Замена (The Substitute)

      «Гефестион…».       «Хммм…?».       «Гефестион, ты слышишь хоть слово из того, что я говорю…?».       «Александр…! Конечно, слышу…!».       «Тогда не мог бы ты вытащить свою руку…? Ты втиснул ее между моими бедрами…».       «Я просто согреваю ее… Ты говорил о Парменионе…».       «Да, ну-у… Оказывается, он действительно сделал список всех подходящих женщин отсюда до Македонии! Пять из Македонии, одна из Афин, две из… Гефестион…».       «Что теперь…?».       «Прекрати это, пожалуйста».       «Прекратить что…?».       «Это… посасывание, на моем плече. Это отвлекает».       «Я не могу. Мне нравится, какой у твоей кожи вкус после того, как мы занимаемся любовью… сладкий и соленый одновременно…».       «И пожалуйста, убери свою руку с моего… моего… Гефестион, нет! Клянусь Зевсом, неужели одного раза за ночь тебе еще не достаточно?».       «Это шутка…?».       «Тион, мы говорили об этом раньше. Практиковать умеренность полезно для здоровья».       «И секс тоже!».       «Да, но в меру!».       «Хорошо… Тогда давай практиковать умеренный секс!».       «Гефестион!».       «Да… мой Ахиллес?».       «Проклятье… Люблю, когда ты меня так называешь…».       «Я знаю…».       Александр притянул спящего Гефестиона ближе к груди, с любовью целуя его в бровь и лениво перебирая пальцами темные волосы своего возлюбленного. Он завидовал способности Гефестиона спать так крепко – отношения самого Александра с Гипносом были более чем напряженными.       Они действительно не должны были заниматься любовью во второй раз. Ему все еще надо было так много обсудить с Гефестионом, и выпадали считанные разы, когда они могли поговорить наедине без помех. Нужны были припасы на зиму, и скоро потребуется отправить Гефестиона подготовить их – это должен был быть именно Гефестион; никто другой не мог понять, что нужно, разместить это, выторговать хорошую цену, утрясти дипломатические вопросы, организовать транспорт и, совершенно точно, не набить себе при этом карманы – и все это одновременно. Как всегда, мысль о расставании с ним отозвалась в груди Александра острой болью, но он ее проигнорировал.       Нет, они не должны были отдаваться страсти снова. Теперь Гефестион будет долго спать, да и сам Александр чувствовал себя слишком дремотно и расслабленно, чтобы думать ясно. Но он понимал, как много это значит для Гефестиона. Даже если бы занятия любовью с ним не приносили Александру так до глупого много удовольствия, он тайно знал, – хотя это звучало постыдно не по-царски, – что все равно звал бы Гефестиона к себе на ложе лишь только для того, чтоб видеть радость своего любовника. Даже сейчас, когда его голова лежала на груди Александра, Гефестион выглядел таким довольным, таким полностью удовлетворенным.       Александр издал короткий горестный смешок. Боги любят пошутить. Вот он, которому постоянно предлагают секс – мальчиков и женщин, проституток, наложниц, рабынь, любовниц, жен, – а он мог бы так легко обойтись без этого. С другой стороны, вот Гефестион, который становится предметом злобных сплетен и обвинений, как только хотя бы просто слишком долго посмотрит на юношу или женщину, и который, вероятно, остается единственным никогда не имевшим любовницы гетайром в окружении Александра. А ведь он действительно любит секс и, в отличие от Александра, не устанавливает себе запреты. Это было просто неправильно.       Как мог Гефестион выносить такое долгое время в разлуке? Это было достаточно болезненно для Александра, но при привитой ему Леонидом жесткой, почти мазохистской самодисциплине те нужды и желания, которые снедали его, были больше эмоциональными.       Даже еще в юности в Миезе Александру требовалось от Гефестиона намного больше, чем просто удовольствие – там, где они могли проводить каждую ночь, разделяя ложе, выпадали дни, когда Александр был слишком беспокоен или озабочен, чтобы полностью отдать себя желанию. В таких случаях он научился удовлетворять Гефестиона поглаживаниями и другими ласками, так чтобы в в ответ получить то, что мог дать один только Гефестион – теплые руки, сладкие поцелуи, мягкие проницательные советы и абсолютное, почти эмпатическое понимание.       Нет, это просто неправильно! Он был эгоистичен. Гефестион никогда не жаловался, но, конечно, он никогда и не подумал бы. Нелегко жаловаться, когда твой любовник одновременно твой командующий и твой царь. Что-то надо предпринять, и это должен был сделать Александр.       Чрезвычайно довольный своим новым триумфом над собственной слабостью, он склонил голову и поцеловал Гефестиона в губы.       «Радости тебе, Господин!» – Хилас вошел в палатку, когда Александр и Гефестион вместе завтракали.       Утро было уже слишком поздним, чтобы Гефестион мог потихоньку ускользнуть прочь, так что их вполне могли бы застать сидящими вместе другие командиры, явившиеся отдать рапорт. Александру просто не хватило духу разбудить любовника раньше – им так редко выпадала возможность задержаться в постели, когда они находились в лагере.       «И тебе тоже радости», – бодро ответил Александр, принимая сообщение, которое принес его самый молодой паж, и нахмурился, читая.       «Опять Парменион», – пробормотал он, протягивая записку Гефестиону. Когда Гефестион даже не пошевелился, чтобы взять ее, Александр взглянул на друга. Гефестион смотрел на Хиласа, как зачарованный. Хилас сильно покраснел под этим изучающим взглядом, и его губы расплылись в застенчивой улыбке.       «Радости тебе, Гефестион, сын Аминтора», – сказал он мягким голосом.       «Гефестион…?» – подсказал Александр, пихнув того под столом.       «Что… ? О, да, радости тебе, э…», – Гефестион беспомощно взглянул на Александра.       «Хилас», – вставил Александр, когда улыбка юноши нерешительно дрогнула.       «Конечно… Радости тебе, Хилас, сын… сын…».       «Никанора, – закончил за него Александр, сердито нахмурившись: для человека, который был так хорош в логистике, Гефестион ужасно плохо запоминал имена, а имена – и семьи – значат очень много для солдат, особенно для таких впечатлительных юношей, как Хилас, недавно прибывших из Македонии и часто тосковавших по дому. – Никанор, сын Телемаха… один из гетайров моего отца, ты помнишь, который пал у Херонеи. Он был очень храбрым человеком, мой отец высоко ценил его».       Лицо Хиласа прояснилось в ответ:       «Спасибо, Господин!».       «Скажи Пармениону, чтобы он явился с докладом в мою палатку через час», – сказал Александр, бросив последний взгляд на записку.       «Иду, Господин, – Хилас уже почти вышел из палатки, но оглянулся с робкой улыбкой. – Здоровья тебе, Гефестион…».       Встряхнув головой, будто выходя из транса, Гефестион улыбнулся юноше одной из своих самых умопомрачительных улыбок:       «Здоровья тебе, Хилас… сын Никанора».       Ответная улыбка Хиласа все расцветала, пока он не перехватил взгляд Александра и не выскочил прочь.       Александр нахмурился.       На протяжении следующих двух дней он просто наблюдал.       В любом случае, не похоже было, чтобы Хилас понимал значение скрытности. Его безуспешные попытки поговорить с Гефестионом, выраженный интерес к основанию городов и приобретению предметов снабжения, румянец на светлых щеках, постоянное нервное подергивание своих золотистых волос и мечтательный взгляд голубых глаз – все это было слишком очевидным даже для самого поглощенного собой человека в армии.       В обычной ситуации Александр только улыбнулся бы про себя и забыл об этом. Хилас не был первым юношей, влюбившимся в его прекрасного Гефестиона. Но оставалось то маленькое решение, которое он принял…       «Все готово, Александр, – объявил Гефестион, входя в палатку Александра с усталым, но довольным видом. – Мы сможем отбыть на рассвете».       «Прекрасно, Гефестион…, – Александр улыбнулся ему, потом вышел из-за стола, отпуская пажей и отмечая, как внимательно Гефестион провожает их взглядом. – Кого-то ищешь…?».       «Да нет… Я просто подумал об этом… Как его зовут? Хилас?».       «Какая-то особая причина…?».       «Ничего такого, не имеет значения…», – рассеянно пробормотал Гефестион.       Александр сделал глубокий вдох:       «Собственно говоря, я пораньше отправил его спать сегодня».       «Да? – голос Гефестиона выражал лишь вежливый интерес. – Он заболел?».       «Нет… но у него впереди долгое путешествие», – Александр встретился взглядом с Гефестионом.       Да почему же он так медлит и делает из этого целое представление?! Он – царь, главнокомандующий, он может назначать кого ему угодно куда ему угодно, он всегда так делал! Почему Гефестион вообще должен что-то думать об этом назначении?       «Я посылаю его с тобой. С этого момента он зачислен в твой штат».       И если Александр беспокоился, как бы Гефестион не оказался несколько чрезмерно обрадованным, то его ждал сюрприз. Гефестион буквально застонал:       «О, нет, Александр! Только не еще один младенец к няньке! Мне не нужны никакие новые пажи, Адметуса, Ясона и Ниреуса вполне достаточно! Надо так много времени, чтобы натренировать их, как я хочу – и чтобы они перестали киснуть, потому что они всегда хотят быть назначенными к кому-то более впечатляющему, как Клейтус. А этот Хилас выглядит так, будто его неделю как от груди отняли!».       «Прежде всего, – раздраженно сказал Александр, – Хилас уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе. Второе, Ниреус уже слишком взрослый и должен быть назначен в другое место. И третье, и самое важное, ни пажи, ни ты, мой друг, не могут перебирать назначениями, которые даются в армии!».       Гефестион опустил глаза:       «Как скомандуешь, Александр!».       Александр расслабился.       «Тогда пойдем. Выпей со мной кубок вина перед тем, как я отпущу тебя… А я отпущу тебя в этот раз, любовь моя, тебе тоже надо выспаться…», – взяв Гефестиона за руку, он провел его за перегородку в часть палатки, предназначенную для сна.       Сейчас пришло время объяснить, зачем он назначает юношу к Гефестиону: он хотел, чтобы на этот счет не возникло ни глупого недопонимания, ни ненужной тревоги или чувства вины со стороны Гефестиона.       Было очевидно, что Гефестион находит Хиласа привлекательным - это было хорошо, просто прекрасно, и как раз соответствовало намерениям Александра. И чувства Хиласа были ясны.       Но когда он попытался начать, слова просто не шли с языка. Он занял себя тем, что налил им обоим вина, подал кубок Гефестиону, раскрыл рот, чтобы заговорить, и потом замер опять.       Гефестион смотрел на него с возраставшей озабоченностью.       «Але?», – мягко спросил он.       «Нет, я в порядке, Тион, честно, – Александр сделал большой глоток вина, но в этот раз почему-то нашел его вкус жестким, – ты знаешь, как я ненавижу отсылать тебя…».       «А ты знаешь, как я ненавижу уезжать от тебя…, – улыбнулся Гефестион, – но это ненадолго».       