The arrow and the hook

Он пал в решающем бою, когда две армии схлестнулись в последней войне за независимость. Слишком долго Алкен душили покровительством. Слишком неприкрыто отбирали добытые ресурсы. Слишком часто намекали на слабость, на неспособность конкурировать с кем-либо вообще. Вот и дождались. Помощь пришла Алкену с самой неожиданной стороны, и такой помощи ещё не видывали эти кровоточащие ржавчиной земли. А он всё равно умер. Умер — да не совсем. Пожалуй, очнуться среди кучи трупов и выдрать из груди отравленную стрелу будет пострашнее чернейшей из бесконечностей. Он боялся. Боги, как же он боялся. Сквозь изрубленные доспехи проглядывали язвы, струпья и сгнившая отстающая кожа; тёмные вены перестали гнать кровь от замершего сердца. Бесполезные вдохи больше не приносили желанного облегчения, лёгкие не сокращались, от вони слезились опустевшие белки глаз. Он еле встал, пошатываясь и дрожа; меч и щит тянули упасть обратно, хотя не изменили в весе. Шлем тисками сдавливал голову, и он поднял забрало, не понимая до конца, что теперь будет вынужден прятать лицо без малого вечность. На шлеме сэра Алонна целых двенадцать глаз. И все они смотрят очень пристально. В безошибочном направлении. Не отрываясь. За все отведённые ему года Эдгар предпочитает никогда не узнать, что в тот момент они выражали. - - - — Я ухожу, — спокойно объявляет сэр Алонн — и весь двор приходит в состояние немого шока. В парадную залу, предназначенную для бесед с путешественниками, входило неисчислимое множество достойных или просто занимательных людей. Отважные воины из Джуго, прославленные в свирепых боях, фаросские наёмники-головорезы, умудрённые опытом маги, звонкоголосые певцы, скульпторы, грезящие статуями богов, архитекторы с кипой чертежей и набросков, седобородые учёные и ланафирские торговцы с богатыми караванами. Все они владели своим мастерством в полной мере. Все они ценили свои навыки и не продавались задёшево. Все они обладали недюжинной храбростью, раз преодолели тяжкую дорогу в железное горнило. Но гордо стоять посреди огромной комнаты и говорить такие слова не мог никто. Только самурай с востока, ставящий честь выше собственного благополучия. — Что ты сказал? — цедит король, сжимающий рукоять меча, белый от ярости, готовый немедленно растерзать своего единственного друга. — Настало время идти дальше, — голос воина струится чистым речным потоком: сильно, размеренно, неотвратимо. — Сеять новые семена, взрастить новый урожай. Вы на пике могущества, ваше величество, но я больше не желаю служить тому, кто, дрожа от страха, без вины гонит прочь одного из своих лучших солдат. Прощайте же, мой государь. Он поклонился, отдавая должное чужому высокому положению. Затем развернулся и, пройдя через плотный дым изумлённой тишины, распахнул огромные двойные двери. Правитель не шелохнулся, застыв мраморным изваянием гнева и сожаления. Эдгар вышел следом, кусая губы до жгучих ран. Он не попрощался с Железным Королём, но пал ниц перед своим учителем, едва касаясь лбом его ног. — Я не стою ваших усилий, — только и сказал он на восточном наречии, трудом и упорством выученном в совершенстве. — Вы не должны лишаться всего… вот так. — Встань, Эдгар, — ответили ему с почти неуловимой теплотой. — Я лишусь всего, если предам своего ученика и брошу его на произвол судьбы. — Но разве вы не страшитесь проклятья? — А разве карп страшится рыбака, плавая в пруду? Разве дикий гусь боится охотника, паря в лазурном небе? — Когда крючок вопьётся в лёгкие, а стрела — в печень, для карпа и гуся будет уже слишком поздно бояться, учитель. - - - Они шли на северо-запад с небольшим отрядом алоннских рыцарей. Дранглику всегда нужны руки, способные владеть каким угодно оружием, от примитивного молота до изящного парного клинка. Разумеется, Вендрик тоже всеми способами старался избежать расползающейся порчи, но среди полусотни воинов легко затеряться и не обращать на себя чужого излишнего внимания. Пересекая мрачную рощу, Преследователь видел, как конвоировали загнанных мертвяков в