Всё как у людей

      Туманно-хмарым утром, заступившим на смену непроглядной черной ночи, мглистой, беззвездной и слепой, окончательно стало ясно, почему Игорь никогда особо не горел желанием ехать к себе на дачу.       Мало того, что тут не было электричества, так еще и за водой приходилось топать на дальний конец поселка, к ископаемому колодцу с насквозь почерневшим срубом, крикливым воротом и проеденным ржой ведром.       Незадачливый владелец этого чудо-жилища недовольно поразглядывал с утра свои руки, хранящие бежевые мазки подсохшей глины, скомканный ворох перепачканной одежды на веранде и — это было самым ужасным из перечисленного — окаменелые кроссовки, так идеально спекшиеся под тонкой землистой коркой вместе с носками, что казались вышедшими из-под скульпторского скарпеля.       — Да и черт с ним со всем, — с философским спокойствием заключил он, вынужденно обуваясь в резиновые сапоги, заталкивая грязную одежду в пакет, а пакет зашвыривая в багажник автомобиля. — Дома выстираю, когда вернемся.       Калитка после похода к багажнику красноречиво топорщилась гвоздями, выдранными из древесины, у подножия яблонь над бурым кромешным пологом листвы курилось дымное молоко, в старую ванну на углу дома из водосточного желоба мерно и звонко накрапывала вода — ночью пролился дождь, а они, укутавшись в стеганые одеяла, пледы и старую, линялую и потертую оленью шкуру, этого даже не слышали.       Проснувшись вслед за Игорем и высунув нос на мозглую осеннюю сырость, Вася выбрался из-под вороха тряпок, отыскал в изголовье кровати свою одежду, быстро натянул ее на голое тело и, зябко ступая по холодному полу, из гостиной вышел на проходную кухню.       Продолжая обследовать избушку, он бегло осмотрелся — при свете дня налет волшебства окончательно сошел с предметов, и они сделались захудалыми, неприглядными, даже скучными, — и тут столкнулся взглядом с невиданным доселе самоваром.       Обнаружив этот древний артефакт на высокой табуретке в дальнем углу кухни, Вася долго ходил вокруг да около, изучая свое отражение в помутнелых медных боках, заглянул под крышку, втянул носом жестяного духа и потребовал, чтобы Игорь «включил эту штуковину».       — Хорошо, — охотно согласился тот, занимая хромой стул напротив гостя. — Почему бы и нет? Только ты, наверное, голодный, а, Василиса?       Вася поморщил нос — не особо любил, когда Игорь его так звал, — но есть действительно хотелось, и он, покосившись на пузатый самовар, отражающий всё вокруг таким же опузаченным, коротко кивнул.       Игорь потянулся, ухватил за ручку большую спортивную сумку, брошенную вчера вечером на проходе между верандой и кухней, подтащил к себе, расстегнул молнию и принялся в ней копаться.       — Газа тут тоже нет, — сказал он, выуживая здоровенный баллон с жутковатой, но емкой надписью «Пропан», самого кричаще-красного, алармового цвета. — Тут вообще ни хуя нет. А у меня нет ни времени, ни желания заниматься этой развалюхой. Сюда полжизни и всю зарплату можно угрохать, а толку все равно не будет.       Вася снова согласно покивал и уставился на баллон с пропаном широко распахнутыми глазами. В ужасе смотрел, как Игорь разворачивает нужной боковиной портативную плитку, водруженную на один из кухонных столиков, как вытягивает гибкий оранжевый шланг, как крепит туда-сюда его концы, как заворачивает краны-вентили…       — Оно не рванет? — опасливо уточнил в конце концов, на всякий случай отодвигаясь подальше.       — Не рванет, если руки совать не будешь, — ответил Игорь — немного обиделся на проявленное недоверие, но быстро остыл, позабыл, затеплил ровный синий огонек конфорки. Пооткрывал дверцы подвесных шкафчиков, припоминая, где и что лежит, выдернул темно-зеленый чайник — древний, еще со свистком на изогнутом носике, в облупившихся узорах палехской росписи и с дугообразной медной ручкой, — сходил на веранду, плеснул в него воды, поболтал, вылил на улицу и наполнил ровно на две кружки, чтобы не кипятить лишнего.       — Что здесь можно сделать, — сообщил, возвращаясь обратно к Васе в кухню, — так это три вещи. Ладно, по осени их остается всего две: пожарить шашлыки и сходить в лес. Можно еще прогуляться к реке, но купание, как ты понимаешь, нам с тобой в этот раз заказано, погода уже не позволяет. Я не любитель таких спартанских условий, но вдруг бы тебе здесь понравилось?..       — Мне нравится, — неожиданно признался Вася. — Люблю, когда тихо и никого нет. Только бы бабка снова не полезла, — вспомнив вчерашнее приключение, вздрогнул и поежился он.       — Не должна, — осторожно отозвался Игорь — без особой, впрочем, уверенности. — Ну, правда, чего ей еще может понадобится? Ладно, машина застряла — вытащили — дело обычное, с кем не бывает. Это водительская солидарность. В другой раз я, не дай бог, сяду где-нибудь в сугроб, и мне кто-нибудь поможет выбраться. А так с нас и взять-то нечего…       — «Огород мне помоги вскопать, милок, — проворчал Вася-Василиск, до неприличия мастерски передразнивая тонкий старушкин голос и нарочито окая. — Стара́ я стала, поясницу ревматизмом прихватило! А еще вот тут у меня в моторе дребезжит чегой-то, погляди-ка… Да не в моем моторе, в машинном!»…       Игорь рассмеялся, но как-то так натужно, будто нарисованная Васей картина была пугающе близка к реальности.       — Это хорошо еще, что она имени твоего не знает, — продолжал издеваться Вася, отыгрываясь за испорченный вечер и неслучившийся секс в кроватном гамаке. — А то стояла бы тут под окнами в четыре утра, как та бабка из «Уральских Пельменей», и подвывала бы: «И-игорь, И-игорь!..».       — Ах ты, гаденыш! — возмутился Игорь, не ожидавший такого сволочистого подвоха.       — «…А я вам блинчиков в благодарность напекла. С водочкой! И-игорь!», — вошел в раж Вася, ерзая на табуретке и явственно глумясь. — «Иди в гараж за вареньем!».       — Ну, пиздец тебе! — пообещал Игорь, поднимаясь с места и направляясь к Васе; что он собирался с ним сделать — никто так и не узнал, потому что в этот момент чайник на портативной дачной плите заколыхался, забурлил и огласил кухню по нарастающей пронзительным свистком, будто окутанный дымом паровоз, подползающий к станции.       Пропан в алармовом баллоне был средством лимитированным, и пришлось отвлечься, закрутить вентиль конфорки, приберегая газ на оставшиеся три дня, чтобы вконец не одичать и не перейти на костровое приготовление пищи. Пока Игорь возился с чайником, пока искал, хлопая деревянными створками в белой потрескавшейся краске, среди дачного хламника кружки, пока промывал их водой, распаковывал пачку «Гринфилда» — рождественского, корично-гвоздичного, — да заливал пакетики кипятком — успел успокоиться, позабыть и простить Васино безобидное баловство.       — Сейчас у нас тихо, и слава богу, — благодушно пожимая плечами, сказал он, усаживаясь обратно за стол и выворачивая на столешницу из шуршащего пакета всю прикупленную загодя в приличном московском супермаркете еду. И продолжил, кивком указывая на самовар: — Если ты хочешь разбудить этого доисторического зверя, то придется нам после завтрака прогуляться в лес: нужны сухие березовые ветки, щепки какие-нибудь и шишки. После дождя мало шансов отыскать что-нибудь сухое, но мы с тобой попробуем.

