Ненависть

      На дне ртутных глаз дюны стекла и ветер, рвущий прозрачным песком плоть. Это не та боль, которая застилает пеленой. Она кипит, готовясь перелиться через острые края стальной чаши жгучими слезами.       Китти плакала при Холмсе, вот так очевидно, один раз. Только однажды, и не по своей воле — сам пришёл, и долго убаюкивал истерику, порвавшую тонкую оболочку привычного безразличия. У Чешир тогда был всего лишь эмоциональный армагедон. Сейчас тоже незначительный апокалипсис.       Она хищная, плотоядная и ядовитая до того, что иногда детективу кажется, что не спасти её — значит дать расплавиться в собственной отраве. Китти злая и искренне колючая. Её хотелось в срочном порядке защитить от её же обид и мстительности. Бессильно агрессивная. Докатилась. Разбросала броню, теперь обороняется.       Девушка стискивает челюсти, выдыхая сквозь зубы. Поджимает сухие губы, держит глаза открытыми, иначе сморгнёт агонию. Прожжет щёки кипячёной солью. Слёзы злые и горючие, те, из-за которых белки глаз не краснеют. А радужка вполне может быть.       Чешир нависает над столешницей, впиваясь тупыми ноготками в лакированную поверхность. На ней длинная изогнутая царапина, будто лезвием полоснули плашмя, кое-где лиловые разводы и ожоги от химикалий.       Нужно обратить внимание на каждую мелочь, ухватиться за что-то, и не думать о тупике, в который девушка загнана пожизненно.       Холмса нужно ненавидеть. Не ситуацию, не догматы и табу, прописанные старшей сестрой Китти. Прописанные кровью и потрохами всех тех, к кому младшая подступилась ближе, чем на пушечный выстрел. Сестра убьет каждого. Вытянет вены, распутает, и свернет в тугой клубок, лишая жизни. Ненавидеть не то, что ещё пара суток или неделя, и Чешир сорвется точно, выбалтывая все секреты, всё то, что за сцепленными зубами, и под лживым, грязным, ядовитым языком.       Чтобы спастись, нужно Шерлока Холмса спасти.       Отчаяние ласково скребёт в грудной полости, стискивая лёгкое в кулак, и функционировать способно только то, что теснит сердце. Вытесняет сердце.       Запереться на все двери, и заложить мины под ковриком в прихожей — чтобы наверняка. Оградиться от неизбежного. Если Китти почувствует что-то сегодня, значит ещё вчера ей приготовили котел в персональном Аду.       Проклятый ублюдок. Причина всех проблем. Хоть бы раз пошёл на встречу, и ... не шёл на встречу, не смотрел так паршиво. Понимающе, заботливо, с этим чёртовым сочувствием, разливаясь теплом в глотке, сводя гланды, заставляя ком в горле резать до болезненного всхлипа. — Ненавижу тебя, - неуверенно, глухо, смаргивая, наконец, слёзы.       Ненависти вопреки сказанному нет. Ледяная волна боли и страха. Из раскаленного, двухвекового чудовища Чешир съёживается до обыкновенного человека. Плечи дрожат, и приходится прикладывать нечеловеческие усилия, чтобы игнорировать слёзы, делать вид, что их нет, и зрение замутнёно от ярости. — Имеешь полное право.       Этого Китти ожидала в последнюю очередь, даже выпрямилась от удивления, но рук от стола не отняла — последняя поддержка. — Только не плачь.       А это уже действительно лишнее. От этого только хуже. Ресницы подрагивают, но больше Чешир не опускает веки. Смотрит с таким непониманием, что хотелось накричать, как на беспомощно-невменяемую школьницу.       Девушка не понимает почему ей не дают отравить всё вокруг. Почему просят не плакать, не расстраиваться, не вкладывать в это столько моральных сил. Не понимает с чего бы Холмсу её поддерживать сейчас, когда она разве что не поклялась, как заклятый враг, изжить сыщика со свету. Сейчас, когда она отвратительно низко, под плинтусами детских запретов, тянущихся товарняком проблем, вот уже две сотни лет. Сейчас, трусливо отказываясь от детектива, сдаваясь на милость своим обидам. Не пустым, не беспочвенным, но таким несущественным, по сравнению с этим болезненным вакуумом за рёбрами, обидам.       Китти уже не раз пересекала установленные границы, и сейчас, позволяя Шерлоку сделать ещё шаг на встречу, обогнуть стол, и развернуть к себе лицом, девушка нарушает их непозволительно, маразматично, самоубийственно по-хамски. Идиотка.       Пальцы Холмса несвойственно тёплые. Касается лихорадочно-горячей щеки не мягко и не ласково. Просто тепло. Просто необходимо. Просто Китти не замечает, как сама прижимается к ладони.       "Только не плачь".       