сломлен

Свет жжёт глаза, проникая в тесную комнату сквозь щель. Громкие звуки доносятся откуда-то из другой комнаты, доносятся, как через стекло. Страшно. Лен зажмуривает глаза, Лен дышит через раз и потеет, как подросток: его сердце клокочет внутри, дёргается, как в предсмертной агонии, а мысли разбегаются по углам, так, что он не может собрать их в целую картину. Что-то происходит. Что-то пугающее и необъяснимо страшное, то, от чего следует прятаться в тёмном, пропахшем затхлостью шкафу. Внезапно его руки начинают дрожать. Вернее, то, что находится в его руках, прижатое к его тощему телу. Что-то, что определённо не часть его самого. Это — кто-то другой. Лен смотрит вниз. В его руках ребёнок, Лен прижимает чьё-то детское тельце к себе, пытаясь скрыть от громких звуков и чьего-то неминуемого приближения… Девочка начинает плакать, брыкаться. Её тихий молящий шёпот в тишине шкафа слышится ударами грома; Лен сильнее сжимает её, Лен боится, Лен затыкает ей рот и почти плачет. Он знает, что тот, кто приближается, не должен услышать её, не должен услышать его, потому что тогда они оба умрут. Тогда лучше бы им обоим умереть, чем чувствовать Боль. Лен боится. Лен не должен бояться. Но Лен боится. Девочка дёргается сильнее, её слёзы и слюна делают руку Лена влажной и скользкой. Но у него нет выбора. Он должен стоять здесь, дышать через раз и надеяться на благосклонность Судьбы, он должен сжимать её, девочку, должен не дать Ему её. — Боже, — шепчет он в маленькое детское ушко, — боже, Лиза, прошу тебя, молчи. Но она не может молчать, не может успокоиться: скулит громче, дрожит сильнее, а с ней дрожит и Лен, и кажется, что с ними дрожит и весь шкаф, и дрожит с таким чудовищным звоном, что ищущий точно найдёт их. Ищущий…он опасный. Он больно бьёт. Если разозлить его достаточно сильно, то можно получить осколком от разбитой бутылки. Главное — не попасться на краже, ведь тогда он использует утюг. — Ле-е-е-енни-и, — Лиза воет в его ладонь, а шаги становятся громче и громче. — Ле-е-енни-и, о-о-он убьё-ё-ё-ёт меня-я-я… Лен закусывает губу до крови; у него кружится голова, перед глазами мерцают звёзды. Он не знает, что делать, воздух сжимает его лёгкие, он начинает задыхаться, а Лиза дрожит сильнее и громче плачет, боже, как громко… Шаги слышаться уже слишком близко, слишком, но внезапно утихают на секунду, а затем звон стекла громом разрезают воздух, и Лиза взвизгивает, и Лен не может сдержать рваного пугливого вдоха, затыкая её рот влажной рукой. Конец. Тихого писка, приглушённого кривыми дверцами шкафа, наверняка хватило, чтобы узнать, где они. Конец. — Вот вы где, сосунки… — доносится пьяный приглушённый шёпот. Лиза плачет в голос. Лен не может вторить ей. Он знает, что её надо защитить любой ценой, что она, маленький нераспустившийся цветок, в его руках. Он вырубает её, приложив затылком о стенку шкафа, заталкивает глубже в шкаф и заваливает её одеждой, наскоро, но так, чтобы она могла дышать. Конец. — Что, говнюк, будешь прикры-ывать собой эту мелкую сучку?! Героем себя возомнил? — Льюис усмехается, сильнее втаптывает грязным ботинком его лицо в пол. — Но я-то знаю, какой ты на самом деле… знаю, какое ты дерьмо…малолетнее, мелкое дерьмо! Ботинок внезапно отдаляется, чтобы нанести удар, но Лен из последних сил блокирует его, а потом тянет на себя ногу, чтобы завалить Льюиса на пол. Льюис пьян, и это оказывается преимуществом: Лен успевает опрокинуть его и ударить ботинком, но в испуге и слабо — лишь бы не убить, иначе Лиза... — Оказывается, сучка тут ты, Лео… даже не можешь меня ударить нормально, чёртов пидор! — Льюис улыбается, его лицо расплывается в крови, и Лен бьёт, бьёт его наотмашь носком ботинка, бьёт так, что уже не чувствует ногу, и вдруг внезапно его толкают в спину: он заваливается вперёд, но тела Льюиса уже там нет. Нет ничего. Нет ни шкафа, нет ни дряхлой комнаты, — ничего. Только звук шагов. Топ…топ…топ… «Что это?» — думает Лен, лежа на полу, не имея возможности перевернуться, посмотреть да и вообще пошевелиться. Страх накатывает удушающими волнами, сжимает костлявые руки на его горле, оплетает его тело, парализуя. Когда же это все закончится. Тем временем шаги становятся громче и громче: человек приближается. Эта походка — уверенная, эта походка — сильная. Она того, кто прошёл через всё. Того, кто сломает его, не раздумывая, стоит только сказать что-то не то. Выстрел. Вздох. Скулёж. — Что, Лео, нашёл-таки себе шлюху? Мышцы окаменели. Тело не двигается. В голове пустота. — Что же ты, Лео, молчишь? У него нет ни пушки, ни пистолета, ни ножа. Страшно. — Я убью его, если ты сейчас же не повернёшься. На Лена будто упала жизнь. Она придавила его, и Лен не может встать, не может повернуться, только загнанно, дико дышать, распарывая легкие воздухом. Не может быть. Это не может быть Льюис, Лен его убил. Собственными руками убил, выстрелил в него. В полиции подтвердили его смерть. Боже, ну нет, прошу. — Лео! Выстрел. Вздох. Скулёж. Лен узнаёт второй голос. Он узнаёт его, и ему хочется застрелиться на месте. — Твоя шлюха сейчас умрёт от потери крови, Лео… не хочешь последний раз посмотреть в эти блядские девчачьи глазки? У Лена умирает всё внутри. Холод разрывает его внутренности, глаза слезятся, мешая видеть. Не может быть. — Не…смей…не смей, мразь, — язык не слушается, — не тронь его, старый мёртвый хрен… Перевернуться стоит большого труда. Ещё большего — встать. Сил смотреть на лужу крови — под собственными ногами — лужу не своей крови — нет. — Ты стал…слишком, слишком мягким, Лео. Выстрел. Вздох. Тишина. Лен кричит и поднимает пушку.