~ℓo√ﻉ~

      Дождевые тучи снесло сырым и свежим ветром южнее, к мегаполису — сейчас там, должно быть, полоскало синевато-серые улицы нещадным ливнем и бежали по тротуару холодные потоки, исчезая за водосточной решеткой, — а над дачным поселком небо решило если не расчиститься, то истончить облачный покров до бледной сурьмы, и местные речные муссоны старательно раскуривали трубки, выдыхая в низины пресный туман.       Сквозь тончайшую небесную пленку лился слабый свет предзимнего солнца; колесо года крутилось, давно преодолев осеннее равноденствие и неотвратимо подбираясь к слякотному и заснежному декабрю. На рубеже зимы, в пограничье межсезонья, всё казалось замершим, умершим, притихшим, и деревья, окружившие старую покосившуюся дачу кольцом, прислушивались к гостевым жильцам, а те наивно верили, что это просто ветер на мгновенье утих за чуткими стенами.       Веранда, вся прогретая увядающей небесной патокой, походила на большую кладовку, заставленную и заваленную от пола и до потолка всевозможной рухлядью, необъятной коллекцией «когда-нибудь-пригодится» вещей, так никому никогда и не пригодившихся. В ней было много окон, наискось разлинованных узкими рейками, сложенными в узоры из треугольников и ромбов, и эти окна, дрожащие под порывами сквозняка леденцовой полярной слюдой и увитые по углам паучьим кружевом, уводили в другой мир, в царство зазеркально-призрачного леса.       Вася обулся, натянув купленные специально для дачной поездки резиновые сапоги пронзительно-желтого цвета, резво сбежал по ступеням, ловко огибая подломленную дощечку, и оказался под яблоневыми кронами, с которых сыпалась за шиворот водица, сбереженная за ночь в ладонях поределой листвы.       Опавшие яблоки под ногами с чавкающим звуком лопались, пуская гниловатый сок: коричневые, как земляные трюфели, в белых плесневых веснушках, они повсюду выглядывали из-под лиственного ковра, где только нависали ветви яблонь. Прямо под деревьями располагались друг против друга две просто сколоченные лавочки, а между ними был кособокий кухонный стол, наверняка вывезенный когда-то после ремонта из квартиры и от некуда приткнуть поставленный здесь.       Вася, не успевший вчера вечером как следует разглядеть дачный участок, вертел головой, с любопытством озирался по сторонам. Побродил под яблонями, посидел за мокрым столом на таких же мокрых лавках и, дождавшись Игоря, вместе с ним вышел за калитку, отправляясь на раннюю субботнюю прогулку к лесу, что высился прямо за спинами домов пестрой стеной берез, осин и путаного ольшаника.       В лесу тишина стояла оглушительная, и каждый живой звук, ее нарушающий, отдавался набатом в ушах. Если где-то пищала синица — звенело пол-леса, если с хрустом ломалась сухая ветка под ногой, то эхо тут же подхватывало и швыряло этот хруст в ближайший крутой овражек, чтобы оттуда отразить утробным лешим гулом.       Вася ходил среди зарослей осчастливленным, скинувшим десять юных годиков и превратившимся в мелкого мальчугана, набивающего карманы без разбора чем ни попадя: сосновыми и еловыми шишками, самоцветными гроздьями рябиновых ягод, сыроежками с розоватой шляпкой и налипшей на нее мешаниной из бурых листьев и хвои…       Васины волосы, чуть отросшие с лета, на концах закручивались в легкие завитки, волнились, красиво обрамляли лицо; он походил на тонкого королевского пажа, сбежавшего из замка в зачарованный ведьмин лес, и только руки в бессменных браслетах, когда тянулись что-нибудь поднять с земли и высовывались запястьями из рукавов куртки, напоминали сетью белых росчерков о дурных привычках непостижимых отпрысков двадцать первого века.       Он то забредал куда-нибудь на прогалину, обнесенную хороводом осин, таких гладко-серых, что весь их выводок казался отлитым из олова, где долго стоял в одиноком созерцании, то очухивался и, встрепенувшись, бегом возвращался к Игорю.       Такой Вася существовал на свете только один, и Игорь обожал его, Игорь его боготворил и тут же сходил с ума от страха за их хрупкое счастье.       Кто живет долго и счастливо в этих краях оловянных осин и разбитых дорог, по которым строем идут танки и давят, давят гусеницами всё, что попадется им на пути; кому удается увернуться, уклониться, просочиться меж ними ловким сказочным дурачком и если не отхватить себе царской доли, то хотя бы — уцелеть?       Страна поломанных судеб, лагерный монастырь, куда они — взрослые дети расхристанных улиц — вломились со своим шутовским уставом: даже в тесной крепости двухметровых кухонь, за фанерным краденым кирпичом квартир было сложно по нему прожить, а уж под дулами глазных винтовок, под взведенными курками чужих языков — так вовсе немыслимо.       И Вася, красивый Вася с бездонными омутами вдумчивых цыганских глаз, которому было всего-то смешные восемнадцать, кажется, понимал это едва ли не лучше самого Игоря.       Они доверху закидали мятый пакет всяким сором — трухловатыми березовыми ветками, пушистыми кисточками сосны, перемазанными смолистой живицей, редкими в условиях лиственного леса шишками. Продрались через заросли, пролезли сквозь сетчатый забор с большой проходной дырой, проделанной обиженными дачниками, считающими лес своей неотъемлемой территорией, преодолели прыжком глубокую канаву, где в дождевой воде плавала луговыми водорослями сухая трава, и оказались на пустырчике перед поселком.       А поселок, покуда они гуляли, между тем незаметно пробудился, и оказалось, что он вовсе не вымерший, что не только Игорь с Васей решили провести здесь три выходных ноябрьских дня.       Где-то хлопала калитка, скрипели стальные гаражные двери, с жужжанием заводился мотор автомобиля и лаяла собака, судя по высоким и пронзительным тявкам, отнюдь не цепной, а квартирной, мелкой породы.       Кривая двухколейная лента в лужах, грязи и позднем подорожнике, проросшем по ее неезженой и нехоженой срединной части, пьяно петляла в строю поселковых домов; сделали крюк, чтобы обойти накопанные кем-то рвы, миновали деревенского вида магазин — вагончик с деревянной дверью и решетками на окнах, крашеный в блеклый голубой цвет, — и возвратились под криволапые кроны яблонь.       Там Игорь, исполняя Васин каприз, выволок самовар на улицу, опасаясь, что в противном случае что-нибудь может пойти не так и дачу они в завершении своих экспериментов сегодня спалят дотла, и водрузил его под яблонями на стол.       — Я не очень хорошо обращаюсь с такой техникой, — признался он, оглядывая медный термопот ушедшего века. — И быстро ее «выключить» при необходимости, боюсь, не получится. Так что давай-ка здесь попробуем. Стол сгорит — и не жалко.       Вася покивал и занял лавку напротив Игоря, устроив локти на столешнице, а подбородок умостив на сцепленных кистях — самовара он, в отличие от газовой плитки, почему-то совсем не боялся. Быть может, потому, что до конца не верил в его работоспособность.       