крепко, но и без надежды на возможность развязаться без посторонней помощи. Последняя нить отходит к специально вбитому в землю колышку. Не короткая, чтобы пленника можно было передвигать, но и не слишком длинная, иначе можно было бы вывернуться и предпринять попытку освобождения. Последний штрих - новенький кляп. Целовать тонкие губы хотелось до одури, но слишком страшно было бы слышать ругань и просьбы отпустить. Остаётся всего несколько минут, и ледяные глаза насквозь прошьют взглядом, полным смеси ужаса и непонимания. Можно было бы так и оставить Ковальски без сознания, но подрывник не смог бы прочувствовать момент. Собственное удовлетворение отходило на второй план перед потребностью донести, как много удовольствия он мог бы доставить лейтенанту, если бы тот позволил. Рико хватило бы руки и резиновой леди, отдалённо похожей на Ковальски, но он категорически не мог смотреть на болезненную, почти патологическую недоласканность любимого человека. Связанным Ковальски выглядел ещё более беззащитно. Рико зажёг тусклую лампу в углу помещения и с предвкушением рассматривал плоды своих трудов. Восхитительно. Такой беспомощный, близкий, настоящий, объект воздыханий лежал, раскинувшись на импровизированной постели из нескольких спальных мешков. Чёрная верёвка резко контрастировала с молочной белизной кожи. Это было похоже на подарок, обёрнутый праздничной лентой. Подарок Рико самому себе. Жаль, нельзя было развернуть его и насладиться содержимым в полной мере, но так тоже хорошо. Хотя бы так. Иначе последние остатки здравого смысла скатились бы в бездну вслед за человечностью и уважением к чужим желаниям. Легче было верить, что лейтенант тоже хочет всего этого, просто пока сам об этом не знает. Белёсые ресницы мелко подрагивают, и Ковальски с усилием открывает глаза, пытаясь пошевелиться. Не выходит. Ни одним мускулом он не может дёрнуть так, чтобы сдвинуться с места. Цепкий взгляд хватается за детали: лейтенант в пустующем гараже, он обнажён, мастерски связан, и на него горящими глазами смотрит… Рико. От его пожирающего взгляда хочется сбежать, так смотрят на кусок мяса, добычу, но не на человека. Внезапно сине-зелёные глаза преображаются. Подрывник замечает, что его пленник проснулся. Это волнительно, сердце заходится рваным ритмом, на лице проступает выражение извинения, но тут же сменяется безоговорочной уверенностью в своих действиях. Опустившись на колени, Рико нависает над ничего не понимающим напарником и на пробу ведёт носом по впалой щеке, вдыхая аромат желанного тела, перемешанный с привычным шампунем. Он переходит на шею, всё так же прикасаясь только кончиком носа, утыкается в ямочку на ключице и позволяет себе просто дышать, напитываясь родным запахом, обдавая чувствительную кожу горячим воздухом. Это уже гораздо больше, чем стоило бы себе разрешить, но всё равно слишком мало. Губы находят бьющуюся жилку и прижимаются к ней в тщетных попытках успокоить разрывающееся от страха сердце. Рукой подрывник ведёт по дёргающемуся плечу, спускается на бок и сжимает крепко, собственнически, будто заверяет, что не нужно больше ни о чём беспокоиться, он сам позаботится обо всех невысказанных желаниях. Кожа, всегда скрытая под одеждой, у Ковальски на ощупь ещё более нежная, чем на ладонях. Плавная, эластичная, похожая на лепесток плюмерии, и аромат у неё ничуть не менее завораживающий. Рико не очень понимает, что со всем этим теперь делать, но точно уверен: он ни в коем случае не причинит боль. Зная, как можно одним сильным нажатием вызвать судорогу или повредить нерв, он просто будет касаться этих точек со всей возможной осторожностью. Тяжело сглотнув, Рико касается беззащитной ключицы