Забытье

Мое ментальное здоровье меня волновало с тех пор, как я стала в полной мере себя осознавать, но я не принимала мер по его поддержанию, наоборот, мне приносило удовольствие приближение к нестабильности. Лет в 14 обнаружилось, что я лесбиянка. Страданий по поводу того, что Иисус завещал жить иначе, у меня не было, но жить, представляясь людям не тем, кем я являлась на самом деле, мне не нравилось. В 15 лет у меня случился первый нервный срыв, после него еще несколько недель сильно болело под ребрами, но лечиться я могла лишь глицином. Кто бы тогда знал, сколько разных веществ существует на свете! В этом же году я впервые по-настоящему влюбилась. История трагичная, но ничего необычного в ней не было. В 18 лет я сделала каминг-аут перед мамой и в тот же день уехала пить джин с малознакомыми тридцатилетними мужчинами, с которыми познакомилась за год до этого на одной тематической сходке. Все прошло благополучно, они оказались довольно милыми людьми. Тогда я впервые очутилась в ночном Петербурге. Арии, исполненные одним из них на прохладном апрельском воздухе, были разбавлены привкусом хвои. Джаз, под который мы безуспешно пытались танцевать, опьянял еще сильнее. Мама меня не приняла. Через год я уже сидела в студенческой общаге и пила водку, стоившую 200 рублей за пол-литра. Моя подруга и собутыльница Маша сделала меня очень религиозной. Веры во мне не было, но отсутствие Бога пугало до чертиков. Я даже повесила изображение Христа над кроватью, так, чтобы он всегда смотрел на меня, а я на него. Водка – вещь страшная, потому что от нее не бывает эйфории. Водка тянет вниз, выворачивает кишки наизнанку и оставляет тебя лежать на полу, поскуливая от безбожия мира. Я умела пить, но пренебрегала этим умением. Желание дойти до предела всегда побеждало. Единственной настоящей целью моего пьянства было отключение сознания, я хотела перестать чувствовать хоть что-либо. Лучшей смесью была водка со снаффом. Алкоголь обжигал горло, а табак носовую полость и мозг. Несколько прекрасных секунд можно было лежать, не сознавая себя. Фантастическое чувство. Снюс оказался довольно посредственным развлечением. Курить после него, конечно, не хотелось, но слабость, жажда и тошнота оказались слишком неприятными. Хотя и от него можно было на несколько минут забыться из-за жгучей, но пьянящей боли под губой. Я впервые познала настоящее одиночество. Его причиной являлась моя общага. Комната была больше той, в которой я жила до этого, но она была абсолютно пустой, и по этой причине хотелось выть. Повсюду валялись бутылки колы и пустые пачки сигарет, пол не мылся неделями, да и сама я редко доходила до душа. Иисус смотрел с укоризной на мои похмельные страдания, и я отвечала ему тем же. Летом я встретила Гошу. К несчастью для меня, я быстро к нему привязалась. Он часто говорил пугающие вещи, казалось, ему была незнакома эмпатия, но зато он был честен. Гоша являл собой олицетворение саморазрушения, он стал моим Тайлером Дерденом. Гоша открыл для меня кое-что посерьезнее глицина. Однажды, возвращаясь от него, я увидела, как в утреннем воздухе нечаянно растворились девушки. Я моргнула и тем самым их убила. Молодые и весёлые, мне кажется, они даже смеялись, но я закрыла глаза, и их не стало. На самом деле на улице не было никого кроме меня. Быть одной на улице неприятно, особенно зная, что только что все было иначе. В комнате тоже никого не было, но это скорее радовало, потому что в комнате жила только я. Я всегда ответственно отношусь к процедуре отхода ко сну, даже если мне очень плохо. Мне кажется, уснуть без предварительных процедур - знак морального опущения. Можно сколько угодно грешить, но лечь, не переодевшись и не расстелив постель - преступление. Я человек, в конце концов, цивилизованный. Не знаю, согласился бы со мной явно объебаный казах, однажды ночью заглянувший в мои сильно расширенные зрачки, когда я стояла у метро, пропустив последний автобус домой и готовая блевать на счёт раз, но все же даже в тот момент я считала себя достойным представителем человеческого рода. Уснула я быстро и без последствий. Проснулась только вечером, что-то съела, что-то почитала, но хватило меня часов на пять от силы. Мама не переживала, думая, что я гуляю с подругами, подруги не переживали, думая, что я знаю, что делаю, а я лежала с явным недостатком серотонина в организме и ждала наступления осени. Осень наступила довольно скоро. Поводов к продолжению жизни не прибавилось, но зато прибавились поводы почаще видеть несуществующее. Девушки больше не растворялись, но зато плыли лица, открывались порталы, а книжки на полке превращались в картины Дали. Все бы было хорошо, если бы не фоновая депрессия и опасность серотониновой ямы. Химия головного мозга все больше раздражала, появилось желание влиться в движение трансгуманистов и стать киборгом с компьютером вместо головы. Но чтобы вливаться в какие-то движения нужны силы, а сил не было. Однажды мне приснился Бог. Тёплый. Мы с ним долго сидели на скамейке в каком-то красивом месте, а потом он меня поцеловал. И в этом не было ни грамма пошлости (а я в последнее время научилась измерять жизнь в граммах). Это был самый спокойный мой сон за последние несколько лет, и я благодарно проснулась, хотя засыпала с явным намерением сделать это в последний раз. Бога рядом не было, хотя я всего лишь моргнула.