Игорь снял с самовара крышку, вылил в его кружную емкость добрую часть ведра и покидал несколько тонких щепок вперемешку с обрывками старой газеты, найденной на веранде, в емкость центральную. Эти его неуверенные потуги больше походили на шаманское поклонение бубну, чем на четкую последовательность действий, и Вася пришел к единственно верному выводу.       — А я думал, это твой самовар, — произнес он, когда мужчина сдался и полез в смартфон — гуглить инструкцию.       — Это самовар моих предков, — поморщился Игорь, нехотя принимая поражение и пытаясь поймать неуловимую ветреную сеть. — Видишь ли, свои сакральные знания они передать мне как-то не удосужились.       Пока гуглили, пока на пару смотрели видеоролик, где во всех подробностях обучали пользователей-чайников обращаться с царь-чайником — в соседнем дворе, отгороженном от них редким неводом яблоневых веток и хлипким заборчиком, случилось некоторое оживление.       Прежде всего парадная дверь небольшого кирпичного домика в два этажа отворилась — лихо распахнувшись и не встретив стопора, шандарахнула о фасадную стену, — и оттуда вывалился его обитатель. Огромный, плечистый, грузный, нечесаный, заросший щетиной отнюдь не трехдневной, а, скорее, трехмесячной, в черной оверсайз-футболке с красноречивой и всё объясняющей надписью «100% мужик», синих трениках и разношенных шлепках, он нечетко спустился по ступеням, едва не споткнувшись и не пропахав носом присыпанную гравием дорожку. Обвел пространство двора расфокусированным взглядом, остановился на высокой жестяной бочке, подставленной под водосток, и целеустремленно двинулся к ней, пошатываясь из стороны в сторону. Дошел, ухватился ручищами за ее края, едва не ломая ржавую сталь, и с размаху окунул голову в дождевую воду.       Брызги летели во все стороны, пока мужик с соседнего двора топился и выныривал, раз за разом мотая головой, подобно искупавшемуся псу, и Вася, вместо того чтобы следить за самоваром, бросал через забор нервные взгляды, наблюдая за этой странной утренней процедурой.       Искупнувшись с десяток раз, мужик вроде бы взбодрился. Выпрямился, утер тыльной стороной ладони лоб, убирая с него косматые мокрые пряди, сделал два неуверенных шага по направлению к отхожей деревянной будке, расположенной сбоку от основной постройки, и вдруг, согнувшись пополам, смачно блеванул прямо на дорожку.       На этом акте чужой похмельной пьесы Вася резко одумался, отвернулся и так старательно уставился на самовар, что тот от одного уже его пристального внимания должен был немедленно закипеть.       — Эй, — тихо окликнул его Игорь. — Забей. Какая тебе разница, что там творится?       Но тут случилась вторая часть пьесы, непредвиденная.       Следом за мужиком из дома вылетела старушка.       Та самая, божья старушка в павлопосадском платочке, которая бегала вчерашним вечером под яблонями и стучалась им в окна. Игорь пригляделся — и точно: у ворот, прежде незамеченная, стояла жигулёвая «ласточка», припаркованная сикось-накось и до самых дверных ручек вымазанная в болотной грязи.       — Ох, бля… — только и вымолвил Игорь шепотом, а Вася — тот так вовсе позеленел, сделавшись цветом практически неотличимым от «ласточки».       — Митенька!.. — выскочив на крыльцо и нежно обнимая поллитровую банку с мутным содержимым, запричитала старушка. — Митенька, вот рассольчик! Выпей, полегчает!.. Сейчас опохмелиться тебе налью!       Мужик в футболке со знаком качества промычал в ответ нечто неразборчивое, но смутно похожее на «давай, мать». Постоял на дорожке, раскачиваясь, шурша гравием и неосмысленно разглядывая продукты собственной жизнедеятельности, а после развернулся и поплелся обратно в дом — очевидно, принимать лечебные опохмелительные процедуры.       Игорь с Васей облегченно вздохнули, когда их соседи скрылись за дверью, плотно притворив ее за собой.       — Самовар, — вспомнил Игорь и продолжил подкидывать в парящую трубу-жаровню одну за другой щепки, куски сухих веток и разломанные надвое шишки.       Провозились они с ним долго: миниатюрный костерок внутри самовара всё никак не желал разгораться и лишь ароматно чадил лесистой смолой. В воду, залитую в самоварное тулово, успело порядком нападать золы, трухлявого сора с яблонь и мелких листьев, принесенных резвящимся ветром, и Вася от нечего делать вылавливал их ложкой, морщась при этом от терпкого дыма, разъедающего глаза.       — Это должен быть какой-то уникальный чай, иначе я не понимаю, чего ради мы тут столько бились, — устало объявил Игорь, когда удалось наконец-то затеплить в жаровне огонь, а самовар был накрыт жестяной крышкой и на время оставлен в покое. Он плюхнулся на лавочку, прислонился спиной к шероховатому яблоневому стволу и пристально посмотрел на Васю, щурясь от дыма и потирая ладонью небритые скулы.       Вася выглядел скованно: сидел с неестественно прямой спиной, угловатился плечами, то прятал руки в карманы, то зажимал их меж сведенными коленями, и часто зыркал на соседский дом, будто ждал оттуда какой беды.       — Да что ты всё?.. — не выдержал Игорь. — Чего ты туда пялишься? У них свой двор, у нас — свой. Посередине забор. Никто через него не полезет.       Но Васин не по годам мудрый взгляд, всякое, похоже, за недолгую юную жизнь повидавший, без лишних слов говорил: «Не-ет, ты просто не знаешь, что бывает…».       И этот взгляд сто раз оказался прав: Игорь, дачу свою не жалующий и навещающий ее крайне редко, действительно не знал.       Где-то через полчаса, когда самовар наконец-то раскочегарился и стал бурлить в дутой медной утробе, волнуясь и подрагивая на столешнице, а Вася сполоснул и принес из дома утренние чайные чашки вместе с единственной имеющейся в их распоряжении коробкой «Гринфилда», дверь соседского дома распахнулась вторично, и высококачественный стопроцентный мужик, успевший уже, судя по его возбужденно-бодрому виду, опохмелиться примерно раза три или четыре, с мангалом под мышкой грузно выкатился на подстриженную лужайку.       Тут он впервые заметил, что на примыкающем дворике, густо заросшем деревьями и бурьяном, кто-то есть. Пригляделся, заулыбался так широко и радушно, что Вася невольно вздрогнул, и пробасил:       — Здоро́во, соседи!       — Здоро́во, — без особого энтузиазма отозвался Игорь, соблюдая заведенные приличия, но уже с грустью предчувствуя неладное.       — Хорошая погодка сегодня, а? — продолжил пустую беседу мужик, водружая мангал на газон и вдавливая его острыми ножками в землю. — А то льет и льет, осточертела эта поганая мокрядь!       На звук голосов из соседского дома выглянула еще одна незнакомая личность — то ли супруга стопроцентного мужика, то ли просто его пассия, — высунула голову с взлохмаченной копной блондинистых волос, собранных наскоро на макушке в пучок, поежилась, поплотнее укуталась в длинную вязаную кофту синего цвета, наброшенную поверх домашнего халата, и стала аккуратно спускаться по ступеням, тоже неровно покачиваясь при каждом шаге.       — Митенька, с кем ты там разговариваешь? — спросила она, подав высокий и чуточку охриплый голос.       — Да вот, с соседями нашими! — отозвался Митенька. И, снова обращаясь к Игорю, спросил: — Вы откуда объявились-то? Ни разу никого тут не видывал, думал вообще, что участок пустует.       — Это моя дача, — сказал Игорь. — Я здесь, правда, почти не бываю.       — Я и вижу! — проворчал стопроцентный мужик. — Запустил ты дачу, сосед! — Игорь на это только равнодушно пожал плечами, и собеседник его, решив, что укор получился недостаточно явным, прибавил: — Я тут уж подумывал забор к хренам снести и землю распахать.       — Кадастр тебя упаси, — ответил на это Игорь, беспокойно постукивая пальцами по столешнице и понемногу начиная нервничать от такого соседства, — нарушать границы земельных участков.       — А чего такого-то? — искренне изумился мужик. — Чего земле-то простаивать? А я бы яблони спилил да баньку бы поставил. И халупу бы эту снес, а на ее месте бассейн бы выкопал!       Дама, одолев ступени, к этому моменту подобралась к кавалеру-супругу под бок и теперь с задумчивостью посматривала на кособокий домик под яблонями, очевидно, мысленно оценивая представленный общему вниманию проект.       — У себя чего не поставишь? — всеми силами сохраняя миролюбивый вид и обуздывая голос, в котором то и дело порывались пробиться агрессивные нотки, вопросом откликнулся Игорь. — Место есть.       — Где у меня место? — развел руками сосед. — Газон у меня тут, облагорожено всё. За домом — грядки, мать там копается да чего-то потихоньку растит. Всё у нас занято, места ни на что не хватает! А еще вот мелкие когда появятся, так и совсем его не будет!       Подразумевалось, что при Игоре — ни законной, ни потенциальной жены, ни мелких, а какой-то сопляк-недоросль непонятной принадлежности якшается, и участок ему этот заброшенный, стало быть, даром не нужен.       — Заплати — продам землю, — мигом развенчав все чаяния халявщика-соседа, объявил Игорь. — Если уж очень требуется.       Дама в синей кофте — все-таки, скорее всего, жена, раз уж речь ненароком зашла о детях, — тихо фыркнула и отвернулась, сосед же при упоминании о деньгах моментально сдулся и занялся мангалом: насыпал туда сухих углей, полил средством для розжига и оставил на время, чтобы хорошенько пропитались, а сам ненадолго скрылся в доме.       Вернулся он уже через минуту с ящиком пива в руках. Скинул его на траву, откупорил одну бутылку, в его ручищах кажущуюся аптечным пузырьком; в то же самое время из распахнутой входной двери донеслось фонящее шипение. Белый шум помех попрыгал туда-сюда между координатами радиоволн, определился с выбором и замер на одной из станций, тут же сменяясь оглушительной музыкой.       «Едем, едем в соседнее село на дискотеку!..» — хриплыми котами затянули колонки запрятанного в соседском доме радио.       Васины глаза злобно сузились, и сквозь прикрытые веки прицельно засочился льдистый яд — музыкальный вкус у него был хоть и подросткового пошиба, а не без эстетики.       — Они издеваются? — обиженно спросил он.       «…Едем, едем на дискотеку со своей фонотекой», — безжалостно продолжала голосить неведомая волна с прилегающего участка, и в ее запредельном, шкалящем надрыве отчетливо угадывалась страшная женская месть.       — Да похуй на них, — сказал Игорь, поднимаясь с лавки, залпом осушая чашку и даже не замечая, что глотает жгучий, хвойно пахнущий кипяток. — Пусть себе едут. И мы с тобой поедем куда-нибудь подальше отсюда, покатаемся.       Впрочем, оказалось, что музыка мешала не только им двоим.       Стопроцентный мужик, стоически перетерпев первую половину сельской арии, на второй половине не выдержал, взмолился:       — Зай, убавь громкость! Башка раскалывается…       Мстительная рука нехотя коснулась регулятора, перевела его из боевого положения обратно в мирное, и стало вроде бы сносно, но…       В тот же миг из дома показалась бабушка.       С умилением поглядела на Митеньку, похаживающего с бутылкой пива вокруг мангала, покосилась за забор, на сорный участок со старыми яблонями и ветхим домом, увидела Игоря с Васей, узнала…       — Ой, батюшки, это ж наши спасители! — всплеснув руками, радостно затараторила она. — Это ж оных я вчерась просила машину-то вытащить!       — Не-ет, — шепотом простонал где-то на периферии Вася, от нервов стискивая побелевшими пальцами края лавки, но Игорь этого уже не видел: всё его неотрывное внимание сосредоточилось сейчас там, на соседской территории, где зачиналось что-то столь же бесконтрольное, как и цепная реакция ядерного распада.       Стопроцентный мужик вскинул голову, уставился на них с Васей чуть осовелыми с тяжкого похмелья глазами, и тут выражение его лица стало медленно, но верно меняться на ангельски-благодушное.       — Сосе-ед! — протянул он, и стало ясно: если бы не разделяющий их забор — в ту же секунду полез бы брататься. — Прости, дружище! Не знал!       — Оные-оные, вчера вызволили ласточку нашу… Она там железкой какой-то зацепилась, и вот старшой-то полез в канаву прямо, да руками ее и выпутал… — в красках расписывала ночную спасательную операцию старушка, и Игорь обреченно понял, что никакой тишины он в награду за это, к сожалению, не получит.       Вместо того, чтобы отблагодарить за помощь заслуженными выходными, предоставив возможность спокойно провести их ровно в той компании, в какой изначально и планировалось, стопроцентный мужик так расчувствовался, что выдрал из лужайки не разожженный мангал, закинул на плечо початый ящик с пивом и с этим грузом направился прямо к калитке.       — Нет-нет-нет… — почти дружным унылым шепотом проводили Игорь с Васей весь его путь — от крыльца до калитки, от нее — по улице до калитки другой; и глазом моргнуть не успели, как он уже радостно вломился к ним, лыбясь во весь рот, что чеширский кот.       — Шашлычков сейчас нажарим! — объявил, втыкая мангал рядом со столиком и лавками. — У вас здесь самовар? Эх, баньки не хватает, баньки… — многозначительно покосился на кособокий старый дом, но кое-как справился, задавил в себе этот недостойный, недобрососедский порыв. — Чаевничаете тут? Щас мы это исправим! Мать, эй, мать! Неси наливку сюда!       Вася сидел на лавке ни живой ни мертвый, смотрел на вторженцев стеклянными глазами — так юная гречанка смотрела на окаянных викингов, пьяно паркующих у стен Константинополя свои боевые корабли и с гоготом врывающихся в ее изысканный и утонченный град, — и пришибленно молчал.       Всё происходящее моментально приобрело масштабы стихийного бедствия: стало таким же неуправляемым и неостановимым. Невозможно было выставить за забор полупьяного мужика, из лучших побуждений вздумавшего устроить дружественные соседские посиделки, невозможно было отогнать от стола старушку, так резво подоспевшую с парой бутылочек домашнего пойла, будто оно у нее хранилось в той же доступности, что и снаряды у засевшего в окопе бойца — пути назад из этой точки уже попросту не оставалось, если Игорь не хотел грязной деревенской драки, а он ее, естественно, не хотел.       Спустя каких-нибудь десять минут всё соседское семейство в полном сборе, включая выуженного откуда-то престарелого чихумопса — рыжего метиса-колобка с глазами навыкате, не иначе как разбуженного и стащенного силком с дивана, — оказались у него во дворе и по-свойски расселись в тесноте за шатким столом.       — Тебя как звать-то? — спрашивал стопроцентный мужик, откупоривая одну из бутылей, где плескалось густо-сахарное красноватое содержимое. — Меня Димоном зовут, или Митей, как больше нравится!       — Игорь, — отозвался сомнительный хозяин и двора, и положения.       — А пацана? Брательник твой? — продолжал напирать незваный гость, нетвердой рукой плеская питье в подставленные старушкой рюмки, наскоро протертые вафельным полотенцем.       — Нет, мы не братья, — вопреки ожиданиям Васи, почему-то не стал врать Игорь — хотя вранье тут было как будто бы с руки и напрашивалось само. — Васей его зовут.       Вася продолжал могильно молчать, только таращил на всех свои диковатые сливовые глаза и выглядел так, словно вот-вот окочурится от ужаса. Никаких коммуникативных навыков он не проявлял и в целом напоминал то ли ожившую статую, то ли натурщика, разбитого параличом.       — Клёпочка! — рядом с ним вертелась ужом Митина жена, пытаясь изловить непослушную двухпородную помесь, забившуюся под стол. — Клёпа, иди сюда! Ко мне, мальчик, ко мне!       Чихумопс, заинтересованный Васиными ногами, упорно ее игнорировал: всё терся возле них, обнюхивал, а под конец определился и умостил свой пухленький зад аккурат посередке, застолбив за собой это теплое местечко — учитывая, что Вася недвижимо сидел и практически не шевелился, пса никто ни прогнать, ни выкурить оттуда так и не смог.       — И как же вас так вчера угораздило машину в кювет посадить? — поинтересовался Игорь, принимая ситуацию такой, какая она есть, раз уж поделать с ней всё одно ничего уже было нельзя. — Это ведь еще умудриться надо — задом в канаву влететь по самое днище.       — Так это ж Митенька вчера в кювет-то въехал — пьяный был; да так машину и бросил! — радостно включилась в беседу старушка, раскрывая вчерашние сыновние похождения. — Как пришел домой, так на пороге и рухнул, а мне к вам за помощью идти пришлось.       — Митенька, значит, — сощурил глаза Игорь, и во взгляде его отчетливо читалось: «Вот ебанина!», но виновник происшествия в упор ничего не замечал.       — Спасибо, сосед! — охрипшим медведем проревел он. — Вот кто настоящий друг, сосед мой, Игнат…       — Игорь, — поправил его тот с философским смирением.       — Давай с тобой по стопарику! За знакомство! — начисто его игнорируя, воскликнул Митенька, подхватывая со стола свою рюмку с настойкой.       — Я за рулем, — сказал Игорь, отодвигая рюмку, заботливо подставленную ему шустрой старушкой.       — Так и я за рулем! — радостно объявил сосед и заржал. — Пей-пей, не обижай мать: она настойку-то делала!       Поблекшие Васины губы вяло шевельнулись, вывели то ли «господи», то ли что-то матерное; кажется, он ожил, кажется, хотел уж было вскочить с места да броситься куда-нибудь прочь от этого балагана, но собака в его ногах при малейшем движении вдруг забулькала, как барахлящий мотор, издала короткий рык и угрожающе оскалила хоть и желтоватые, а всё еще довольно крепкие старческие зубы.       — Кто там такой хороший? Кто у нас такой славный толстячок? — засюсюкала Митина жена, склоняясь над Васей — аккурат над его худосочными бедрами — так, что тот побелел еще сильнее. — Клёпик у нас хороший! Не бойтесь его, он не кусается! Это он так свою территорию отстаивает.       — Где он тут свою территорию нашел? — устало, с безнадегой в голосе уточнил Игорь, поднимая стопку и внимательно изучая на свет ее клюквенное содержимое.       — А он к вам подкоп сделал под забором, Клёпик наш, — радостно подключилась старушка. — Да и всё же лучше, чем у меня по грядкам… А то все помидоры поломал мне в прошлом году, паразит разэтакий!       Почему-то на этих словах у Игоря появилось стойкое подозрение, что подкоп чихумопсу был организован общими семейными усилиями.       — Ты пей! — подтолкнул его к совместному распитию сосед. — Чего не пьешь? Обижа-аешь!       — Мне вечером обратно ехать, — решительно ответил Игорь, на мгновение резко поджав губы, и отставил рюмку прочь. — Дела срочные образовались. Тормознут — сразу прав лишусь. Да и опасно в подпитии за руль садиться.       Было очевидно, что выходные непоправимо испорчены, и задерживаться на даче лишний день могло быть чревато и иметь непредсказуемые последствия.       — Ну ты прям как не мужик! — оскорбился Митенька и в подтверждение своих слов тут же опрокинул в себя очередную порцию алкоголя. — Дались тебе эти дела! Кто в законный выходной будет всякими делами заниматься? Дачу запустил, а всё туда же: дела-а!..       Что бы Игорь ни говорил — всё было тщетно в принципе: стопроцентный мужик в футболке со знаком качества прикладывался то к настойке, то к пиву, шастал к дымящему мангалу и докапывался до Васи, почему тот такой смурый да неразговорчивый; матушка стопроцентного мужика примостилась с торца стола, с улыбкой на всех поглядывала, подперев щеку кулачком, и незамедлительно подливала каждому, у кого только пустела рюмка, а жена стопроцентного мужика, бросив агрессивно настроенного чихумопса в одиночестве и тем самым негласно дозволив тому творить полный произвол, убежала наводить марафет, даром никому из присутствующих не нужный.       Васины глаза, не отрываясь, цеплялись несчастным взглядом за Игоря, Васины губы вычерчивали еле различимое, но легко угадываемое «спаси», и Игорь, понимая, что проблему решать надо быстро, но деликатно, пересел к нему — так близко, чтобы прижаться вплотную плечом. Закатал куртку на левой руке, демонстративно полюбовался на часы и громко, чтобы было слышно всем присутствующим, предупредил:       — Нам выезжать через пару часов, — меньший временной промежуток ему не позволял назвать дымящийся самовар на столе: мало кто затевает возню с самоварами перед самым отъездом, — так что лучше бы вы тут костер не разводили.       — А ничего! — беззаботно отозвался Митенька, обмахивая угли в мангале, чтобы поскорее разгорелись. — Хоть пару часов погудим, а дальше мы тут и без вас как-нибудь. Хорошо у вас тут, яблочный дух! Не боись, цела твоя дача будет!       Игорь тихо выругался сквозь зубы, вздохнул, посмотрел на Васю, покосился под стол, где рыжий чихумопс грел задом Васины ноги; вдруг зверски захотелось курить — ну, как здесь можно было не закурить-то? — и он даже пожалел, что они оба так и не поддались этой дрянной, но успокоительной привычке.       Стопроцентный мужик добился от углей ровного полыхания, оставил их прогорать и уселся обратно на свое место, уже самостоятельно, без посильной помощи матушки откупоривая клюквенную настойку. Жена его возвратилась — в бежевом вязаном платье и бежевых сапожках, с выпрямленными до ломкости колотого сахара волосами, со жгучими латинскими стрелками вразлет и ресницами, подкрученными до стояка космической дуги, — и аккуратно примостилась с ним рядышком. Пивные бутылки из ящика разлетались со скоростью патронов в автоматной очереди, потом складировались рядом с ножками стола отработанными гильзами; вскоре к ним присоединилась и первая тара из-под настойки, а в ход незамедлительно пошла точно такая же вторая. Стопроцентный мужик заметно косел, веселел; радио в соседском доме, порядком прибавленное в громкости не раз и не два отлучавшейся туда за обеденными приборами и закусками женушкой, озверело, вошло в раж и орало посаженным голосом про яблоки на снегу. Потянуло жженым мясом — брошенные без присмотра шашлыки стремительно подгорали с одного из боков, и чихумопс Клёпа, оставив в покое смирившегося с дачным кошмаром Васю, грузно поднялся и вразвалочку направился к бесхозному мангалу в надежде что-нибудь оттуда потырить.       