Отставив кубок, Александр кивнул и протянул руки. Когда Гефестион подошел обняться, Александр сжал его с такой сокрушительной силой, что Гефестион отстранился, осторожно вглядываясь ему в лицо.       Но Александр просто поцеловал его, обнял еще раз, пожелал здоровья и отослал прочь. Акт самоотверженности, напомнил он себе, триумф над собственной слабостью. Демонстрация доверия, любви и благодарности.       Залпом проглотив остатки вина, он разделся, даже не потрудившись позвать ни пажей, ни слуг, и бросился на кровать.       И снова, казалось, в списке посещений Гипноса он был последним.       «Это прекрасно, – Гефестион вздохнул и роскошно потянулся. – Это просто прекрасно! Я опять чувствую себя мальчишкой!».       «О, Гефестион, – вздохнул Хилас с обожанием, обхватывая Гефестиона за шею и целуя его, – я действительно настолько лучше в постели, чем царь…?».       «Царь? О, Хилас, дорогой, расслабься, зови его Александром! И, конечно же, ты лучше него», – уверил его Гефестион, с одобрением проводя рукой по голому бедру юноши.       «Александр может быть великим завоевателем, но он абсолютно безнадежен, когда дело доходит до постели – у него совершенно нет воображения, и он всегда хочет болтать или обниматься вместо того, чтобы заняться делом!       Он действительно думает, что мне интересно слушать нытье о том, как отец никогда не любил его, или как его старая ведьма-мамаша грызется с Антипатром, или как Парменион продолжает приставать к нему с женитьбой? Иногда мне хочется дать ему затрещину и сказать: «Клянусь Зевсом, Але, просто хватай уже какую-нибудь шлюху и сделай ей ребенка, и тогда старый козел оставит тебя в покое!».       Кроме того, он не так молод, как ты. Конечно, он когда-то был красивым, юным, и милым, и гибким, точно, как ты…. но сейчас – что ж – он стареет, и весь покрыт шрамами, и… между нами… он становится немного толстоват! Нет, нет, юность и красота – вот то, что мне нужно!       Знаешь, Хилас, я даже сочинил песню для тебя! Ты хочешь послушать ее?».       «Песню! О, да, пожалуйста!». Гефестион прочистил горло: «О, мой драгоценный Хилас, ты красивее, чем день… как чистое небо прекраснее туч, голубое прекраснее серого…»       «О, Гефестион, какой у тебя чудесно острый ум», – восхищенно вскричал Хилас.       «Да, не правда ли? Жаль, что Александр этого не замечает – и никто другой, пока я торчу в его большой и глубокой тени!».       «И ты так волшебно поешь – как Орфей или Ахиллес, я уверен, но совсем не как девчонка, – Хилас снова поцеловал его. – Гефестион…».       «Зови меня Тион. Если это можно Александру, то это можно и тебе!».       «Тогда Тион, – застенчиво улыбнулся Хилас, – давай займемся любовью снова!».       Глаза Гефестиона расширились:       «Снова…? Но мы уже сделали это пять раз за вечер!».       «Да, я знаю, – вздохнул Хилас, – но я так молод и горяч, и ненасытен – мне никогда не бывает достаточно!».       «Это правда, – кивнул Гефестион. – Что ж, давай…».       «Гефестион! – ворвался Адметус. – Гефестион, Александр посылает за тобой!».       Гефестион застонал:       «О, боги, какой зануда… Скажи ему, у меня лихорадка! Нет, нет, не надо – он только захочет прийти и нянчить меня! Может, если я выберу что-то по-настоящему отвратительное…».       «Дизентерия!» – вскричал Адметус.       «Вши!» – вставил Хилас.       «Собственно говоря, Гефестион, – добавил Адметус неуклюже, – поскольку ты начал заниматься любовью с Хиласом, думаю, я должен признаться, что тоже влюблен в тебя!».       Гефестион с удовлетворением рассмеялся:       «Ты никогда не говорил об этом раньше!».       «Да, не говорил, но то было, когда мы считали, что все твои мысли только об Александре!».       «Мы…?».       «О, да, половина армии влюблена в тебя…! Даже командир Кратерос!».       «Будь я проклят! – печально покачал головой Гефестион, в то время как Адметус сбросил одежду и забрался к ним в постель, вытягиваясь через Гефестиона принять приветственный поцелуй Хиласа. – Сколько времени потеряно! У меня теперь есть так много людей, с которыми можно заняться любовью, что даже не знаю, когда я вообще доберусь до Александра снова…!».       «Гефестион!» – Александр с криком сел в постели, жестоко дрожа, весь покрытый испариной.       С глубоким стоном он обхватил голову руками: «Морфей, ты сволочь!». Сон, только сон. К тому же совершенно абсурдный. И правда, он должен хохотать над ним. Гефестион наверняка посмеялся бы, если б Александр рассказал ему.       Но смеяться Александру не хотелось. Тяжело сглотнув, он поднес трясущуюся руку к горлу: казалось, старые и давно изгнанные демоны вернулись, чтобы стиснуть вокруг него свои когти. Внезапно он был не царь, который ведет великую армию, а юноша, страдающий от неуверенности – влюбленный юноша, отчаянно жаждущий постоянного подтверждения взаимности чувств, осажденный иррациональной ревностью, разрываемый желаниями, которые он не знал, как принять, не говоря уж о том, чтобы контролировать.       Контролировать… Ему надо восстановить контроль.       Александр снова вытянулся на залитых потом простынях и закрыл глаза, но сделав это, сразу же обнаружил, что все, о чем он мог думать – это Гефестион: о том, каким теплым и гостеприимным было его тело, о его силе, о том, как это тело ощущалось и пахло; о тесноте и жаре, когда он допускал Александра в себя. Конечно, он позволял Александру брать его, но совсем не был покорным эроменосом – тот взгляд, которым он одаривал Александра, когда разрешал ему востребовать свое тело, отчасти игривый, отчасти хищный, так что Александр едва ли знал, кто брал кого… даже сейчас мысль о нем сводила Александра с ума. Но мысль о том, что Гефестион обращает этот взгляд на кого-то другого…       «Стой! Назови себя!».       