кончиком языка и ведёт влажную дорожку к подбородку, вылизывая судорожно пульсирующее горло. Странно, что Ковальски не издаёт ни звука, но это не то, о чём может задуматься подрывник, ему куда важнее затронуть лаской каждый миллиметр любимого тела. Он продолжает водить губами по хрупкой шее, слегка прикусывая кожу и уделяя особое внимание острому кадыку, а после опускается чуть ниже. Физического контакта безудержно мало, и Рико тянется за спину, чтобы стащить с себя затёртую майку. Кожа к коже он быстрее отогреет затерявшегося в вечной мерзлоте напарника. Майка отбрасывается куда-то в сторону, и подрывник с ещё большим рвением налегает на Ковальски, утыкаясь носом в обвязанную грудь. За нерушимой рёберной клеткой прячется заходящееся сердце. Бьющееся, живое, дающее жизнь. Его сбивающийся ритм захватывает дух, на минуту Рико прислоняется ухом чуть левее верёвки и просто слушает, не забывая руками оглаживать и нежить в тепле нуждающееся во внимании обездвиженное тело. Затуманенный взгляд падает на напряжённые бледно-розовые соски, требующие ласки. Рико поочерёдно втягивает их в рот, аккуратно обводит языком. От трения пальцами соски темнеют, раздражаются. Ковальски сдавленно мычит, и этот звук нельзя интерпретировать как подбадривающий или останавливающий, но подрывник в любом случае счастлив, получив какую-то отдачу, это мотивирует действовать с большим напором. Ловкий язык раздразнивает дошедшую до пика чувствительности нежную кожу, Рико невесомо щёлкает по соскам языком, и в следующий момент ощутимо прикусывает, не давая сосредоточиться на одном из видов удовольствия. Боже, Рико готов был часами оттягивать, кусать, тереть и зализывать отзывчивую грудь партнёра, но всё же этого было недостаточно. Ему нужно всё тело, найти и заласкать каждый восприимчивый участок, успеть за жалкий один раз доставить всё возможное наслаждение. Собственное возбуждение причиняет дискомфорт, член болезненно ноет и упирается в жёсткую ширинку, но пока что Рико старается полностью сосредоточиться на Ковальски, частыми поцелуями спускаясь к его подрагивающему животу и очерчивая языком чёткие линии мышц пресса. Волна эмоций захлёстывает от осознания, что у лейтенанта всё-таки тоже стоит, то есть по крайней мере его телу нравится всё происходящее. Огрубевшие от физической работы ладони оглаживают судорожно сокращающиеся бёдра от коленей к паху. Рико сдавленно рычит, это слишком хорошо, настолько, что хоть сколько-нибудь здраво оценивать ситуацию он перестаёт в ту же секунду, всей душой отдаётся инстинктивному наитию. Спустившись ещё ниже, подрывник ведёт языком от самого основания аккуратного члена до карминно-розовой головки, обводит выступающие вены, задевает натянутую уздечку и дразнит её, надавливая. Вдоволь поиздевавшись случайными прикосновениями, Рико облизывает губы и вбирает пульсирующий член в рот, резко опускаясь сразу до конца. В горле слегка першит, но отсутствие рвотного рефлекса делает ощущения приятными. Сверху доносится громкий вздох, и подрывник молится всем богам, чтобы кажущееся одобрение оказалось реальным. Спокойно впуская невероятно твёрдый ствол в самую глотку, Рико медленно двигает головой, при этом не забывает усердно работать языком. Он задерживает дыхание и насаживается ртом до основания, после чего высовывает язык и лижет поджавшуюся мошонку, где только может дотянуться. Не зная наверняка, он всё равно понимает, что таким талантом обладают немногие и это должно быть очень приятно. Стоит участить и стабилизировать ритм движений, как Ковальски начинает задыхаться от блаженства, тихо поскуливая и безуспешно пытаясь отстраниться. Рико подхватывает его широкими ладонями под