Игоря сперва долго терзали праздным любопытством — так только слишком скромный и не доросший до подобных вопросов Вася и узнал, что тот работает в представительстве какой-то немецкой фирмы, производящей промышленное оборудование, — потом снова попытались подсунуть рюмку, снова потерпели в этом крах, обозвали трезвенником и временно оставили в покое.       Выпивка творила страшные чудеса, проходящие стадии от безобидных фокусов до форменной феерии.       «Яблоки на снегу-у, — хрипел раздавленный случайно проходившим мимо медведем на оба уха стопроцентный мужик. — Яблоки на сне-егу-у!».       Потом настал черед армейских баек.       «Два года в десантуре! Видал, как мы шампанское об голову разбиваем? Видал, а?!» — под восхищенным взглядом опасливо отодвинувшейся жены хваталась одна из пивных бутылок-гильз и с размашистым хряпом расшибалась дюжим лбом так, что осколки летели во все стороны, теряясь и утопая в траве. Вася круглил дичалые цыганские глаза, в ужасе таращился на покрасневший, но ни капли не пострадавший чужой лоб, на просыпанные повсюду зеленые стекла, на хмельные руки, шарящие по столу в поисках рюмки.       «Мать, мать, плесни-ка мелкому брательнику! А то чё как не родной? Чё такой угрюмый-то? Давай-давай, пацан!».       Строгий запрет Игоря прозвучал еще прежде, чем Вася успел раскрыть рот, и за столом ненадолго повисла гнетущая тишина.       Собственно, этот его поступок и послужил детонатором для всего, что случилось дальше.       — А чего это ты за него решаешь? — недовольно набычился стопроцентный мужик. — Совершеннолетний же? Значит, сам за себя говорить должен! — и, обращаясь уже к Васе, бодро предложил: — Давай с нами! Тебе же за руль не садиться!       Все, включая Игоря, уставились на Васю, а тот как-то нервно дернулся, сник и осел — будто подумывал забиться под стол, забаррикадироваться там вместе с Клёпой, на пару с ним рычать, скалить зубы и не отвечать на дебильные приставания таких же дебильных людишек.       В конце концов, вынужденный всё-таки ответить, он полудохло, глухо выдавил:       — Не хочу я…       — Чего это ты не хочешь? Ты мужик али не мужик? — возмутился Митенька, пьяный настолько, что качался, как матрос, угодивший в шторм или в порт. — Оба трезвенники, что ли? Смотри, пидором так вырастешь, будешь как баба!       По глазам Васи, недобро сузившимся, было видно, что он вот-вот психанет, вот-вот выдаст что-нибудь катастрофическое, вроде самоубийственного в подобных условиях признания собственной гомосексуальности или ответного оскорбления, но Игорь, заранее предупреждая и пресекая подобный исход, громко хлобыстнул ладонью по столу, а когда вокруг вторично воцарилась тишина, еще более настороженная и опасная — тихо сказал:       — Хватит его спаивать! Он уже ответил, что пить не будет — так чего еще тебе надо?       Стопроцентный мужик обиженно насупился — аж тяжелые надбровья проступили буграми, — но даже в своем подпитии подспудно почуял, что фундаментальная правота в этой ситуации остается за Игорем, и нехотя отступил.       Правда вот, ненадолго.       Обида, бурлящая в артериях и венах гремучей рудой, получила еще одну порцию горючего топлива, вскипела и, не найдя цивилизованного выхода, хлынула в единственно доступное русло.       — Давай! — нахраписто объявил он, широким размашистым жестом расчищая пространство на столе от рюмок и пластиковых тарелок, ссыпая всё это в траву и выставляя посередке руку — кистью вверх, опорой на локоть. — Силой с тобой меряться будем!       Игорь оторопело уставился на оппонента. Перевел взгляд на его руку. Еще раз посмотрел на мужика, шало покачивающегося даже в таком, относительно устойчивом положении, затем — снова на руку, приглашающе раскрытую к поединку ухватистой пятерней…       …И с вольными мыслями — да гори оно всё синим пламенем! — злобно ответил:       — А мозгами не хочешь сперва померяться?       — Чего-о?! — громогласно взревел мужик, резко вскакивая с лавки, агрессивно нависая над столешницей и задевая собой самовар, взволнованно звякнувший жестяной крышкой. — Чего сказал?!       — Пиздец нам, — стылым шепотом пролепетал Вася, моментально охолонувший, растерявший свою василисковую спесь и запоздало сообразивший, чем может грозить столкновение с десантником, играючи расшибающим об лоб шампанские и пивные бутылки.       Женщины повскакивали тоже: взвизгнули, заохали, засуетились; жена предусмотрительно отползла подальше, матушка — принялась хватать неукротимого сына за плечи и старательно увещевать, да только проку от ее увещеваний было — что от мышиного писка.       — Чего сказал?! — еще громче прорычал Митенька, со злобой отпихивая причитающую мать и вихляя из стороны в сторону неадекватным бером-шатуном, разбуженным дерзким и тупым охотником посреди сладкой зимней спячки. — Чего сказал, сука?! Ща как вломлю тебе — посыпятся твои мозги из ушей!       И в этот самый миг, когда их страшное по неравной, превосходящей силе противостояние лишилось посторонних участников, Игорь вдруг резко уперся коленом снизу в столешницу, ухватил ее обеими руками по краям и со всей дури, какая имелась в его распоряжении, опрокинул стол на Митеньку вместе с самоваром, настойками и всем прочим, что было на его поверхности.       Стола со всем его убранством, стремительно несущегося навстречу, изрядно пьяный мужик не ожидал — отшатнулся, выставил ладони, останавливая его сокрушительный полет, но градус в крови и удачно-неудачно подвернувшийся чихумопс сыграли с ним злую шутку: он споткнулся и с матерной руганью полетел на задницу, а едва не раздавленный Клёпа с паническим визгом рванул прочь у него из-под ног.       Игорь, мысленно благословляя эту заминку, подарившую им драгоценные секунды на бегство, схватил Васю за руку, сдернул его с лавки, проволок за собой через травяной заслон до крыльца, затащил по косым скрипучим ступеням и затолкал, полуобморочного, на веранду. Быстро запер за собой дверь, выглянул в огромное, во всю стену, окно — стопроцентный мужик нечетко поднимался на ноги, и его бешеные вопли, где мат чередовался угрозами и обещаниями скорой расправы, приглушенно, но отчетливо доносились сквозь деревянные стены.       — Нет, эта скотина так просто не успокоится, — резюмировал Игорь, недовольно цыкнул, дрожащей от адреналина рукой выудил из кармана смартфон и набрал номер службы спасения.       Вася стоял рядом с ним, еле держась на ногах — бледный, костенеющий, перепуганный до полусмерти, — и Игорь краем глаза замечал, что его ногти впиваются в запястья под браслетами, оставляя на коже красно-синие отпечатки новорожденных лун.       