Да, дорогая?

У Сциллы кожа невероятно нежная и пахнет свежим морским бризом. Ее пальцы легко скользят по телу, от них сотни мурашек разбегаются. Посейдон пытается тихий стон из губ не выпустить, но, когда пухлые губы обхватывают правый сосок, а умелые пальцы играют с левым, сдерживать наслаждение внутри становится невозможным. У Сциллы на губах хитрая улыбка, за ней наблюдать приятно почти так же, как чувствовать ее рядом с собой. — Тебе нравится? — голос почти детский, просящий. Женщина в такие моменты хочет лишь одного: прижать ее к груди и гладить по мягким волосам. У Сциллы в голосе тонны любви и преданности, которые Посейдон не замечает. Иначе где-то за грудной клеткой начнет ворочаться скука, и тогда уже никакие прикосновения не нужны, только вон — вон! Сцилла губами к губам припадает, развивая любые намёки на скуку своим горячим дыханием. Сладкий стон за зубами удержать не может, когда Посейдон без спроса скользит пальцами внутрь. Зажмуривается, замирает, ждет. Ждет и просит, почти умоляет любовницу продолжать, почти скулит от нетерпения. Женщина может лишь самодовольную улыбку прятать. Или не прятать, откровенно издеваясь над своей девушкой. — Пожалуйста, — Сцилла губами к мочке уха прижимается, и просит, просит, просит. Всем своим разгоряченным телом требует продолжать. Посейдон бровь одну вопросительно выгибает: «насколько ты готова просить?» Очень, очень сильно. Посейдон чувствует, что железная воля ее подводит, плавится из-за жара чужого тела вместе с любыми попытками оттянуть удовольствие и не накинуться на любовницу прямо здесь и сейчас. Сразу. Забрать себе все, причитающееся по праву. Сцилла возмущенно скулит, когда Посейдон пальцами выскальзывает обратно, ей от пустоты внутри невероятно гадко становится. Во взгляде «вернись, вернись пожалуйста» с настоящим отчаяньем мешается. Она не сопротивляется, когда Посейдон заставляет ее на спину опрокинуться, оказаться снизу, где ей и положено быть. Не сопротивляется, когда женщина на ее нежной коже глубокие укусы оставляет, только вдыхает каждый раз с резким свистом, и жмурится сильнее каждый раз. Ее тело в руках словно податливый сыр, мягкое и теплое, в него пальцами погружаться хочется все больше. Посейдон забывается в ощущениях нежной Сциллы, растворяется в ее стонах, прикосновениях и затуманенном взгляде. Время вокруг замирает, оставляя ощущение белого мира вокруг и шума океана за окном. У Сциллы дыхание вторит волнам. — Посейдон. Голос Амфитрита врывается в ее идеальную фантазию, разрывая её резким возмущенным мужским вздохом. И громким хлопком двери за его спиной. — Кто это? — Сцилла слова лениво растягивает и лишь сильнее жмурится под лучами теплого солнца. — Мне холодно, — почти хныкает, когда женщина плавно поднимается с кровати, но остается без внимания. Еще что-то пытается сказать, рукой дотянуться до ускользающей любовницы, но хватает только остывающий воздух. Посейдон потягивается долго, словно руками до потолка дотянуться хочет, до неба и выше, до солнца и звезд. Со спинки стула легко подхватывает любимый халат; сине-зеленая ткань приятно обнимает стройное тело. Мужа находит на кухне, он облокачивается на обеденный стол, всей своей позой выражая возмущение и злость. — Твои глаза, — Амфитрит руку к ней тянет, словно к богине, пальцами боится ее чувствовать и дергается резко назад. Она для него словно видение, из-за одного резкого движения исчезнуть может. — Мои глаза? Вода шумит, когда Посейдон себе пить наливает. Словно ее ответ на этот вопрос не интересует совершенно. И муж с его мнением ее не интересует точно так же. А он лишь руки на груди может складывать, потому что вообще-то он оскорблен. И зол. И ненавидит ее. Он хочет кричать, разбивать тарелки, бокалы, ножи кидать ровно в сердце. Ты обещала, Посейдон, помнишь? Никаких больше измен, никаких любовниц и любовников в нашей постели. Да, дорогая? Но кричать выходит только мысленно, потому что отвести взгляд от ее невероятных голубых глаз невозможно. И ругаться с ней невозможно, когда она стоит так призывно в своем полупрозрачном халате. (Не хочет признавать, что она спокойным своим нравом сейчас обязана любовнице; считает, что лишь его показное спокойствие ее удержать от скандала способно). Руки в кулаки сжимает, заставляя себя отвернуться от нее, забыть. Трогать ее хочется; трогать ее противно, зная, что ее только что ласкали не его, чужие руки. — Надеюсь вечером в моем доме не будет посторонних. — В твоем доме? — слышит возмущенное за спиной, прежде чем дверь за собой