тяжело дышать высоко в горах

Есть у него такое правило — не возвращаться. Не примета и не суеверие, а правило, — потому что правила время от времени можно нарушать, и он никогда не был законопослушным. Он безбожно нарушает, когда вдавливает педаль газа в пол, но пустая трасса позволяет ему и прощает: сухой асфальт чужой земли, кажется, вот-вот затрещит под шинами из-за раскалившегося солнца. Эд едет в тишине, потому что мотор ревёт громче любой музыки, и капот его тачки разрезает встречный ветер — Выграновский представляет, что он в воздушном потоке, упорно продирается наперекор движению, один против всех, как всегда хотел. Когда-нибудь у него появится кабриолет, и он станет держаться за руль только одной рукой, в городах будет курить на светофорах и громко слушать музыку в пробках, стуча ладонями по рулю. Он ещё не был в громадных и шумных мегаполисах — Эд знает это, пусть и не помнит. Он мчит, не следя за дрожащей на спидометре стрелкой, и улыбается яркому солнцу, щурится, думая, что надо купить солнцезащитные очки. У него нет никаких других забот, и на заднем сидении лежит один-единственный рюкзак. Свобода дурманит, растекаясь по венам, Эду хочется смеяться, и его плечи и вправду дрожат — от улыбки уже сводит щёки, но он не может перестать. Он впивается взглядом в красноватые низкие горы с пологими вершинами, — на фоне насыщенного синего цвета неба они выглядят слишком чёткими, будто их контур нарочно прорисовали, а потом неосторожно закрасили. Эд смотрит во все глаза, зная, что больше никогда сюда не вернётся. * — А я не разобьюсь? Арсений не сразу убирает пальцы от его висков, поглаживает подушечками мягкую кожу. Серые глаза смотрят на него спокойно, хотя Арс может почувствовать, как бьётся чужое сердце — ему не нужно для этого даже касаться его. Он знает. — Не разобьёшься, — тихо отвечает Арсений. Эд всегда говорит о его иллюзиях так, словно они на самом деле видения — о будущем. Арсений много чего ему показывает. То, что помнит сам, и то, что видел только на картинках. Ему не жалко воображения на Эда — Эд никогда не просит ничего больше, но принимает помощь, хотя поначалу отбрыкивался всеми силами. «Не лезь в мою голову, Арсений». Арсений держит пальцы у его висков ещё какое-то время, и Эд по-прежнему выглядит умиротворенным и уверенным. Он смотрит на Арсения открыто, и Попову ничего не стоит пробраться в его мозги и взглянуть, помогает ли Эду их совместная терапия. Это необязательно. Они оба знают, что да. Эд моргает, и Арсений убирает руки. — Полегче? — спрашивает он. Выграновский кивает: он даже не успел попросить Арсения прийти, тот прискакал сам, как только уловил помехи — Попов тонко чувствует чужие сдвиги по фазе, а на сдвиги Эда у него и вовсе всегда настроен радар. — Тебе не обязательно каждый раз это делать, у меня есть таблетки. — Твой мозг был похож на выжженное поле, пока ты сидел на таблетках, — морщится Арсений. — И мне несложно. — Я знаю, но ты же не всегда будешь рядом. Когда-то Эд вообще не знал Арсения, и ничего, справлялся же. Да, были проблемы с восприятием реальности, и большую часть времени Выграновский чувствовал себя так, словно жив только на два процента, — ну и что? Зато не был привязан. У Эда так себе суперспособность — он сам считает это суперпроклятием. Его мозг не умеет забывать. Эд помнит всё: номер такси, на котором доехал до дома два года назад, количество ступенек до квартиры, где он во второй раз в жизни потрахался. Выграновский может наизусть рассказать стэндап Павла Воли от две тысячи одиннадцатого года, который он видел по телику один раз. Количество информации перестало усваиваться в голове ещё в младшей школе, Эд плохо спал и не мог читать: учёба стала пыткой, новые знания вызывали дикие мигрени, и его посадили на лекарства. Эд сидел на таблетках с подросткового возраста до тех самых пор, пока однажды не встретил Арсения — тот буквально поймал его на улице, и