Чешир знает, что её не отпустит. Всегда надеется, но никогда ещё её молитвы не оправдывались. Нельзя молиться Шерлоку Холмсу. Всегда делает только хуже, притягивая к себе, позволяя прижиматься к груди, слушать сердцебиение — мерное и неспешное, идущее в полный разрез с невротически-диким пульсом коллеги.       Хуже становится от того, что это "ненавижу" означает что угодно. Чешир шепчет его, до судороги суставов впиваясь в ткань рубашки. Шепчет, и вдыхает привычный запах специй. Шепчет, и дышит ещё загнаннее. — Ненавижу.       И возможно самовнушение даст плоды. Не сейчас — позже. Когда детективу коллега осточертеет. В будущем, в котором девушка сможет уйти, покинуть квартиру "b" насовсем. Избавится от этого облака электричества и пряностей в груди, унимая мускул, гоняющий кровь уже до боли споро.       Должна собраться с духом, машинально сработать по одному из шаблонов, и выпутаться из чёртовых не-до-объятий. По отработанному алгоритму стоит сейчас вдохнуть воздуха по-больше, отстраниться, и усмехнуться — по-свойски, по-простому, желательно несуразно. Списать секундный срыв на избытки кофе, и сбежать.       Нужно ближе. Ей нужно намного ближе. Парадокс в том, что при предельной изолированности образа жизни и избирательности, Чешир привязывается быстро и почти намертво. Несмотря на всё то, что Холмс успел натворить, разломать, стереть в пыль, от которой глаза слезятся.       Китти поступает как должно — делает вдох. План провалился на первой же ступени, сквозь землю. В тартарары. От запаха озона уши закладывает, соль зернится между ресницами. У ветра и солнца запаха нет, но Шерлок ими пахнет. Морозом и синим светилом, от которого снег перед глазами чернеет. Востоком и выгоревшей шерстью.       У Чешир нет внутреннего мира — она строит его вокруг этих мелочей. С Холмсом всегда, как в бескрайней пустоши, с бесплодной, засоленной землёй, на которой перец служит песком. Холодно до боли в висках, и солнце припекает спину, бьёт по затылку. Зрение рассеивается, нюх раздражён, слух повреждается резью ветра.       Притупляет всё от бдительности до загрудной боли. На это и ставка. Сейчас, чувствуя, как ладонь сыщика ненавязчиво ложится под лопатками, пальцы рассыпают пряди волос, гладя по голове противоестественно заботливо, Китти перестаёт дрожать.       Никто не знает Шерлока Холмса, и она меньше всех. Делает вид, будто и сам запутан в человеческой природе — на деле вьёт веревки так искусно, что девушка не замечает, как поддается мягким манипуляциям. Позволяет свести истерику на нет, и привязать к себе ещё крепче.       "Только не плачь".       Терапия требует закрепления. Китти требует наклониться немного, столкнуться носами, целоваться с той долей человечности и ласки, которой в девушке некогда не было. Дать почувствовать себя человеком. Из крови и плоти. Из чувств и нервов.       Не насилует ни морально, ни физически, запуская пальцы в сиреневые пряди. Собственнически и по-диктаторски, но Чешир не против. Противоречий вообще нет. Вот это правильно.       Отрывается от губ, но не отстраняется. Особенности строения глазных впадин или что-то ещё из анатомии-антропологии, но у девушки слеза течет не по скуле, а от внутреннего уголка глаза, задевая крыло носа, зависая на верхней губе. Снимает каплю кончиком языка, пробуя соль, которую тут же сцеловывает мужчина. Чешир даже вкуса ощутить не успела — порядком отвлекают руки, избавляющиеся от кардигана из категории "английский школьник". Дурацкая манера — одежду мальчишек носить. Такие выдают в закрытых пансионатах, равняя отроков, замуровывая юношескую спесь за двубортными кофтами и джемперами с галстуками-бабочками.       Верхняя пуговица рубашки застегнута — это тоже нервное. Холмс избавляется от неё, попутно снимая с себя пиджак. Чешир и без того теряет равновесие. Оставаться в одежде вошло в привычку, но сегодня можно позволить девчонке вольность — скинуть пиджак куда-то под стол. В угоду ей.       Китти смотрит в упор. Не поверх макушки, не за плечо, не опускает взгляд. Глаза в глаза. Это не действует как гипноз — отравляет функционирование всех отделов мозга. Думать не хочется, не выходит совсем. Красивая. Она, проклятье, красивая. Засматриваешься, как на произведение искусства, созданное за пару тысяч лет до твоего века. Красивая в действительности или нет, но эта реликвия прожила и пережила эпоху за эпохой.       