огромную тюрьму на одиноком холме, где они томились в ожидании пыток и окончательной смерти. Каждый раз, глядя на вялую вереницу заключённых, шаткий подвесной мост и распахнутые ворота кошмарного колизея, Эдгар не мог отделаться от липких, как грязь, жутких мыслей. Они гремели в мозгу, подобно ржавым от крови цепям, застывали железными решётками и долго не давали покоя. Раньше он действительно охотился. Выслеживал, летел по пятам, на раз вычислял места, где прячется тёмная зараза. А теперь он так легко может оказаться на месте любого из них. Стоит проявить малейшую неосторожность — и его тоже закуют в кандалы, чтобы сгноить на корню в тухлой каменной клетке. Великие боги, он наверняка может обречь на подобную участь и всех остальных. Ещё неизвестно, как передаётся эта отвратительная болезнь, сжирающая изнутри вплоть до самой души. Остальные ученики от него не шарахались, но держались на почтительном расстоянии. Ни оскорблений, ни издевательств, ни попыток изгнать парящего убийцу из их тесного круга. Сама вежливость и вышколенный такт, но от этого было не легче. - - - — Я хочу задать вопрос. — Так задавай. — Почему именно мне выпала эта доля? Алонн отвлёкся от костра и повернул голову в сторону Эдгара. В подрагивающем нежном свете его узкие мудрые глаза отливали мёдом. Их не портили даже скопившиеся в уголках морщины от полной лишений и тревог жизни. На востоке самураи редко встречали приход старости или зрелости: междоусобные воины кланов и поруганная честь практически не оставляли выбора. Или клинок врага, или стрела, или ритуальное самоубийство. Охотник не знал наверняка, но понимал — учителю пришлось пренебречь многими традициями и обычаями, чтобы находиться здесь и сейчас невредимым. Охотник без каких-либо сомнений соглашался — бьющееся сердце и целые кости того стоят. Возможно, сейчас некоторые вещи великий самурай делал во имя искупления прошлого. Входило ли в них спасение одинокого солдата? Или же это просто повод уйти от надоевшего сюзерена? — Я не ропщу на судьбу, — пояснил парящий убийца. — Просто мне бы так хотелось знать, как оно действует… — Алдия, учёный первородного греха, говорит, что проклятие находит в нас самые плохие черты и медленно убивает в нас всё человеческое, — тихо и печально начал воин. — Можно умереть и воскреснуть множество раз, прежде чем исчезнут все мысли и угаснут все воспоминания. В конечном итоге останется только одно желание — убивать ради поглощения чужой души, чтобы влачить довольно жалкое существование. — Спасибо, что сказали правду, — кивнул Эдгар, чувствуя одну только едкую горечь. — Мне будет куда легче принять неизбежное. — Алдия также говорит, что нашёл способ этого избежать. Особняк находится недалеко от замка Дранглик, и брат короля тоже любит принимать необычных посетителей. Нет. Не может быть. Это намёк на… — Наверное, я вас не понимаю, учитель… Ласковая улыбка коснулась лица самурая вместо тысячи убедительных ответов. - - - — Кхе-хе-хе… какая славная нежить… я знаю, что тебе нужно, дорогуша… Несмотря на пугающий вид, старуха не была омерзительной. Да, она носила сплошные изветшалые лохмотья и не расставалась с деревянной громадиной, куда складывала всякий хлам. Старуха называла это «товаром», но разобрать что-либо среди кучи тряпья, свёртков и охапок не представлялось возможным. Боги знают, сколько она просидела на мшистых камнях, впихивая прохожим разные вещи, но при виде Эдгара её беззубый шамкающий рот искривился в подобии радостной ухмылки. Её ссохшаяся тёмная рука, сжатая в кулак, протянула ему какой-то предмет. — Бери-бери, храбрец, это мой тебе подарок… нельзя же идти к королю в таком виде, хе-хе-хе… Эдгар, бесконечно сомневаясь, взял. Его не смутила осведомлённость старухи о цели их путешествия. Мягкая фигурка из странного материала грела пальцы и напоминала кого-то очень знакомого. — И что мне с этим делать? — спросил он, на что бабка снова разразилась комариным хохотом. — Сердце подскажет, яхонтовый, сердце подскажет. А если нет, значит, для тебя всё слишком поздно. Ступай. - - - Их