Эд чуть не вмазал ему от неожиданности. У Арса был бледный вид, и он сто раз извинился, но сказал, что пролез Эду в голову случайно, — он не всегда может это контролировать, — и что-то там напугало его до усрачки. Эду было легко поверить в то, что Арсений телепат, он бы в том состоянии в единорогов поверил, скажи ему Попов, что те существуют. Эд отнекивался до последнего, но в итоге Арс его всё-таки заебал, и Выграновский позволил ему пробраться к себе в мозги снова. Арсений, словно заправская хозяюшка, разложил всё по полочкам, и в двадцать два года Эд впервые в сознательном возрасте уснул без сильнодействующих препаратов. С тех пор Эд ни разу не терял Арсения, да и сам Арсений не выказывал большого желания теряться — наоборот, постоянно ошивался рядом, хотя клялся, что не полезет больше к Эду в голову, мол, когда этим злоупотребляешь, узнаёшь о человеке что-то, чего бы знать не хотел. Арсений нарушил своё обещание уже семь раз. Эд помнит. Чем ближе они с Арсением общались, тем чаще тот заглядывал на ночь, буквально — чтобы уложить Эда спать. Арс ткал иллюзии — в основном про путешествия, — а Эд, поддаваясь им, растворялся и переставал обрабатывать информацию, полученную за день. Не забывал, но хотя бы не думал. Сегодня Арсений почувствовал, что у Эда едет крыша, на расстоянии — он даже не был в районе. Его телепатия сроднилась с Эдовым сознанием. Оставлять Эда будет очень болезненно. — Я буду рядом, пока нужен, — пожимает плечом Арсений. Эд ему не верит. Не потому что считает Арсения лгуном, а потому что жизнь — ну, в целом, — дерьмо, и люди часто уходят. Эд не жалуется, он и сам не любитель задерживаться. Сидит, правда, на одном месте уже почти год, и двигаться не хочет. Арсений, как и всегда, когда Эд молчит, начинает суетиться — спускает ноги на пол, надевает кроссовки, завязывает шнурки. Хлопает себя по карманам в поисках телефона, шарит ладонями по одеялу вокруг. Под внимательным взглядом Эда пролистывает уведомления и явно собирается сказать, что ему нужно уходить. Эд, всё это время сидевший неподвижно, спрашивает: — Почему в твоих видениях никогда нет тебя самого? Арсений резко поднимает взгляд, словно пойманный с поличным, и экран телефона гаснет в его ладонях. — А ты хочешь? — удивлённо уточняет Арс. — Моего присутствия? Эд пожимает плечами. — Да. С Эдом всегда так: он говорит просто, а Арсению от этого тяжело, — поперёк горла встаёт ком и хочется мямлить, как будто он первоклассник. Оправдываться. Спрашивать разрешение, которое только что было получено. — В следующий раз попробуем, — говорит он вместо всего этого. — Окей. Эд внимательно следит за тем, как Арсений собирается: мечется по однушке в поисках куртки, связки ключей от квартиры, клубка наушников, — и когда только успел разложиться? — Я закрою за собой, — говорит он вместо прощания. — Ты ложись. Поспи. Эд медленно кивает, и Арсений уходит. В голове у Эда нет ничего, кроме бесконечной дороги, жужжания мотора машины, которой у него никогда не было, и теплоты чужих пальцев у собственных висков. Он спит целых семь часов. * На контрасте с серым небом травянистые холмы выглядят изумрудными. Низкие заборчики из камня разрезают склоны и тянутся куда-то к горизонту — Эд не видит их конца. Арсений сидит на одном из таких в паре метров, и Эд приземляется рядом. Ему не холодно, хотя здесь ветрено, а он в одной майке. — Где мы? — хрипит он. — Ирландия. Арсений много где успел побывать: Эду порой кажется, что за границей он суммарно находился дольше, чем дома. Ветер треплет челку Арсения, и Эд, чтобы не пялиться, всматривается в даль. Сквозь тёмные тучи пробиваются солнечные лучи, словно Арс не может определиться, что именно хочет показать. Эд никогда не видел такой зелёной травы. — Зачем здесь заборы? Никого же нет. И ничего. Вокруг на многие километры тянутся холмы и поля, справа темнеет лес, и где-то недалеко, видимо, бушует океан — Эду так