Гефестион мгновенно проснулся.       «О… Радости тебе, Господин!».       Это был голос Ниреуса.       «Заткнись и спи дальше!».       А это – Александра.       «Д-да, Господин!».       Гефестион приподнялся, когда Александр появился из-за перегородки и встал перед ним.       «Александр?» – пробормотал Гефестион, протирая глаза и ощупью пытаясь зажечь лампу. «Александр, что ты…», – не договорил он, прищурившись, вглядываясь в своего любовника в тусклом свете. «Але, ты выглядишь ужасно…», – он протянул руки, и Александр подошел к нему.       «Я не мог спать…», – пробормотал Александр, как будто из глубин сна, ложась рядом и укладывая голову на широкое плечо Гефестиона.       «Почему ты пришел сюда?».       «Я побеспокоил тебя?».       «Что…? Нет, нет, я имею в виду, почему ты не послал слугу, чтобы привести меня?».       «Я не был уверен, что ты придешь».       «Что…?».       «Ничего… это не имеет значения…, – последовало долгое молчание, во время которого единственным движением было медленное поглаживание руки Гефестиона по волосам Александра. – Тион…?».       «Да…?».       «Мне можно заняться с тобой любовью?».       Услышав это, Гефестион отодвинулся, так чтобы он мог посмотреть в затуманенные серые глаза Александра.       «Почему ты вообще спрашиваешь…?».       Голос Александра остался отрешенным, взгляд – расфокусированным. Прошли годы с тех пор, как Гефестион видел его таким, но сразу показалось, что это было только вчера. Обычно такое случалось после яростных вспышек ревности, когда страстный юный принц бывал охвачен сомнениями в любви Гефестиона под действием злобных сплетен окружающих или собственных демонов.       «Я не спрашивал… Мне даже не приходило это в голову целые годы. И я подумал, что настало время спросить. Знаешь, ты не должен принимать меня».       «Принимать тебя…?».       «Я имею в виду, принимать мое… внимание. Если ты не хочешь. Если ты устал от меня. Если ты хотел бы быть с кем-то другим…».       Гефестион вздохнул:       «Але…».       Еще одна длинная пауза.       «Да…?».       «Может, ты перестанешь нести чушь и просто возьмешь меня?».       «О, боги… О, боги, Тион… Я люблю тебя… Ты прекрасен… Я люблю тебя…», – Александр выстанывал слова, как молитву, проскальзывая в тело Гефестиона, двигаясь нерезко, не торопясь, наслаждаясь каждым мгновением, не желая, чтобы это заканчивалось, не желая, чтобы разум или реальность возвращались.       И все же, хотя страсть поглотила его тело, часть сознания оставалась отстраненной, напоминая ему вновь и вновь о том, что он пообещал себе сделать для Гефестиона. Каждый раз, когда приходило напоминание, он сжимал Гефестиона сильнее, целовал крепче, входил глубже.       Гефестион запрокинул голову назад и засмеялся – он всегда смеялся с такой радостью, когда они занимались любовью, кто бы ни брал, кто бы ни принимал. И Александр дорожил этим смехом, как сокровищем, помнил его, жаждал его. Почему он не мог быть таким, как Гефестион – готовым любить, несмотря ни на что, готовым принять то, что могут быть другие? Действительно ли Гефестион просто смирился с тем, что любит царя? Или же у него была какая-то сила, какое-то понимание, которыми не обладал Александр, несмотря на всю свою жесткую тренировку и требовательную самодисциплину?       Александр с жадностью целовал губы Гефестиона, одной рукой схватив его за волосы, а другой сжимая мужское достоинство любовника. Когда Гефестион достигнет пика, то будет в кулак Александра; когда он издаст крик, то будет в рот Александра. Ничего, что есть Гефестион, не ускользнет от Александра сегодня. Ничего.       «Гефестион…!» – почти завопил Александр, когда его тело начало трясти.       «Что происходит, Александр? – спокойно спросил Гефестион, но в его тоне не было готовности отступиться. – Ты не думаешь, что должен сказать мне – сейчас?».       Серый свет пробивался в палатку. Давно прошло время, когда Александру следовало возвращаться в собственную постель, но он не двинулся с места. Ему надо было сконцентрироваться. Он принял решение, и он должен довести дело до конца. Недостаточно было просто отдать Хиласа Гефестиону; он должен был сказать любимому о свободе, которую ему предоставлял.       «Я знаю, что тебе говорят разное, Тион, – наконец, сказал он, приподнимаясь на локте, чтобы посмотреть на того, кто лежал рядом. – Я знаю, что говорят люди, когда думают, что я не слышу. Это нечестно по отношению к тебе. У других мужчин есть юноши, есть жены и любовницы, в крайнем случае, они ходят к проституткам… Нечестно с моей стороны удерживать тебя при себе так, как это делаю я…».       Гефестион нахмурился:       «Александр, о чем, во имя Зевса, ты говоришь? Кто сказал тебе, что я хочу женщину?».       «Никто, никто, это просто…Я хотел, чтобы ты знал, что ты можешь, если ты хочешь…».       «Александр, – слабая улыбка скривила губы Гефестиона, – это ведь не снова о Парменионе, правда? О том, что он пристает к тебе с женитьбой? Мой друг, я уже сказал: я думаю, он прав! Мне не нравится, как он пристает к тебе, но действительно, подошло время произвести наследника…».       «Это не о Парменионе! – нетерпеливо фыркнул Александр. – Ты не слушаешь меня, Тион! Я говорю о тебе! Послушай меня… Я знаю, что я не очень искусный любовник, я знаю, что не даю тебе все, в чем ты нуждаешься…».       «Разве я когда-нибудь жаловался? – наполняясь негодованием, потребовал ответа Гефестион. – Кто-то нашептывает тебе что-то? Кто это? Скажи мне, и, клянусь богами, Ясон и Ниреус переломают ему все пальцы один за другим – нет, я сделаю это сам, кто бы он ни был! Проклятье, меня уже тошнит от людей, которые пытаются вбить клин между…».       «Гефестион, ты можешь заткнуться и послушать? – гневное отчаяние резко поднялось в Александре. – Я говорю, что это нормально для тебя взять другого любовника! Это не изменит ничего между нами! Ты понимаешь?».       «Но у меня нет другого любовника…».       «Я знаю! Я говорю тебе, что если бы у тебя был, если бы ты хотел другого…».       «Когда я говорил, что хочу другого? – Гефестион сверкнул глазами на Александра. А потом отвернулся. – Если ты пытаешься мне сказать, что ты больше меня не хочешь…».       Александр застонал:       «Нет!... Боги, все идет не так…!».       «Просто скажи мне, Александр, и я отойду в сторону!». «Я не хочу, чтобы ты отходил в сторону! – закричал Александр достаточно громко, чтобы перебудить пажей, спящих за перегородкой. – Гефестион, послушай меня…».       «Погоди-ка… – уязвленное выражение исчезло с лица Гефестиона, и он внезапно широко ухмыльнулся. – Я знаю, к чему все это! Ты опять в кого-то влюбился, да? Бедный маленький Гектор по новой! Да защитит Аид его тень. Помнишь любовные стихи, которые он тебе писал?».       «Он любовные стихи и тебе писал, но ничего из этого не вышло ни для одного из нас, как ты хорошо знаешь, и кроме того, я ни в кого не влюбился!».       «Это тот Хилас, правда? – к ярости Александра, Гефестион начал мягко посмеиваться. – Вот почему ты определил его ко мне: чтобы себя не искушать!».       «Нет, ты, глупый идиот! – яростно заорал Александр. – Я сделал это для тебя!».       «Для меня? – Гефестион милосердно перестал смеяться, глупо уставившись на своего любовника. – А что мне от него надо?».       Перед тем, как ответить, Александр сделал глубокий вдох и посчитал до десяти.       «Гефестион, я видел, как ты смотрел на него. Ты явно находишь его привлекательным. И это не имеет для меня значения, – добавил он, через силу озвучивая собственное решение. – Ты не должен отказывать себе в таких удовольствиях только потому, что ты мой любимый».       Гефестион с сомнением поглядел на него:       «А что заставляет тебя думать, что я отказываю себе?».       «Наверняка, отказываешь! – беспомощно вскричал Александр. – Тион, я знаю, как ты любишь… ну… как сильно ты наслаждаешься любовью…».       «А ты нет?».       «Конечно, и я тоже», – Александр в бешенстве осознал, как его щеки наливаются жаром, и был благодарен защите теней.       «Я правда наслаждаюсь, Гефестион. Хотя не знаю, был ли бы я вообще способен на это, если бы моим любовником был не ты…, – он вздохнул, когда Гефестион потянулся и погладил его щеку, но отказался отвлекаться, – но сам знаешь, как трудно нам бывает найти время побыть наедине, а когда у нас получается, иногда мне нужны от тебя другие вещи, кроме секса… иногда мне нужно поговорить… и я уверен, это разочаровывает тебя… и меня тоже, Тион, хотя тебе может иногда казаться по-иному…но я приучен обходиться без удовольствий и утешений… и когда я продолжаю отсылать тебя…».       Он позволил своим пальцам скользнуть по мускулистым изгибам руки Гефестиона:       «Хилас – хороший мальчик, добрый и красивый, и у меня есть чувство, что он будет только счастлив порадовать тебя… Я просто подумал… когда ты вдали… это облегчит…».       «Александр…», – Гефестион покачал головой, неловко заерзав.       «Все в порядке, Тион. Правда, в порядке… Я не говорю, что мне это так уж нравится, ты бы никогда не поверил, если б я сказал такое, но…».       «Александр, – повторил Гефестион, в конце концов поднимая глаза, чтобы встретить взгляд друга, – это может поразить тебя, но так уж вышло, что я не хочу спать с Хиласом. Я не особо хочу спать с кем-то, кроме тебя. Это правда, я люблю секс – но с тобой. Для меня любовь и секс всегда были связаны… Конечно, ты знал это со времен нашей юности? Разве ты хоть когда-нибудь видел, чтобы я нацеливался на эту сократовскую любовь душ? Кроме того, если бы я хотел взять любовника, я бы его взял – и сказал бы тебе об этом в лицо». Александр уставился на него:       «Но если ты не хочешь Хиласа, почему ты так смотрел на него?».       «Что…? Ах, это! – Гефестион громко рассмеялся. – Разве ты не заметил? Але, парень – твое ходячее отражение! Как я могу не смотреть на него, когда он напоминает мне о моей первой любви как раз в том возрасте, когда мы полюбили друг друга? Но это все… отражение. Он не ты, любовь моя – и никогда не мог бы быть тобой!».       Александру стало почти стыдно за то облегчение, которое он почувствовал. Мгновение он смеялся вместе с Гефестионом, но потом ужасный вопрос отрезвил его:       «Он и вправду похож на меня. Гефестион, ты же не думаешь, что… О, нет, только не еще один! Я не помню, как зовут его мать, но мой отец…».       «Успокойся, Александр, – твердо сказал Гефестион, – у тебя может быть прекрасная память на имена, но я отлично помню лица! И я помню Никанора, сына Телемаха – просто потребовалось время, чтобы сопоставить имя и лицо. Он был очень большим, очень светловолосым и очень голубоглазым. Парень – его сын, нет никаких сомнений».       С тяжелым вздохом он высвободил свои ноги, сплетенные с ногами Александра, сел и потянулся.       «Богиня зари не знает милосердия, – заметил он, и хмурая гримаса исказила его красивое лицо, – и она появляется, как бы я ни просил ее позволить ночи задержаться…».       Когда он начал подниматься, Александр с внезапным отчаянием схватил его за руку.       «Я только хотел принести тебе дар, Гефестион, – зашептал он настойчиво, – что-то… кого-то… кто может возместить тебе все то, с чем тебе приходится мириться… и без чего – обходиться…».       Без всякого выражения Гефестион смотрел на него, как показалось Александру, целую вечность. Потом он нежно улыбнулся, наклонившись близко, чтобы поцеловать Александра в губы:       «Я понимаю, любовь моя. Но, конечно же, ты должен знать, что тебе нет замены ни здесь, в моей постели, ни где бы то ни было еще».       Не в силах сдержаться, Александр руками обхватил Гефестиона за талию и прижался лицом к его груди.       «Я должен уйти до того, как они придут готовить тебя к отъезду», – пробормотал он, но не двинулся с места.       «Ты знаешь моих ребят, Александр, – успокаивал его Гефестион, – там, где дело идет о нас с тобой, они слепы, глухи и немы. И поэтому, – добавил он, мягко отстраняясь, – мне не нужны проблемы с тем, чтобы брать еще одного…».       «Он остается у тебя, Тион, – ответил Александр, мгновенно возвращая голосу царскую властность, поднимаясь на ноги и обращая на друга предостерегающий взгляд. - Прости, но если я отдаю приказ, я не собираюсь брать его обратно. Скорее всего, Хилас уже рассказал половине армии о том, что я назначил его к тебе, и последнее, что нужно тебе же – это еще больше сплетен и слухов о трениях между нами».       «Кроме того, – добавил он более мягким тоном, – парень явно очень увлечен тобой…».       «О, Александр, нет…!».       «… И если я отменю приказ, Хилас посчитает, что ты намеренно отверг его…».       «Александр, – вздохнул Гефестион, – как для такого лишенного жалости полководца, ты все-таки действительно мягкосердечный старый дурак!».       «Чашу вина – когда я один, я всегда пью его разбавленным водой, один к одному, – приказал Гефестион, когда Хилас закончил снимать с него доспехи. – Вода готова?».       «Да, Гефестион, – с энтузиазмом ответил Хилас, стараясь не смотреть на превосходную фигуру своего командира, когда тот снял хитон и вручил его Хиласу. – Мне помочь тебе принять ванну?».       «Нет, нет, мой раб может заняться этим, просто принеси вина».       Немного расстроенный, Хилас поспешил налить вино, тщательно отмерив нужные пропорции, и передал чашу Гефестиону, чувствуя унижение от дрожи в руках.       Как изумительно прекрасен был лучший друг царя! И как он отличался от всех остальных Друзей! Хилас был уверен, что Гефестион другой – умный, чуткий, искусный не только в воинском деле. Не удивительно, что Александр держал его так близко. Хилас не понимал, как Александр вообще находит в себе силы отсылать Гефестиона, но это, должно быть, из-за того, что Гефестион особенный, что на него можно было положиться. Если бы только Гефестион начал полагаться на Хиласа так же – доверять ему свои секреты так, как Александр доверяет Гефестиону! Другие рассказывали ему, что Александр разрешает Гефестиону читать свои личные       письма, что он признал его перед семьей персидского царя как «тоже Александра» и поручил ему выбрать нового царя Сидона. Он никогда не уставал слушать рассказы старших юношей о жертве Ахиллесу и Патроклу в Трое. Не было ничего такого, что Хилас не знал о Гефестионе. И даже сплетню об истинном характере их отношений с Александром.       О том, что они были любовниками в юности, говорили часто; на то, что они остались любовниками, много намекали, но никогда не признавали открыто. Старшие пажи учили Хиласа держаться подальше, когда Гефестион остается наедине с Александром, и это было все, что он знал наверняка.       Иногда он наблюдал за ними, когда они вместе бывали на публике, и ему казалось, что он видит, как они обмениваются долгими любящими взглядами, ему верилось, что он может читать знаки продолжающейся любовной преданности в говорящем без слов языке их тел. Иногда, хотя это и смущало его, он воображал себе интимную близость этих двоих, как они целуются, прикасаются и восхищаются красотой друг друга, Ахиллес и Патрокл, возрожденные и воссоединенные.       Хилас не чувствовал ревности. Как он мог ревновать к великому Александру? Кто еще, кроме Александра, был достоин Гефестиона? Хилас даже не был уверен в том, чего именно он хочет от своего кумира. Юноши его возраста уже принимали ухаживания потенциальных любовников, и он тоже получил несколько знаков внимания от молодых солдат, которые говорили, что он выглядит в точности как царь. Он знал, чего они хотели. Но он не знал, чего хочет он – и меньше всего, чего он хочет от Гефестиона. Кроме того, чтобы быть с ним рядом.       «Гефестион, позволь сказать… Я так рад, что меня назначили к тебе, мой господин, я много слышал о твоих дипломатических миссиях, и о мостах, и обо всем, и я с нетерпением ожидаю этой миссии, я знаю, я многому научусь у тебя, и я обещаю, что приложу все усилия…».       «Да, да, достаточно, спасибо, Хилас. Я слишком устал, чтобы выслушивать бессмысленную лесть, сегодня или в любой другой вечер, и лесть не поможет тебе, если ты не выполнишь свои обязанности, – раздраженно фыркнул Гефестион и ткнул пустой кубок в руку Хиласу. – Наполни его снова, пожалуйста. Потом передай смену Адметусу и иди спать. И я имею в виду спать, а не бодрствовать, играя в кости и сплетничая!».       «Да, господин, – промямлил Хилас, и с горящими щеками поспешно наполнил кубок и передал его Гефестиону.       «Здоровья тебе, мой господин», – несчастным голосом добавил он.       Гефестион ответил, и Хилас побрел прочь.       Выйдя из поля зрения, Хилас резко вытер глаза и глубоко вдохнул, но все равно не мог удержать набежавшие слезы.       Не успел он оправиться, как появился Адметус. Юноша был, безусловно, не красавец, с тонким лисьим лицом, долговязой фигурой и постоянно всклокоченными рыжими волосами, но двигался он быстро и живо, а в его зеленых глазах сверкали и ум, и ирония.       «Тебя освободили, Хилас, я стану на страже. Принимайся за… Что случилось?».       «Ничего», – шмыгнул Хилас, неохотно глядя на него.       Там, еще в основной части армии, Хилас был даже немного напуган людьми из личной стражи Гефестиона – они держались отдельной сплоченной группой, себе на уме, обмениваясь многозначительными улыбками и помалкивая, не обращая внимания на поддразнивания и сплетни извне. Глядя на них, он чувствовал страх, восхищение, зависть и негодование – и все это одновременно.       Но сейчас он был внутри группы. И ему показалось, что он увидел признание этого во взгляде Адметуса – еще не сочувственном, пока нет, но он хотя бы казался заинтересованным, как будто Адметус в конце концов заметил, что Хилас существует.       «Гефестион сердится на меня, вот и все…».       «Ну, здесь не из-за чего распускать сопли, правда? – фыркнул Адметус. – Наверняка ведь, тебя бранили и раньше? Да и били, зная нрав царя!».       Он проницательно посмотрел на Хиласа.       «В этом все дело? Запал на Александра, да? Или ты надеялся, что тебя назначат к кому-то более героическому, как Клейтус или Селевкус? Смазливые всегда хотят туда», – заметил он беззлобно.       «Ничего подобного! – запротестовал Хилас. – Все гораздо хуже».       Почему ему хочется довериться этому странному парню, говорящему так напрямую? Пажи царя всегда были дружелюбнее, гораздо более привлекательные, но все-таки он никому их них не доверял.       «Я скажу тебе, но ты должен пообещать мне никому не говорить!».       «Клянусь Афиной», – вскользь ответил Адметус.       «Нет, клянись самим всемогущим Зевсом!».       «Тогда клянусь Зевсом».       Хилас тяжело сглотнул.       «Я влюблен в Гефестиона», – выплюнул он и сразу же разразился слезами.       «О, – только усмехнулся Адметус, – и это все?».       Совсем не потрясенный, старший юноша, казалось, расслабился, услышав эту новость, он даже легко обхватил рукой дрожащие плечи Хиласа:       «Мы все немного влюблены в Гефестиона, хотя остальные сопротивлялись этому больше, чем ты. Большинство из нас начинали с того, что возмущались им из-за лагерной сплетни – ну, ты знаешь, что он получил свое звание только благодаря любви Александра, – но не нужно много времени, чтобы понять правду…».       «Но… но он ненавидит меня!» – задохнулся Хилас, жалко утыкаясь в плечо Адметусу.       «Не глупи. Он всегда в плохом настроении несколько дней после того, как уезжает от Александра, ты к этому скоро привыкнешь…, – он отпустил Хиласа с легким настойчивым вздохом. – Давай, тебе надо поспать, а мне надо быть на страже, а то скоро мы оба будем плакать от полученной взбучки!».       «Здоровья тебе, Хилас! – добавил он с кривоватой улыбкой. – И добро пожаловать в личный отряд Гефестиона!».       Первая ночь вдали от Александра была всегда самой длинной. Дело было не столько в том, что он не мог спать, сколько в том, что ему не хотелось. В первую ночь, как только он закрывал глаза, его всегда начинали снедать странные тревоги. Беспокойство о безопасности и здоровье Александра, и умственном, и физическом, когда Гефестиона не было рядом, чтобы заботиться о нем. И, возможно, украдкой пробивающееся беспокойство о том, что нашептывают Александру, когда Гефестион далеко от него…       Он никогда не сомневался в силе любви Александра; иногда он даже чувствовал себя немного виноватым из-за той власти, которую имел над царем, хотя чаще молча гордился этим. Никого не любил Александр больше него – ни-ко-го! И все равно, было глубоко тревожно, когда он получал от Александра письма с тщательно выверенными словами, сквозь которые просвечивало, что о нем говорятся разные вещи, что клыки завистливых соперников задевают болезненную неуверенность Александра – и знать, что он не может просто вскочить на коня и поскакать прямиком назад, чтобы успокоить ум любимого друга.       Бедный Александр! Нельзя сказать, что Гефестион лгал – это было правдой, ему не нравились юноши вроде Хиласа. Возможно, потому, что его собственный отец всегда относился к таким юношам как к детям, а не объектам желания. Он ни разу не видел, чтобы Аминтор смотрел на Александра или любого другого из юных друзей Гефестиона с каким-либо чувством, кроме смеси родительской любви и спокойного расчета – несомненно, оценивая степень привязанности, полезности и потенциальной опасности для своего сына. Приблизительно так, как он сам сейчас рассматривал каждого, кто оказывался рядом с Александром – лениво раздумывал Гефестион, когда, наконец, улегся в постель. Но сказать, что он никогда не желал секса ни с кем, кроме Александра… Только мера собственной все еще существующей сексуальной наивности позволяла Александру верить в это, не задавая вопросов.       