Почти угадал. Почти в точку. Китти почти готова кивнуть в подтверждение неуместно поэтичной догадки. Искусство? Едва ли.       Касается шеи кончиком носа, ведет вдоль замершей жилки вверх, останавливаясь у мочки уха.       "Только не плачь".       И сейчас, когда поцелуи не откровенные, не собственнические, а такие же захлебывающиеся, как у самой Чешир, девушка всхлипывает от досады.       Не может ненавидеть. Не может сбежать. Не может даже с проклятой пуговицей разделаться. Холмс избавляет от остатков одежды. И снова этот контраст обнаженной Китти и всё ещё одетого Шерлока. Девушка не моргает, не дышит — он же просил не плакать. Будто смиловавшись, разворачивает к себе спиной, и Чешир в той же позе, с которой они начали — упирается ладонями о стол.       Детектив притискивает к себе, оставляя на шее, плече вишневые следы, которые Китти ещё неделю будет скрывать под водолазкой. Дышит так мелко и редко, что не слышит шепота на ухо.       Мужчина скользит пальцами по груди, задевая сосок, напоминая о том, что на кухне чертовски холодно, и единственный источник лихорадочного тепла — он. Чешир оцарапывает столешницу, когда Холмс касается промежности, входит одним пальцем.       Нервы продеты в иглы, и каждый из стежков вдоль позвоночника Китти чувствует. Эти самые нервы лопаются, и редкие, скорее механические, от яркого рассветного солнца, слезинки замирают в уголках глаз, заставляя содрогаться всем телом от холода, от того, что пальца уже два и ритм издевательски неспешный.       Холмс идеально ориентируется в топографии её нервов, задевая что-то чрезмерно чувствительное, перекладывая волосы коллеги на одно плечо, целуя загривок, лопатки по очереди, от чего болезненный вакуум в груди ухает громом, электричеством до самого горла.       Чешир не выдерживает, прижимась к груди сыщика, преступая любой возможности целовать. Только ладонь под грудью, удерживающая ребра от переломов. Только до горечи солёные волны удовольствия, оседающие сладостью на языке. — Пожалуйста...       Ощущение срыва в пропасть уже к горлу подкатывает. — Шерлок, пожалуйста... У Китти стены качнулись влево, на секунду погружая во тьму. Чешир просит словами, явно больше, чем сама от себя услышала. В ответ висок обдало горячим дыханием. Девушка не знает что именно ответил мужчина.       Снова приходится склониться над столом, и за короткий промежуток времени, пока Холмс расправлялся с пряжкой ремня, пытаться восстановить равновесие.       Мир потерял его почти сразу.       Входит дразняще медленно. Китти разве что голоса не подаёт, но и навстречу податься не может — её за талию удерживают на месте.       Будто забывая о прежней тактике вымучивания, переходит на темп, от которого кровь в жилах стынет. Чешир чувствует, как ладонь сыщика ложится поверх её, сцепляя в замок. Чувствует губы на шее, и то, что дышать в ледяной квартире совсем нечем. Её будто выбросили с американских горок, и воздуха для лёгких слишком много. От этого тоже бывает удушье.       "Только не плачь".       Китти даже думать не может. Солнце, рвущее линию горизонта за окном, поглотило цвет, и перед глазами месиво. Отвратительное время суток, когда весь мир желтеет. Катастрофический Шерлок Холмс, погружающий в бесконечные пол минуты плотной, осязаемой темноты.       Ритм пульса где-то около темпа сыщика, и эта "слепота" накатывает волнами. Падение будто резко обрывается, и от долгожданного глотка воздуха коленки дрожат. Китти содрогается, откидываясь на плечо детектива.       Не отпускает.       В голове, в которой шум, как от телевизионных помех, не стихал, сейчас всего один звук — сердцебиение за спиной Чешир. Сердце. Его сердце. Наступает долгожданная практически тишина. Китти выдыхает, и выдерживает объятия ещё секунду или двести. За пределами этого мыльного пузыря холод и никуда не сгинувшие обязанности. Чешир не решается отстраниться первой. — Ненавижу, Шерлок, - мягко, ровным голосом. "Ненавижу" может значить что угодно. Китти этим и прикрывается. Какая разница как называть, если в целом очевидно как именно девушка Холмса ненавидит. — Сколько угодно, - не даёт уйти, даже почти из объятий не выпустил, разворачивая к себе лицом. Сажает на этот самый стол, чувствуя уже ровное дыхание на своей шее, - Только не плачь.       Китти усмехается, утыкаясь носом в плечо сыщика. Её уже лет сто не целовали в лоб.