поясницу, двигает себе навстречу, а почувствовав чужие судорожные толчки почти замирает, с удовольствием принимая в самую глубину разработанного горла беспорядочные всплески мощного оргазма. Всхлипы, бессознательные метания, задушенные полустоны – и всё это его рук, точнее рта, дело. Всё это из-за него и для него. Какое-то время подрывник спокойно и нежно выцеловывает подрагивающие бёдра и вбирает в рот сверхчувствительные яйца партнёра, отходящего от первого раунда. Ковальски, наверное, даже не предполагает, сколько ещё ему предстоит узнать о собственном теле, как много жадных и собственнических поцелуев ощутит его кожа. Через несколько долгих минут льдистые глаза более-менее фиксируются, возвращая раскрасневшемуся лицу осмысленность, и Рико принимает это за сигнал к продолжению. Он впивается поцелуем в солоноватую шею, со всей любовью заглядывает в эти самые распахнутые глаза, полные непонимания, и переворачивает партнёра спиной вверх, поудобнее укладывая его на мягкое ложе. Вот сейчас наконец можно стянуть дико мешающиеся штаны, чтобы притереться всем телом. Руки. Те самые руки, что столько раз зашивали рваные раны, забирая режущую боль. Эти руки – первое воспоминание о новом доме, о знакомстве с людьми, которых можно назвать семьёй, о начале новой жизни, полной весёлых мгновений, о самом Ковальски. Связывая запястья, подрывник постарался не перекрыть ток крови, чтобы узкие ладони не потеряли чувствительность и не мёрзли ещё сильнее, чем обычно. Рико мягко касается губами каждого пальца, вбирает по одному в рот и согревает, скользя по фалангам мокрым жарким языком. В его движениях сокрыта беспредельная благодарность за всё, что сделали для него эти невероятные руки, что они олицетворяли, и за то, как много значили. Почувствовав, что сухие узловатые ладони наконец по-настоящему отогрелись, Рико сдвигается выше, чтобы полностью накрыть партнёра своим тяжёлым горячим телом. Член предвкушающе дёргается, когда подрывник касается им верёвки на внутренней стороне бедра лейтенанта. Следуя инстинктам, Рико устраивается удобнее, проскальзывая влажной головкой по ложбинке между упругих ягодиц, и замирает прямо так - вжимаясь членом в потрясающий зад. Ладонями оглаживая недвижимое тело, снова становящееся гиперчувствительным, подрывник упирается губами в самый верх шеи, позволяя коротким светлым волосам щекотать кончик носа. Это местечко на теле имеет для Рико особый смысл: самая незащищённая слепая зона, такая опасная и неудобная для защиты. То, что он может спокойно трогать партнёра именно здесь, является невыразимо важным обстоятельством, поэтому Рико с особой осторожностью водит по шейным позвонкам губами, еле ощутимо покусывает и втягивает покрывшуюся мурашками кожу, оставляя видимые розовые следы. Бёдра всё это время двигаются будто сами по себе, имитируя фрикции, и Рико помимо собственной воли доводит себя до грани. Но разве можно удержаться, наконец дорвавшись до исполнения заветной мечты? И Рико не сдерживается, трётся сильнее, ускоряется, утробно рыча, и кончает, не выдержав и пары минут. Он по-звериному прихватывает зубами тонкую кожу на загривке Ковальски, и резкими всплесками спускает на поясницу, сбивая градус напряжения в грозящем взорваться от переизбытка эмоций теле. Ожидаемого расслабления, однако, не наступает. Можно ли отдыхать, когда лейтенант скорее всего неосознанно прогибается, будто требует продолжения. И Рико продолжает, спускается ниже, чтобы собрать языком следы своей деятельности. Он не находит в этом ничего странного или постыдного, просто не хочет использовать сегодня салфетки и действует единственным, на его взгляд, простым и логичным путём. Очистив сладкую кожу от