В окно было видно, как мужик встает, как его заносит инертной силой похмелья, помноженного на свежий коктейльный градус, как он идет к крыльцу, вырываясь из хилых материнских рук, всё еще цепляющихся за него в жалкой и безуспешной попытке остановить, как хватается за резные столбики, проваливается ногой в трухлявую дыру, но упрямо движется к осажденным, засевшим в этой хлипкой крепости — точь-в-точь как волк, порушивший соломенный домик Ниф-Нифа и теперь намеревающийся проделать ровно то же и с деревянной постройкой братца Нуф-Нуфа…       И прямо через секунду в дверь громыхнуло так, что вместе с ней сотряслась вся стена от пола и до самого потолка, а петли упруго натянулись, рискуя треснуть на стыке стального пальца с кулаком и разломиться на рамные и дверные кольца.       — Открывай, сыкло! — ревел мужик, налегая на хилую створку всем своим весом и ударяя в нее то ногой, то плечом. — Хуесосы паршивые!       Вася отшатнулся, вжался спиной в подвесные полки, натыкаясь на слесарные инструменты, неровно разложенные на них и выступающие острыми краями, затрясся всем телом, а в дверь, только чудом сдерживающую бешеный бизоний напор, всё бились и бились, с потолка сыпалась облупившаяся краска, расшатанные оконные стекла звенели в своих пазах.       — Открывай! Убью! — гремело с улицы через переборку, раздаваясь пугающе близко, буквально на расстоянии вытянутой руки.       — Пойдем отсюда, — сказал Игорь, обнимая чуть не плачущего Васю за плечи и уводя его внутрь дома. Запер за собой и вторую дверь — на тот случай, если их перепивший сосед в своей необузданной ярости разойдется до того, что ненароком вышибет ненадежную входную створку, — и пока руки его проделывали эти несложные манипуляции, в динамике телефона, зажатого между ухом и плечом, наконец-то отозвалась дежурная девушка-диспетчер, выслушала, записала продиктованный адрес, равнодушным голосом пообещала выслать наряд.       — А ну, выходи! — надрывался мужик, курсируя вдоль дома и пиная его бревенчатый фасад так, что крыша гремела шифером и крошилась со ската древесная труха. — У-у, ебаные пидоры! Пизда тебе и твоему сосунку!       Вася забился в угол между стеной и сервантом, сполз на пол, обхватил колени руками и уставился на окна со священным трепетом, с первобытным ужасом в глубине своих поволочных глаз. В оконные щели тянуло едкой и горклой мясной гарью от мангала с забытыми шашлыками, постепенно обугливающимися, а мужик всё ходил, всё орал, стучался в окна кулаком — бил по ним до пронзительного дребезга, однако выбивать не решался, где-то на грани сознания понимая, что за порчу чужого, пусть и неказистого, имущества придется потом платить из собственного кармана.       — Урою тварь! — грозился он. — Выходи, блядь! Выходи, су-ука! Ебало тебе бить буду!       Никто к нему, конечно же, не вышел, никто и не подумал поддаваться на эти нелепые и смехотворные провокации, но мужик не унимался, ползал туда-сюда от крыльца к торцу дома и обратно, столкнул от бешенства старую ванну, подставленную под водосток, погнул мощным ударом жестяную трубу…       Бравая милиция, сменившая название, но не суть, объявилась только через полчаса — ровно тогда, когда всё, что случиться потенциально могло, должно было уже гарантированно случиться без ее участия, но и это, в принципе, было неплохо для такой-то дремучей глуши.       К дому подкатил характерный серый УАЗик, очерченный по бокам продольными синими лампасами, тормознул, съехав прямиком к калитке и встав рядышком с припаркованным Васей «фольксвагеном». Оттуда, озлобленно хлопнув дверцами, выбрались двое стражей порядка — как на подбор, в лучших традициях канонного полицейского дуэта: один кругленький, в летах, с обширной лысиной под фуражкой, другой — по всей видимости, стажер, — молодой, высокий, плечистый и простоватый, кажущийся чуточку растерянным.       Они с минуту постояли у калитки, полюбовались на пассажи ничего вокруг себя не замечающего Митеньки, продолжающего шлындать по участку и горланить оскорбления пополам с угрозами, и, убедившись, что сама собой ситуация, к сожалению, не разрешится, обреченно двинулись наперехват…       Когда буянящего мужика наконец-то с горем пополам скрутили, обездвижили, сковав наручниками, затолкали в машину и отправили отдыхать в вытрезвитель, Игорь спокойно открыл входную дверь, спустился во двор, сдержанно пообщался с остатками соседского семейства — те малость поутихли после приезда полицейских, оказавшегося для них полнейшей неожиданностью, — подписал протокол и, завершив все эти тягостные формальности, наконец-то был оставлен пришлым людом в одиночестве посреди разгрома, где перевернутый стол лежал на мангале и коптился одним из своих углов, а под ногами хрустели стекла и пластиковые тарелки.       Было грустно и погано. Ожесточенно выругавшись, он поставил стол на место, чтобы тот не загорелся и не пришлось вызывать до кучи еще и пожарных, залил мангал остатками колодезной воды и, бросив ведро возле крыльца, вымученно поднялся по стенающим ступеням обратно в дом.       Серые тени сгущали сумерки, укутывая дачу той особой темнотой, какая рождается только под вязью древесных крон. Редкий покров облетевших яблонь процеживал ранний осенний вечер: мокрый, сизый, точечно согретый фонарными нимбами и прозрачным грушевым светом чужих окон, пролитым на разбитую, утопленную в грязи дорогу.       Что еще можно было сделать в этом бездарном, дрянном вечере, кроме как сесть в машину, закинуть в багажник наскоро собранный мусор, потратить два часа пути на успокоение взвинченных нервов и вернуться в привычный улей долговязых высоток и широких автострад?       Игорь с тягостным вздохом прошел через кухню в гостиную, уже начал было что-то говорить, обвел потемневшую комнату рассеянным взором, выискивая Васю…       И увидел его.       Всё там же, возле серванта, на полу — качающегося, смотрящего в пустоту.       Кисти его, от запястий и до кончиков пальцев, были густо перемазаны кровью, такой черной, что казалась в сумерках маслянистой нефтью.       Игорь споткнулся, подавился, хлебнул мятной вечерней мглы.       Бросился к нему, схватил за руки, дернул их на себя, заставляя поднять — рукава толстовки мягко опали к локтевому сгибу, браслеты со звоном и шелестом скатились туда же, и стало ясно, что кожа у него вся иссечена, изодрана ногтями, будто острым хирургическим скальпелем, снимающим пласты эпидермиса, как мягкое сливочное масло.       — …Вася! Василёк! — лишь на третий или четвертый окрик тот вяло поднял голову, непонимающе уставился на Игоря, потом скосился на свои руки, стиснутые руками чужими — заляпанными его кровью и трясущимися в паническом бессилии. — Да что за черт?.. Что ты с собой сотворил?!       Тогда только Вася вздрогнул — как очнулся — обвел потерянным взглядом наново исцарапанные запястья, где белые нити рубцов перемежались свежими ссадинами, глубокими и сочно кровоточащими, и вскинул на Игоря перепуганные глаза.       А потом непредсказуемо подскочил, ухватил его за куртку, вцепился в выуженный им из кармана смартфон, выбивая из пальцев, и в голос взвыл, как затравленный волчонок.       Смартфон грохнулся на пол, разлетелся на заднюю крышку и корпус, проехался по зализанной многочисленными слоями краски половице и замер посередине комнаты, а Вася впился в куртку клещом и повис на ней, не позволяя Игорю даже разогнуться и выпрямиться во весь рост.       