кажется. Они одни. — Ирландцы голодали когда-то там, — Арс милосердно избегает дат, — и брались за любую работу, которая могла принести им хотя бы немного еды, даже если эта самая работа была неоправданно тяжёлой и бесполезной. Они целыми днями таскали булыжники, чтобы немного поесть. — Ну вот, а мы тут жопу уместили. — Мёртвым всё равно, — пожимает плечами Арсений. — У Ирландии красивые легенды. Они трепетно относятся ко всему волшебному. Никогда не вырубают деревья фей. — Чего? — Есть поверье, что их нельзя трогать. Там сворачивают целые дорожные проекты, потому что на пути попадается такое дерево. — Они того? Фей же не существует. Арсений поворачивается к нему. — Телепатов тоже. Эд усмехается, кивая, — намёк понят, — и, немного помолчав, накрывает лежащую на холодном камне ладонь Арсения своей. Арс дёргается, но руку не убирает. Жест выглядит неуклюжим и неуместным, но по Эду видно, что его это мало волнует. Арсений смотрит то на их руки, то Эду в глаза, и он, конечно, помнит, что Эд не вполне понимает происходящее — он легко верит в иллюзии и почти не вспоминает о существовании за их границами. Арсений же держит их обоих здесь и прекрасно осознаёт, что на самом деле привычно сидит на чужой скрипучей кровати с тонким матрасом и железным изголовьем. Что Эд сталкивается с ним коленками, потому что они оба сидят по-турецки. Что в однушке Эда пыльно, поэтому он никогда не снимает обувь в прихожей. Что Эд вне иллюзии вряд ли бы себе такое позволил. — Посидим здесь ещё чутка, лады? — спрашивает Эд. Арсений кивает и, проклиная себя, разворачивает ладонь, переплетает их пальцы, подушечкой большого поглаживает край татуировки. Эд ему улыбается — так безмятежно, как не улыбался до этого никогда. Это стоит горячего стыда, расползающегося изнутри по бледным щекам. * — Бля, прости, я... Мне надо... Арсений спрыгивает с кровати, спотыкаясь о собственные боты, и пачкает идеально белые носки слоем пыли на чужом паркете. Эд даже глаза не успевает нормально открыть, когда Арс, спешно сунув телефон в задний карман, ретируется в прихожую. — Арсений. — Прости! — бросает Попов на прощание, и Эд слышит, как захлопывается дверь. Он закрывает глаза снова и падает на подушку. Арсений, выбравшись на улицу, останавливается посреди тротуара и смотрит наверх: низкие облака впитывают рыжеватый свет городского вечера, а ветер прохладно касается горящих щёк. Неловкость мешает ему нормально идти, и ладони в карманах непроизвольно сжимаются в кулаки. Арсений не хочет вспоминать, как целовал чужие чернильные костяшки. Он не должен был. Арс извинится перед Эдом завтра. * На Эде белая футболка и сползающие с худощавых бёдер шорты. Он выглядит здоровым: за время их общения исчезла болезненная бледность, а руки перестали дрожать. Арсений отмечает это на автомате, как лечащий врач, а остальное разглядывает специально: неровно подстриженные ногти и заусенцы, косточки на запястьях, тощие ноги, длинную шею. Новую татуировку на лбу — Арс шутит про Гарри Поттера, а Эд говорит, что это у него лобешник треснул от обилия информации. Арсений осторожничает. Он аккуратен в своих видениях, и теперь они почти всегда куда-то идут. Иногда Арсений ведёт машину. С неделю назад они катались по немецким автобанам, а потом стояли в пробке у самого Парижа — в тачке было душно, и Эд открыл все окна, слушая, как сигналят друг другу раздражённые французы. Арсений взял манеру приходить, только когда Эд сам его просит, будто боится навязаться, и Эду смешно: в самом начале Арс как-то не смущался врываться к нему в сознание при любом удобном ему случае. Эд не спорит, что это действительно помогло, но думает, что осторожничать поздновато. Они оба это понимают, но Арс продолжает играть дурачка, а Эд ему позволяет. Арсений нервничает в его присутствии, мельтешит по квартире, роняя то ключи, то телефон. Эду хочется усадить его рядом с собой, взять за запястья и приказать