горьковатого семени, подрывник делает упор на колени, чтобы освободить обе руки, нужные для куда более важного дела, чем дополнительная опора. Мозолистые широкие ладони проходят по дрожащим бёдрам, уверенно сжимают впалые бока и устраиваются на подкачанных ягодицах, расслабляюще массируя. Ковальски сейчас, должно быть, страшно, потому что он неловко ёрзает, будто пытается сбросить чужие настойчивые руки, но Рико успокаивающе урчит, продолжая любовно поглаживать сокращающиеся мышцы, движениями заверяет, что не причинит боль. Склонившись, он высовывает язык и ведёт от мошонки до копчика. Сладко, вкусно, так завораживающе. Рико прижимается ртом к конвульсивно сжимающемуся анусу и обводит языком, чтобы ощутить каждую складочку бархатистой кожи. Он вылизывает медленно, тягуче, явственно наслаждается процессом. Приходится пережать собственный член у основания, чтобы не кончить всухую раньше времени. Протолкнув кончик языка внутрь податливого входа, Рико тянется руками к груди, поглаживает и там тоже, снова раздразнивая мгновенно встающие соски, пощипывая их и оттягивая. Ковальски чувствует всё слишком остро, но одновременно отдалённо, словно это не его тело переживает сладкую пытку. Он в жизни не был настолько возбуждён. Девушки требовали инициативы, и он притворялся, что умеет её проявлять. Но сейчас строгий лейтенант связан и вжат лицом в подушку, и единственное, что он может - это заливать слюной скользкий кляп и апатично мычать в спальный мешок, потому что лишён возможности не только двигаться, но и говорить. Он не имеет здесь власти. Может и хотел бы возразить в паре моментов или попросить ещё, только его мнение никому здесь не нужно. Рико сам решает, чего хочет его партнёр, и, что самое странное, Ковальски действительно начинал хотеть этого, будто заражаясь чужой лихорадкой. Затуманенный мозг безуспешно старался думать о неправильности происходящего, но голодное до тактильных воздействий тело жаждало большего, никак не могло насытиться обилием беспорядочных ласк. В конце концов, если не считать слегка натирающей верёвки, всё, что творил Рико - особенно в память врезался крышесносный минет - было до обморока приятно. Лучше, чем всё, что доводилось испытывать ранее. Со временем переставал пугать даже факт неизбежного проникновения: к сопутствующей боли Ковальски относился спокойно, а в остальном это просто новый опыт. Довольно зарычав от того, насколько лейтенант стал раскрытым и податливым, Рико обшарил рукой стоящий поблизости ящик с инструментами. Где-то на крышке лежала смазка. Всезнающий Ковальски иногда сам поставлял её, зная темперамент напарника, чтобы тому было проще, как он выражался «снимать напряжение», и даже сам доступно объяснил, как правильно её использовать. Как будто знал, что делает это ради своего же блага. Рико выдавливает на пальцы прозрачный гель, увлажняя сухую кожу. Ощущения на руках совершенно иные, чем были на языке. Пальцам мокро и горячо, сужающиеся мышцы передавливают фаланги, но подрывник отчётливо понимает, что нужно быть терпеливым и аккуратным. Если уж он умеет обращаться с C-4 и возиться с мелкими проводами, будет не сложно направить кропотливую моторику в новое русло. Когда первый палец перестаёт встречать сопротивление, Рико вцепляется зубами в расслабленную ягодицу и со всей осторожностью добавляет второй. Понимает, что это больно, ведь его пальцы совсем не такие женственные, как у Ковальски, наоборот, большие и широкие, но других вариантов нет, так что приходится обходиться мучительными методами. Сдерживаться невыносимо. Нужно буквально усыпить свою животную натуру, чтобы не сорваться раньше времени, и ради напарника Рико готов на это. Он двигает