***

— Тише-тише…малыш…посмотри на меня, ну же, — Барри выворачивает наизнанку от ужаса, но он продолжает поднимать руки в защитном жесте, забыв про скорость и вообще про всё. — Лен… Ленни…это же я, Барри… Но Лен не откликается. Лен смотрит в одну точку, прямо Барри в лоб, а у Барри трясётся всё, что только может трястись: он не понимает, что с Леном, не понимает, почему он выглядит так сломлено, не понимает, почему пушка направлена на него. Барри боится за Лена, Барри хочет прижать его к себе и успокоить, но эта пушка… Внезапно что-то меняется в его лице. Появляется осмысленность, по кусочку заполняет его взгляд. Рука с пушкой начинает дрожать, и Барри не может сдержать себя, когда видит, как по чудовищно бледному в свете настольной лампы лицу Лена скатываются слёзы. Барри падает, встаёт, бежит к нему и, не встречая сопротивления, оплетает руками, прижимает к своей груди. Лен мокрый от пота и трясётся, а Барри стремится забрать его боль себе. — Тише…всё хорошо. Я здесь. Всё в порядке. Он прижимает его ближе-ближе-ближе…обнимает сильнее. Барри страшно думать о том, что заставило Ленни стать таким, что заставило биться в агонии, сбивая постель в комья, что заставило направить на него, Барри, пушку, что заставило его лицо покрыться слезами. Барри прижимается теснее, целует Лена, куда может дотянуться, и в итоге добивается своего — из руки Лена с тихим треском выскальзывает пушка, и он обнимает в ответ. Медленно, слабо, покачиваясь из стороны в сторону. Барри переносит Лена на диван, за две секунды меняет влажное постельное бельё, переодевает Лена и переносит их обратно на кровать.        На следующее утро никто из них не вспомнит об этом.