захлопывает. Посейдон бокалом в него целится, но стекло разбивается о дверь и осколками-брызгами рассыпается по полу. Ей на его угрозы плевать, она ни в одну никогда не верила (а что с другими девушками и парнями случалось иногда ей было наплевать), но они ее злость распаляли сильнее. И когда она в спальню к Сцилле возвращается, когда в кровать к ней ложится и к себе притягивает, любовница нежности в ее жестах больше не ощущает, представить-почувствовать любовь уже не выходит. Посейдон забирает свое, отбирает любое чувство и ощущение, любой вздох и стон, все себе. И когда через несколько часов выгоняет Сциллу из своей постели, той кажется, что она полностью выжата, одна сухая лимонная корка осталась. — Ты позвонишь мне? Посейдон заставляет себя на бок повернуться и лениво открыть один глаз. Сцилла как раз надевала свое легкое летнее платье, и женщина призналась себе, что вид полуобнаженной молодой девушки ее снова заводит. — Ты можешь просто вернуться в постель. Сцилла не обманывается ее словами. Сцилла знает, что это никакая не вежливая просьба, а самый настоящий приказ. Она на край аккуратно садится, Посейдон только кончиками пальцев достать до нее может. — Не хочу снова смущать твоего… мужа? Посейдон рукой машет, мол «не хочешь, так уходи». У нее в груди снова скука ворочаться начинает, но в этот раз девушка ее лишь коротко целует в губы, никакого веселья. Когда за Сциллой закрывается дверь, женщина позволяет себе один долгий глубокий выдох. За окном давно вечер, а в доме непривычно тихо. Амфитрит не возвращается ночью, и Посейдон обещает себе, что отомстит ему за пустую постель. Ненавидит спать в одиночестве, и раз муж решил не возвращаться сегодня, можно было любовницу оставить на ночь. Но, когда Посейдон ее номер набирает (хотя и обещала себе, что делать этого не станет), абонент оказывается не в сети, как будто девушка ее звонка с трепетом не ожидает. Настроение у Посейдон не исправляется даже к утру. Ни яркое солнце, ни привычная голубая вода под окнами не вызывают даже немного радостных чувств. У нее на душе гадко, винит во всем мужа, испортившего ей день, и вечер, и ночь. Не отказывает себе в долгих ругательствах, пока на кухне пытается соорудить завтрак под фоновую болтовню ведущего новостей. — Вчера ночью у своего дома подверглась нападению…. Посейдон голову резко вскидывает, с прищуром всматривается в серьезное лицо диктора. Ей несколько секунд требуется, чтобы найти на столе пульт и сделать звук громче. — … неизвестный плеснул кислотой в лицо… Женщина телевизор выключает, замирает на несколько мгновений, а после со всей силы кидает пульт в черное зеркало. Оно трещинами расходится, а Посейдон кричит громко-протяжно. Ощущает себя бесконечным клубком ярости, ощущает в себе лишь одно желание — убивать. Но дом пуст, и мебели хватает ненадолго. Ей получаса достаточно, чтобы разнести кухню в щепки. «Ненавижу тебя», отправляет мужу, и не дождавшись ответа, телефон в стену кидает. У Сциллы кожа невероятно… Уродливая. Словно потекшая глина, вся израненная бороздами. От былой красоты, кажется, не осталось ничего, лишь свежая повязка на лице и руках. — Как она? — негромко спрашивает у доктора. «Как она», Посейдон, серьезно? — Жить будет, — врач шутит в ответ, но наткнувшись на яростный взгляд собеседницы язык прикусывает. — Вряд ли мы сможем вернуть ей зрение, и ей понадобиться несколько лет на полное восстановление, но… Посейдон руку поднимает, заставляя его замолчать. Ее от Сциллы отделяет прозрачное стекло, и его не хватает. Шторы, бронированная дверь, разные континенты — всего этого будет мало. — Пришлите мне чек за лечение. Она находит Амфитрита в гостиной. У него на коленях свежая газета, а в руке чашка с остывающим кофе. Муж делает вид, что не замечает ее рядом, и на ноги ее не обращает внимания, когда она в наглую поверх газеты их кладет. — Ты это сделал? Амфитрит вздыхает раздраженно, чашку с кофе в руках перехватывает удобнее. — Разгромил нашу кухню? Посейдон по волосам подрагивающей рукой проводит и пяткой его по ноге бьет сильно. Мужчина дергается, кофе грязными пятнами растекается по светлым брюкам женщины. — Оплатишь счет за ее лечение, — рукой по пятнам проводит с отвращением. — Но в следующий раз кислотой в лицо получишь ты, дорогой. Амфитрит ее угрозам верит всегда: любимая жена исполняла каждую из них. Но может лишь улыбаться самодовольно, потому что сейчас она рядом с ним, отбирает его чашку с кофе и делает вид, что злится. И больше не упоминает свою старую любовницу. Никогда.