пальцами методично, разводит их, проталкивает на всю длину и почти вынимает, позволяя отдохнуть. Свободной рукой, так же скользкой от смазки, он поглаживает предельно возбуждённый член Ковальски, обводя головку большим пальцем и надавливая на текущее предэякулятом отверстие уретры, чтобы хоть немного отвлечь от дискомфорта. Когда три пальца более-менее свободно входят в разнеженное тело, Рико удовлетворённо рычит и заканчивает подготовку. Ему не верится, что всего через минуту он сможет полностью слиться с напарником, заполнив его собой. Дрожащими руками Рико выдавливает на ладонь достаточное количество смазки и равномерно распределяет её по всей длине крупного толстого члена. Склонившись над обездвиженным Ковальски, подрывник направляет себя и входит в уже припухший анус редкими короткими толчками, давая время привыкнуть к новым ощущениям им обоим. Тяжёлое глубокое дыхание заставляет сердце биться где-то в горле. Даже если бы Рико мог говорить, сейчас он бы в любом случае потерял дар речи. Ему горячо, узко, мокро, сладко… Скудный словарный запас не может охватить всей гаммы эмоций и ощущений, Рико теряется в пространстве. Весь мир за пределами гаража, постели, восхитительного тела под ним становится настолько несущественным, что перестаёт являться экзистенцией, уступая своё место в сознании исключительно кинестетическому восприятию бесконечно продолжающегося момента соединения. Как одновременная потеря и находка всего, что может быть важно. Секс, вроде как, не считается чем-то серьёзным, скорее потребностью по типу голода, жажды или самоутверждения. Но для неумеющего выразиться словами Рико он был единственным и самым чётко определяющим способом донести до любимого человека свою преданность. Пусть силой, но вдавить в чужую картину мира своё сумасшествие, поделиться пылающей бездной бесконечно сменяющихся эмоций. Особенно с Ковальски, застрявшим в рациональной клетке логизированных формальностей. Каждое малейшее движение – новый взрыв, ударной волной распространяющийся по молекулам. С трудом выдержав десяток минут убийственной медлительности, Рико наконец отпускает себя. Да, он чувствует, что вот теперь - можно. Всё, о чём мечтал одинокими ночами, вдруг получило шанс стать реальностью. Вцепившись мёртвой хваткой в ссутулившееся плечо и выгнутую талию, Рико вбивается в жаркое нутро напарника, беспощадно втрахивает Ковальски в пол, насаживает его на свой член. Подрывник млеет от того, как плотно мягкие стенки обхватывают его плоть. Ни одна фантазия даже близко не может сравниться с происходящим, а все испытанные ранее удовольствия теряют всякий смысл. Кажется, так хорошо вообще не бывает… Хотя одно обстоятельство всё же может повысить уровень счастья. Рико с лёгкостью подхватывает напарника и переворачивает его лицом к себе, сразу же раздвигая острые колени и снова проникая в обжигающую узкость. Одной рукой он поддерживает Ковальски под поясницу, обеспечивая более удобный угол проникновения… и впервые слышит самый настоящий громкий стон, заглушенный кляпом. По непонятной для Рико причине партнёр вдруг застонал и попытался дёрнуться, подаваясь навстречу. Это, конечно, опасно, но подрывник теперь не может затыкать кляпом рот, издающий столь возбуждающие, порнографические стоны. Свободной рукой он тянется к застёжке и почти рвёт плохо поддающийся ремешок. Ковальски быстро облизывает губы и вроде как хочет что-то сказать, но слушать его Рико не в состоянии, поэтому тут же наваливается и целует глубоко, жадно, трахает онемевший рот языком, почти доставая до горла. Это позволяет не только слышать, но и ощущать вибрацию стонов. Целовать Ковальски. Вот о таком подрывник даже не