угомониться. Вместо этого он молча наблюдает за чужими метаниями, не зная, как помочь. Арсений боится серьёзных разговоров как огня, поэтому Эд даже не пробует. После того, как они оба выныривают из иллюзий, Арсений спешно собирается и уходит — словно ему неловко даже дышать с Эдом одним воздухом, и это такой бред, что Эду немного смешно. Арс говорит, что у него в голове катастрофа, но настоящая катастрофа это он сам и всё, что он себе напридумывал. Сегодня Арсений приходит поздно, и по нему видно, как он заебался. Эд предлагает ему «хотя бы похавать», и Арс не пытается спорить: послушно запихивает в себя пюрешку с сосисками и соглашается на чай с сахаром после. Рассказывает про день эмоционально, немного оживая, но спохватывается и отводит взгляд, когда понимает, что смотрит на Эда уже слишком долго — как будто тот против. Эд не знает, что приготовил Арсений на этот раз, но не пытается угадать. Когда Арсений привычно тянется пальцами к его вискам и закрывает глаза, представляя себе будущую иллюзию во всех деталях, Эд пользуется его секундным доверием. Он ныряет под руки Арсения, уходя от прикосновения, и накрывает его губы своими. Ладонь осторожно ложится на чужую поясницу, и Эд подтягивает Арсения ближе к себе. На мгновение замершие в воздухе руки Арсения мягко опускаются Эду на плечи, пальцы поглаживают футболку, и под ними по спине рассыпаются мурашки. Выграновский неторопливо прихватывает чужие губы, целуя нежно и медленно, и Арсений боится открыть глаза. Боится, что это его же иллюзия, что он всё-таки ебанулся, и ничто из этого не реально. Немного боится, что всё наоборот. — Эд, — бормочет он непонятно зачем, но Выграновский не отодвигается. Упирается своим лбом в его и слабо бодается, коротко целует снова, свободная ладонь гладит чужую щёку — Эд никогда в жизни так не надеялся что-то запомнить в мельчайших подробностях. — Давай останемся, — тихо говорит Эд. У него есть правило — не возвращаться. Из-за него Арсений не показывает Эду места по два раза. Правила не оставаться Эд себе не придумывал. Остаться здесь, в этом городе, остаться вместе — с Арсением? Эд не против. Арсений теряется. Эд держит его в своих руках и тепло дышит в губы, ждёт чего-то — ответа, действия, — а Арсений вдруг думает, что заставленная пыльная квартира ему роднее, чем своя собственная, и ничего страшного не случится, если он и вправду останется. Вместо ответа он целует Эда сам: руки блуждают по спине, задевая лопатки, гладят шею, правая ладонь находит сердцебиение — это успокаивает. Эд тянет его ещё ближе, губами касается подбородка, шеи, ключицы, снова возвращается к лицу и целует даже кончик носа, вытягивая длинную шею, — Арсений всё ещё выше. Арс обнимает его, устраивая локти на чужих плечах, и думает, что выпирающими косточками Эда впору колоться. Арсений прячет порозовевшие щёки, лбом врезаясь в чужую ключицу, и медленно выдыхает. Привыкает. Эд держит его, поглаживая пальцами поясницу, и целует его в макушку — раз, второй. — Я люблю тебя, — третий. Арс совсем затихает, и Эд начинает беспокоиться: люди могут умереть от признания в чувствах? Арсений вдруг целует его в шею. — Мне кажется, я тебя тоже. — Тебе кажется? — усмехаясь, переспрашивает Эд. Арсений поднимает голову и заглядывает ему в лицо, и Эд не находит в его взгляде никакой шутки — значит, Арс серьёзно. — Я думаю, что уже давно. — Ты думаешь? — Отстань. — Останься. Арсений смотрит ему в глаза ровно секунду, прежде чем всё-таки прикладывает пальцы к чужим вискам — Эд не успевает среагировать. Иллюзия, однако, ничем не отличается от реальности — только в квартире заметно чище, и Арсений выглядит в четыре раза увереннее, потому что теперь это его территория. Эд не против. Он не совсем тупой и умеет считывать намёки. Арсений в иллюзии целует его, Арсений вне иллюзии целует его тоже. К этому Эд готов возвращаться, даже если ему придётся наплевать на все свои правила разом.