***
Первое чувство, когда он открывает глаза — ощущение, что он сейчас нахер задохнётся. Кашель — сухой, дерущий глотку, когтями царапающий лёгкие — кажется грохотом в абсолютной тишине и темноте. Голова пульсирует взрывами боли, и в нос врывается тошнотворный запах крови, которая течёт, кажется, по его брови. Руки и ноги плохо слушаются, и Илья стискивает зубы до сводящей боли в челюсти. Мозг запускает процесс осознания где он и почему тело так чудовищно болит. Вспышка. Грохот. Полетевшие ему на голову вместе со штукатуркой кирпичи и, кажется, камни. Испуганный взгляд Влада. Влад… Мысль о том, кого он кинулся закрывать собой от смертоносной лавины сразу даёт импульс телу, отзывающимся новым приступом боли в район затылка и бедра правой ноги. Тороп должен быть здесь, где-то рядом, он не мог, Помазун же… Нужно срочно его найти хоть как-то в кромешной темноте, когда на его бедро давит огромный кусок камня, а мозг отдаёт вспышкой боли на любое движение и на любую мысль, отчего хочется отчаянно выть. Илья вытягивает руку, пытаясь нашарить в бесконечной темноте хоть что-то, но под ноющей ссадинами на ладонях и пальцах только камень-камень-камень и больше ничего. Тело начинает трясти паническим приступом. Только не истерить, только не поддаваться панике, я не знаю, сколько времени я тут проведу, а кислорода может быть мало. Илья сцепляет зубы, запрещая себе дышать через рот, титаническим усилием контролируя приступ истерики и страха. Он Влада спас, собой закрыл, он должен быть где-то тут. Тяжело вдыхает через нос, тщательно контролируя дыхание, концентрируясь только на этом, не давая шанса себе впасть панику. Когда он обнаружит Торопа, ему придётся и его успокаивать, попытаться объяснить ему, что они будут делать, а два истерящих человека в помещении с кислородом максимум на двенадцать часов не сильно им помогут попытаться выжить. Откуда-то слева раздаётся стон. — Влад? — на секунду забывается боль во всем теле, всё, кроме шелестящего звука голоса. Вокруг всё ещё безбожно темно, сердце колотится миллионом ударов и Илья снова зажимает себе рот рукой, чтобы расходовать меньше кислорода. Вот бы хоть маленький источник света, хоть какой-нибудь огонёчек, хоть совсем крошечный, потому что темнота давит на воспалённый разум, порождая ещё один приступ паники. Сжимает кулак, вгрызаясь в кожу на запястье, ударяясь зубами во что-то твёрдое… часы! Его электронные часы. Помазун молит бога, чтобы они работали, чувствуя под пульсирующими подушечками пальцев кнопки на корпусе, тут же нажимая верную. И — о, чудо — дисплей часов с писком зажигается режущим светом, кажущимся самым ярким фонариком в такой темноте. Илья дергает руку вверх, давая тусклый свет в нише, в которой он лежит. — Влад! Стон становится громче, слышится шорох и Помазун ведёт светящимся огоньком налево, к звуку. И в свете циферблата, который гаснет через секунду видит отблеск светлых волос. Ругается про себя, с трудом перебарывая волнение и режущую тупую боль, дышит сквозь зубы, врубает подсветку снова и протягивает руку налево. И в следующую секунду чувствует, как его резко хватают за руку, сжимая пальцы вокруг запястья, что вызывает новый приступ боли. Волнение отступает — Тороп здесь, он живой, крепко держится за его руку и только это теперь имеет значение. Боже, спасибо, что он жив, что он просто жив, Илья смог его спасти. Влад стонет, пытается вылезти, дергая его за руку, что провоцирует такой приступ боли, что под глазами рассыпаются разноцветные звёзды, застывая криком на потрескавшихся пересохших губах. Через секунду — снова тишина и темнота, режущие сознание. Помазун концентрируется на дыхании, пытаясь утихомирить разбушевавшееся сердце. — Влад, — зовёт негромко, удерживая за руку. — Пожалуйста, только не дёргайся и постарайся выровнять дыхание. — Тороп молчит, только дышит тяжело, держа его за ладонь. Помазун считает в уме секунды и, по истечении минуты, говорит снова: — Можешь двигаться? — Могу, — через полминуты сипит Влад, давясь приступом кашля, снова сильно сжимая руку. Раздаётся шорох, скрежет камней, громкий стон и Тороп придвигается к нему, глуша крик боли сжатыми зубами. Мысль о том, что Влад сохраняет способность двигаться и сейчас находится, судя по звукам, где-то рядом с ним — успокаивает, возвращает способность рационально мыслить. А потом его начинает немилосердно трясти — первый шок прошёл и наружу рвётся истерика и паника. Илья хватает его рукой за плечо, которое первое нашаривает в темноте, тянет на себя, сцепляя зубы до крошева, ощущая на подушечках пульсирующих пальцев вязкость запекающейся крови и разорванный край футболки. Тут, живой, его мальчик, рядом с ним, хоть и раненный, главное, что рядом. Прижимает к себе, позволяет себе лишний вдох, закрывает глаза и начинает говорить. — Тихо, я тут, ты не один, мы вместе, — Тороп трясётся, судорожно вдыхая, пытаясь, кажется, успокоиться сжимает его бок, отчего опять взрыв боли, но Помазун терпит, ему нужно сказать, нужно успокоить, нужно попытаться им обоим помочь сохранить драгоценный воздух. — Мы оба живы, никто из нас не умер, мы сейчас с тобой тут вдвоём и у нас есть шанс дождаться помощи. Влад затихает, вслушиваясь в его голос, всё ещё трясётся от пережитого ужаса и Илья находит силы успокаивающе погладить его по спине и плечам — настолько, насколько может свободной рукой. Ему самому страшно, но позволять паниковать себе нельзя — хоть кому-то из них нужно сохранять спокойствие, чтобы заживо себя не похоронить. В голове десятый класс и шелестящие страницы учебника по ОБЖ с яркой жёлтой памяткой, где кричащими красными буквами выведено было: «Оставшись под завалом — НЕ ПАНИКУЙТЕ!». К ним придут на помощь, их должны спасти. По крайней мере мозг кричит об этом, потому что любая другая мысль вызывает страшнейшую панику. Помазун высвобождает руку с часами, проходится пальцами по корпусу, находя кнопку настройки таймера. В мозг бьёт оглушающе мысль, что он сейчас установит часы до их последнего вздоха.Здесь кислорода часов на двенадцать. У них на двоих ещё меньше.
Первый писк — включение режима таймера. Второй писк — настройки времени таймера. Третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой и восьмой писк — отсчитать шесть часов. Девятый писк — переключиться на минуты. Десятый писк — переключиться на секунды. Одиннадцатый писк — завершить установку таймера. Двенадцатый писк — запустить таймер. 5:59:59. Время пошло. — У нас есть шесть часов, — медленно, взвешивая каждое слово, оценивая то, на что он может потратить драгоценный кислород, начинает Илья. Главное сейчас объяснить, приподнести слова так, будто их шанс выжить равен не сорока — пятидесяти процентам, а гораздо больше. Потому что чёртова надежда — единственное, что он может дать Владу сейчас. — Главное — старайся не паниковать, дышать ровнее и мало двигаться, потому что только так у тебя будет шанс выжить и позвать на помощь. Помазун намерено не говорит про себя. Потому что знает, что он в этой страшной гонке на время всё равно проиграет — он старше, вентиляция лёгких у него больше, а значит кислородное голодание у него начнётся раньше и отключится он быстрее. Но главное — дать шанс Владу, сказать ему, дать инструкцию — что делать дальше, когда он останется один на один в этой страшной гонке на выживание, дать ему чертову надежду, силу, не опустить руки тогда, когда он больше не сможет его защищать. Илья кусает губы, чувствуя, что мальчишка берёт его за руку, сжимает несильно, словно сам ему говоря: «ты не один, я тут, я рядом с тобой». Стоит больших сил удержаться и не завыть в голос. Потому что нет, ты не должен быть тут, рядом со мной, ты должен вдыхать полной грудью где-то за школой, играя с одноклассниками в баскет или сидеть на дополнительных по своей дурацкой биологии, которая у тебя никогда не получалась. Но темнота, тишина, щебень, несколько каменных кладок, которые каким-то чудом удерживаются над их головами, и тусклый свет от сменяющихся секундных цифр отделяют их от мира. Они играют в страшную гонку на время, где Илья — проигравший, а Влад — заведомо возможный победитель, который не знает об этом. Теперь Помазун знает, что чувствуют умирающие. 