последняя стоянка расположилась всего в дне пути до конечной цели. Они долго выбирали безлюдное место, но рядом с торговой и транспортной артерией это оказалось чертовски трудно. В итоге всё решилось благополучно, и лагерь снова зажил своими обычными заботами. Вести о восточных скитальцах разносились с фантастической скоростью: дозорные то и дело беседовали с путниками или отгоняли чересчур любопытных невеж. Нападать на отлично вооружённый отряд прославленных и опытнейших рыцарей не решались даже местные разбойники; им крайне не хотелось пробовать чёрную сталь их катан. Большая палатка сэра Алонна всегда находилась чуть дальше от основного скопления воинов. Пурпурная материя выцвела и потускнела, но знамя развевалось всё также гордо и независимо. Сколько Эдгар себя помнил, учитель очень уважал как и своё, так и чужое личное пространство: за недозволенное проникновение в его временное пристанище полагалось строгое наказание. Однако сегодня ему нужно туда попасть. Даже ценой тысячи ударов закалённого клинка — плевать. Он выложит всё как на духу и получит свои настоящие ответы. Фигурка из еле тлеющего уголька превратилась в пожар, но боли охотник не чувствовал. Он терпеливо ждал, когда последний кусок мяса будет проглочен, и все разойдутся отдыхать. Словно ловкий вор, он бесшумно прокрался вплотную к желанному входу и замер, ещё раз осмотрев странный подарок. Ох. Кажется, он правильно догадался. Ему долго мешала мысль о том, как в этом мире всё сложно и запутанно. Ведь нет ничего проще, чем с силой прижать руку к мёртвому сердцу, зажмуриться от резко нахлынувшего кипятка и ввалиться внутрь шатра вместе с первым за долгое время настоящим вздохом. — Алонн, я с величайшим смирением и покорностью приму наказание, но мне нужно точно знать несколько вещей, — очень быстро, но чётко заговорил Преследователь, не желающий, чтобы его перебивали. — Этого требует моя совесть, а с ней необходимо считаться. Если я узнаю, что являюсь для вас обузой, я немедленно покину ваш отряд, и больше вы обо мне не услышите. Почему вы отреклись от Железного короля? Почему ушли и бросили блистательную карьеру? Почему терпите моё несносное зловоние? Во имя искупления какого-то ужасного греха? Или же я — просто удобный повод покинуть старый двор и снискать расположение на новом? Скажите мне правду, я всё пойму и приму во имя вашего милосердия! Он распахнул глаза — и едва ли не поперхнулся собственным языком. Великий самурай снимал рубашку, да так и замер на полпути, с изумлением глядя на своего взвинченного ученика и давая потоку его мысли излиться в полной мере. Затем отбросил одежду в сторону и, приблизившись к охотнику, снял с него насквозь пропотевший шлем. И на миг Эдгару показалось, что он сходит с ума. Всё медленно кружилось, голова стремительно пустела от прохладного ночного воздуха. Он касался гладкой чистой кожи, заставил вздрогнуть и покрыться мурашками. Натёртая крепкая ладонь взъерошила его мокрые волосы; она была абсолютно реальной, но парящий убийца всё равно не поверил собственным ощущениям. Кровь — свежая, красная — струилась по телу молодым вином, опьяняя очнувшийся разум. От резкости света фонаря на глаза выступили слёзы, мешая как следует рассмотреть восточного воина. Быть может, это к лучшему. Видеть ярость, искажающую каждую черту его лица — самое худшее наказание. — Мой дорогой Эдгар, ты способен увидеть пятнадцатый камень в саду, но ни за что не заметишь сидящую на нём лисицу. Ради своих людей я готов на великие жертвы, но ради тебя — на нечто куда большее. Неужели ты всё ещё не догадываешься об истинной причине? Или подобное для тебя слишком необычно? Во имя Немы, он — идиот. Беспросветный, неисправимый дурак. Ответ лежал на поверхности, но казался до боли невероятным, чтобы считаться верным. — Невозможно… Однако ещё невозможнее оказалось почувствовать на своих губах чужие тонкие губы. Такие жадные, такие манящие. Шепчущие обещания. Только для него. — Я не боюсь ни крючка, ни стрелы. Я найду способ исцелить тебя, мой дорогой охотник.