Часть проблемы заключалась в том, что те, кого Гефестион действительно мог хотеть, были сильными, полностью взрослыми мужчинами, независимыми и закаленными войной – такими, каким был он сам; иногда его искушало банальное физическое желание быстрого, грубого совокупления, без поцелуев, уговоров и нежных слов. Но это все просто не стоило тех сложностей и рисков, какие грозили возникнуть впоследствии. Упомянутые молодые люди могли начать думать, что их статус изменился, надеяться на покровительство или более глубокие любовные чувства... А еще сплетни и ревность, которые бы естественным образом последовали...       Ну и, конечно, был сам Александр, никогда так до конца и не примирившийся с собственными сексуальными потребностями и возможностями, все еще преследуемый тенью своего мощно чувственного отца – мог бы он действительно оценить потребность Гефестиона время от времени насладиться совершенно бездумным сексуальным удовольствием? Мог бы он принять, что то была лишь похоть и не более, не начать сомневаться, а не стал ли Гефестион любить и желать его чуточку меньше?       В итоге, одна лишь мысль о логистике, которая связана с началом операции "секс с другим", заставляла Гефестиона содрогнуться.       Он закрыл глаза и раздраженно приказал себе засыпать.       Даже не заметив, произошел ли переход от бодрствования ко сну, Гефестион внезапно осознал, что кто-то стоит рядом с его кроватью.       Одним быстрым движение он резко сел, схватившись за рукоятку меча. Темная фигура отступила в поток лунного света, озаривший светлые волосы и такую же светлую кожу. На ошеломительное мгновение Гефестион действительно поверил, что это Александр, а потом тяжело вздохнул:       «Хилас…».       «П-прости меня, господин, я... я просто пришел убедиться, что… что ты в безопасности…».       «Ты должен был спать», – пробормотал Гефестион, протирая глаза.       «Я… я знаю, господин, но я… я прошу прощения, что огорчил тебя, – Хилас внезапно заплакал. – Клянусь, я не намеренно, я так хочу доказать тебе, что я достоин…». Гефестион покачал головой:       «Все в порядке, Хилас. А теперь иди спать».       «Да, господин…», – но Хилас все медлил, неловко переминаясь с ноги на ногу.       «Я никогда раньше не был так далеко от основной армии, – добавил он наконец. – И это немного страшно… Думаю, я скоро привыкну…».       «Хилас…», – Гефестион сурово нахмурился на юношу из теней.       «И еще здесь очень холодно, – продолжал паж тоскливым шепотом, придвигаясь так близко, что Гефестион мог видеть блеск его голубых глаз. – Ты думаешь, я привыкну к холоду? И эти волки, которые воют там… Кажется, они очень близко…».       «Хилас, в последний раз: ты теряешь и мое, и свое время! В моей постели всегда будет место только для одного золотоволосого мальчика!».       Хилас судорожно вздохнул, и Гефестион слабо застонал. Конечно, парень не мог быть таким невинным, чтобы даже не подозревать, что Гефестион был любовником царя? Нет – это слово «мальчик» дало такой эффект.       «Я шокировал тебя, – проворчал Гефестион. – Собственно, я и себя шокировал. Обычно я гораздо более сдержанный, но меня обычно и не будят вот так среди ночи! Но, в конце концов, если ты собираешься служить мне, тебе придется привыкнуть видеть и слышать вещи, о которых тебе надо молчать».       Он потянулся и положил руки на плечи Хиласу:       «Я буду рассчитывать на твою преданность и сдержанность, Хилас… Не только ради себя, но и ради Александра».       «Я клянусь всеми богами Олимпа, Гефестион!».       «Хорошо. Теперь иди спать», – внезапно чувствуя сильную усталость, Гефестион уже откинулся назад и начал укутываться в меховые одеяла, когда осознал, что Хилас все еще стоит там, моргая одинокими беспокойными глазами.       Гефестион глубоко вдохнул и подумал еще раз о своем отце, о постоянной улыбке в его темных глазах, о бесконечном терпении, с которыми тот относился к собственным пажам, и как они боготворили его так горячо, что сыну хотелось надрать им уши и напомнить, кому действительно принадлежал Аминтор…       «О, боги… Ладно, хорошо…. Залезай, – он откинул одеяла. – Кто знает, может, ты поможешь мне согреться…».       Неуверенно Хилас скользнул в постель и лежал неподвижно, с ожиданием глядя на него.       Гефестион прикоснулся к плечу юноши и почувствовал, что тот дрожит.       «Все хорошо, парень, – сказал он устало, – я хочу только, чтобы ты заснул».       В ответ Гефестион услышал легкий вздох, хоть и не понял, разочарования или облегчения.       Сразу же Хилас задвигался, свернулся, как кошка, у него под боком и зарылся лицом в плечо.       Теперь уже Гефестион лежал неподвижно. На короткий миг жар и нежность молодого тела Хиласа пробудили воспоминания о желании из прошлого, но чувство быстро растаяло: когда он в последний раз делил ложе с юношей, он сам был таким же. И тот юноша был очень, очень особенным.       Гефестион вздохнул. Он все еще оставался молодым человеком. Слишком молодым, чтобы терять время, пытаясь поймать ушедшую юность бессмысленными кувырканиями с младенцами вроде Хиласа.       Довольно скоро дыхание Хиласа стало легким и ровным. Гефестион отсутствующе провел пальцами по его шелковистым кудрям и с иронией заметил, как похожи они на ощупь на волосы Александра. Что ж, в конце концов, его любовник, определенно, преуспел в том, чтобы вручить ему замену самому себе – еще одну чувствительную, впечатлительную душу, нуждающуюся в заботе и защите.       «Спасибо тебе, Александр…, – кисло подумал Гефестион, закрывая уставшие до боли глаза. – Большое, большое тебе спасибо…».