мечтал, считая, что никто в здравом уме не захочет его язык себе в рот. Однако лейтенант вроде как не был против, даже жалко пытался отвечать, ворочая затёкшим языком. Рико этого хватало. Содрогаясь всем телом, он просунул ладонь между животами, крепко обхватил член партнёра и из последних сил дотерпел до того, чтобы кончить одновременно. Он заполнял спермой нутро Ковальски и отчётливо ощущал чужое семя на своей груди. Господи, да за такое и добровольно в лаборатории вернуться можно. Отстранился Рико только когда перестал чувствовать сокращение мышц вокруг своего члена. Тяжело признавать, но вряд ли он сам в таком состоянии выдержал бы ещё один заход, чего уж говорить о напарнике, не способном элементарно закрыть рот. Перевернув Ковальски на бок спиной к себе, подрывник принялся аккуратно развязывать крепкие узлы, попутно растирая покрывшуюся красными полосами кожу. Освобождённые тощие конечности безвольно падали на пол, подчиняясь жестокой гравитации, а вовсе не своему владельцу. Только окончательно расправившись с вязью, Рико дал себе расслабиться. Он поудобнее улёгся, прижал к себе разнеженное тело и принялся невесомо поглаживать Ковальски по влажной спине. - Пиздец, - высокий шёпот под ухом вывел из транса, заставил вернуться в жестокую реальность. – Ты чего раньше-то не сказал? – Рико в ответ коротко усмехнулся и состроил скептичное выражение лица, но вроде лейтенант сам понял, какую глупость только что сморозил. – А, ну да. Но знаешь, можно было начать с чего-то более безобидного. Взять за руку… А, ты делал. Поухаживать… И это тоже. Намекнуть… Точно, намекал. Сократить дистанцию… Да блядь. Рико слушал поток неловких упрёков с полным непониманием. Где обвинения, крики, где фирменный хук левой в челюсть? Вместо всего этого Ковальски несёт полную ахинею, да с таким довольным лицом, что подрывник начинает сомневаться, кто из них двоих здесь псих. - Я идиот, - серьёзно констатирует лейтенант, закидывая ногу на крепкое бедро. – Но я правда не понимал. Нихрена в жизни, видимо, не понимал до этого вечера. Учёный… на хую верчёный. Уткнувшись лбом во вздымающуюся грудь напарника, Ковальски тихо смеётся и глубоко вздыхает. - Но ты всё равно виноват. И должен загладить вину. Принеси мне из лаборатории марихуану. Не удивлюсь, если ты знаешь, где она лежит. Мне нужно осмыслить... нововведения. Рико в ответ только самодовольно усмехается, чуть отдаляясь, чтобы дотянуться до валяющихся неподалёку штанов. Неужели лейтенант думает, что за долгие месяцы неотрывного наблюдения Рико не выучил все его повадки… Всё ещё подрагивающими пальцами подрывник протягивает напарнику тонкий косяк и зажигалку, а сам прикуривает от длинной спички кубинскую сигару. Нет никаких приблизительных предположений, что будет утром, но пока Рико может держать в руках тело любимого человека, он безоговорочно счастлив.***
Уже успевший выспаться Шкипер заходит в лабораторию только под вечер следующего дня. Цепкий взгляд хватается за детали и вроде как замечает мелкие изменения, но пока не может обработать, какие именно. - Как выходные, коммандос? – стараясь не звучать подозрительно спрашивает Шкипер притихших подчинённых. Точно. Ковальски не сутулится, смотрит на свои чертежи без особого интереса, вытягивает ноги и туманно улыбается, явно пытаясь это скрыть. Рико в свою очередь не вопит, не носится ураганом, не пытается выдавить из командира лёгкие крепкими объятьями, не несётся к Прапору за ожидаемым сувениром из поездки. Они оба какие-то спокойные. Да быть не может… - Да ничего особенного. Так, кое-что разрушили, кое-что собрали… И оно, как ни странно, работает. Шкипер молча протягивает сотню долларов только подошедшему Прапору.