4:49:12. Влад ерзает головой на рёбрах Ильи, уже почти целый час проводя в раздумьях. Ужасно хотелось пить, саднило голову, плечо и колено. Но хуже всего — хотелось плакать. Навзрыд, потому что страх пережимал и так сухое горло, сковывая в тиски тело, оглушительно долбя по голове. Они тут одни, они могут не выжить и выгребать отсюда будут два трупа. Тем более тут не так много места — таймер отсекает время, мерцает на каждой секунде, как будто отбирая частичку кислорода и эта ниша, в которой они лежат, станет их могилой. Он цепко сжимает руку Ильи, как спасительную соломинку, словно верит, что если сильно сосредоточиться и зажмурить глаза — они окажутся совсем не здесь. Но нет. В тусклом свете циферблата всё ещё едва видно причудливый узор камней, рискуя стать последним, что Тороп увидит в своей жизни. Он вжимается в горячий бок, стискивает переплетенные пальцы, отчаянно просит про себя: «Пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, мне страшно, пожалуйста, защити меня, пожалуйста не оставляй меня, ты мне нужен, я без тебя не смогу, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». До одури боится потерять Помазуна, представить на секунду, что его больше не будет рядом. Губы замрут, глаза закроются, а пальцы расслабятся и не сожмут больше его ладонь. Но пальцы сжимают онемевшую ладонь, рёбра двигается и он слышит ровное дыхание рядом, значит Илья с ним, рядом, он не умирает. — Я тут, я рядом с тобой, я никуда от тебя не уйду, — сиплый шепот на грани слышимости и краткий поцелуй сухими губами в пыльные волосы. Ещё немного кислорода потрачено на ложь. У обоих страх потерять друг друга. Только один уверен, что они смогут спастись, что они оба выживут, а другой — что это ложь. Илья чувствует лёгкое головокружение и, прижимая к себе Влада, обдумывает, что сказать, перед тем, как для него всё может закончиться навсегда. Только всё сказать правильно, только бы дать мальчишке сил бороться, только пусть у него хватит кислорода. 4:13:24. Головокружение становится всё сильнее и скоро счёт пойдет на секунды. У Помазуна едва есть силы двигаться, когда он стягивает с руки часы. — Илья? — в голосе нарастающая паника. Влад чувствует себя загнанным в угол. Только не это, пожалуйста, только не это, пожалуйста, нет. — Слушай звук… вокруг… внимательно… — слова шелестят, даются с трудом, но он должен успеть сказать ему это все. Ослабевшими, едва двигающимися пальцами вложить ему в руку свои часы. — Ты должен… услышать шум машины… когда они замолчат… — Я люблю тебя! — отчаянно хрипло выдыхает Влад, чувствуя, что горло дерёт спазм. Он так боялся сказать это, эти три чертовых слова тому человеку, в котором он нуждался больше всего, к которому тянулся, с которым хотел быть рядом, который защищал его, защищал всегда, защищает даже сейчас. И на эти слова не жаль кислорода, которого не остаётся на двоих, но прекрасно достанется кому-то одному. Рука в его ладони слабо сжимается, впечатывая в кожу ребристый корпус мигающих наручных часов. -… когда они замолчат… кричи… — веки тяжёлые, всё вокруг плывёт. Он успел сказать всё важное. Пусть только его спасут, пусть хватит этого чертового кислорода на него, пожалуйста, боже.***
Влад подскакивает на кровати, глотая судорожно воздух. Подушечки пальцев, сведённых судорогой, колет, и Тороп истерично пытается унять тремор, заново пережив тот ужасающий кошмар. — Утёнок, — Илья обнимает его сильными руками, прижимая к себе и целуя во взмокшие волосы. — Тише, я здесь. Влад жадно глотает воздух, возвращая себе осознание, что это был просто ночной кошмар, он не снова в там, умирает вместе с Ильёй, в той нише, после теракта офисного центра. Помазун гладит его по спине, сбрасывая остатки ужаса почти двухлетней давности, когда они оба чуть не умерли. Тороп мелко дрожит, втягивает носом воздух и обнимает его в ответ, чувствуя поцелуй в висок. Кошмар отступает. — Всё будет хорошо, — успокаивающе шепчет, укладывая его обратно в кровать, не выпуская из объятий. — Всё уже давно прошло, ты в безопасности. Ночная прохлада врывается в их спальню, окончательно развеивая в пыль образ ночного кошмара заново пережитого, как будто всё произошло вчера. Взрыв, ниша, шесть часов, нехватка кислорода, паника, умирающий рядом с ним Илья, который за тот день дважды спас ему жизнь — вначале закрыв собой, потом — когда попросил его ждать минуту тишины. — Я тебя люблю, — хрипло говорит Влад, понимая, что Помазун спасает ему жизнь в третий раз, когда прикасается своими теплыми губами к его губам. — Я тоже тебя люблю, утёнок. Здесь кислорода часов на двенадцать. У них на двоих ещё больше.