Тому не сразу удалось разобрать, что вышептывают обескровленные Васины губы, что пытаются сказать и доверить, когда доверять — не умели и не привыкли.       — Только не скорую, — наконец сумел различить Игорь, когда в их запустелой избушке повисла тишина, растревоженная и нарушенная этим страшным вечерним происшествием. — Только не вызывай… Не скорую… Прошу тебя… Пожалуйста…       — Тише, тише! — поспешил успокоить его Игорь, кое-как отцепляя сомкнувшиеся на плотной плащевке пальцы и внимательно оглядывая порезы — те выглядели неглубокими и, несмотря на то, что крови натекло порядком, угрозы для жизни не представляли. — Да какую скорую?.. Пока она тут приедет… Поехали, сам сейчас до медпункта довезу.       — Не-ет! — взвизгнул Вася так пронзительно, что срикошетившие стекла отозвались тонким звоном, а соседи наверняка прислушались к этому внезапному звуку, пытаясь разгадать его причину и источник. — Только не туда! Не надо!.. Да не надо же, прошу тебя… умоляю…       — Хорошо, хорошо! — быстро пообещал ничего не понимающий Игорь — на каждое его слово Вася срывался, и психическая неустойчивость шквалом накатывала от него, как морская соль в рычащий шторм. — Но давай хоть сам обработаю!.. Нельзя же так оставлять. Погоди, до машины дойду… аптечку принесу.       — Нет!.. — в отчаянии взмолился Вася и неожиданно разрыдался. Слезы хлынули у него из глаз, полились по щекам, смывая мелкие пылинки золы от самовара и костра, и окончательно запутавшийся мужчина беспомощно опустил руки, оставшись стоять рядом с ним столбом. Вася хватался за ворот его куртки, оставлял неразличимые, едко пахнущие ржаным железом следы, бурые на черном, утыкался носом в футболку на распахнутой груди и, кажется, ничуть не полагался на него, а просто — ничтожно на что-то надеялся и уповал.       — Нет — значит нет, — встряхнувшись и вынырнув из оцепенения, твердо сказал Игорь, обнимая Васю и накрепко прижимая к себе. — Не помрешь же ты, в конце-то концов, от каких-то ссадин. Но промыть их все-таки… не помешало бы.       — А вдруг ты наврешь?.. — всхлипнул Вася, отлипая от него и поднимая зареванное лицо. — Вдруг наврешь? Вдруг в скорую позвонишь?..       — Да что тебе эта скорая?! — не выдержав, ругнулся Игорь. — Что они тебя, съедят, что ли?..       — Они меня… в психушку… — выдавил Вася — пристыженно, еле слышно, сходя на мертвенный шепот.       — Куда-а?.. — неверяще протянул Игорь. — Куда они тебя?..       — В психушку, — чуть смелее повторил надломленным голосом Вася, видимо, махнув на всё рукой и решив открыться перед Игорем. — Ты думаешь, я шучу? Я вижу, что ты не веришь…       — Не верю, но… погоди ты, — мотнул головой Игорь, измученный и обессиленный этим сумасшедшим днем. — В какую психушку? — нахмурившись, уже тише и серьезнее задал свой вопрос он.       — В обыкновенную, — обреченно выдохнул Вася. — В ту самую, куда и прошлый раз. Наверное…       — Прошлый раз? — ошалело, с непониманием повторил за ним Игорь.       — Прошлый раз, — кивком подтвердил Вася. — Когда шрамы эти… когда я…       — Ты что, был в психушке? — догадался Игорь, и прозвучало это в высшей мере гадко — совсем не так, как должно было, не так, как он постарался бы произнести, если бы имел в распоряжении хоть немного времени на то, чтобы тщательно подобрать слова. Заметив, как Вася холодеет в глазах, как отстраняется, отшатывается, он схватил его крепче, никуда от себя не отпуская, и быстро проговорил, надеясь развеять мерзостное послевкусие собственной необдуманной фразы: — Подожди, ты хочешь сказать, что… что за эти вот изодранные руки — за них тебя в психушку упекли? Это правда?       — Правда, — глухо выдавил Вася, продолжая вялые попытки выпутаться из сжигающих объятий, в которые он — по всему было видно — ничуть не верил. — Правда! — уже с вызовом крикнул, отбиваясь с каждой секундой сильнее и вырываясь всё яростнее.       — Хуй тебе, — рассерженно прорычал Игорь, тоже в свою очередь крепче его перехватывая и практически задавливая в собственных руках — они оба покачнулись, чуть не рухнули вдвоем на скрипучий пол, но кое-как удержали совместными усилиями равновесие. — Стоять! Не хватало еще, чтобы ты куда-нибудь сбежал… Где я тебя потом в этих ебенях разыскивать буду? Сядь! — приказом велел он, в этой возне подтащив Васю к кровати и отправив на нее швырком. — Если с тобой такое творится — я должен об этом знать! Ясно тебе?! Рассказывай!       — Скорую не вызывай, — жалобно промямлил Вася, сдавая под чужим превосходящим возрастом и силой.       — Никого я не вызываю! — гаркнул Игорь, косясь на укатившийся на центр гостиной смартфон. — Что у меня, по-твоему, передатчик в голове стоит, чтобы силой мысли их вызвать? Но прекрати — слышишь?! — прекрати смотреть на меня, как на врага! Прекрати от меня утаивать… А, черт! Прости ты меня, — сообразив, что несет, он вдруг резко сник и виновато понурил плечи. — Прости. Я просто перепугался, когда это увидел, — кивком указал на мальчишеские запястья и кисти, подсыхающие в кровавой корке. — Я же не идиот, прекрасно понимаю, почему ты не стал со мной такими тайнами делиться… да и кто бы стал? Хуй бы я сам кому о таком сказал.       Он присел на корточки возле ног Васи, снизу вверх заглядывая ему в глаза, и осторожно попросил:       — Расскажи мне… Расскажи, что с тобой произошло? Никаких врачей, клянусь.       Вася вздрогнул. Чуть приподнял голову, встретился с Игорем запуганным взглядом, покусал неуверенно губы — пальцы сами собой снова потянулись к изувеченным запястьям, но были вовремя перехвачены, остановлены, стиснуты и обездвижены, — и он, страшась и нервно дергаясь при каждом звуке, медленно произнес:       — Да я это… психанул тогда. Ну, тогда, — с нажимом прибавил, намекая на уже известную Игорю печальную историю с первой неудачной влюбленностью. — Не знал, куда деться. Сдохнуть хотелось, а вроде и не хотелось. Вроде я понимал где-то в глубине, что оно того не стоит. Но было так паршиво, что не знал, как от этого избавиться, вот и… — он приподнял руки, наглядно их демонстрируя, и Игорь, которому всё это было совершенно понятно, кивнул, обегая внимательным взглядом как свежие порезы, так и старые, в бело-сизой роговой спайке. — Я думал, что ничего такого… Ничего такого ведь… В детстве падал, колени бил, нос расшибал — так кровищи было столько же, и всем было пофиг. А тут… мамка чего-то истернула и в скорую позвонила. А они… ну, они меня зачем-то с собой увезли…       …Вася говорил и говорил, смирным голосом поверяя Игорю очередную свою историю — жалкую, неказистую, паршивую жизненную историю, — а пальцы его, закоснев во въевшейся в мясо и кости привычке, смыкались плотнее, вонзались ногтями, но уже в чужую плоть, хотели разодрать ее и, быть может, хоть так отыскать из всего этого выход.       Васю в тот памятный июньский день увезли на скорой в психушку.       Васина мама, испугавшись его нестабильности, не задумываясь подписала все документы, потому что в июне этого года Вася был еще несовершеннолетним, и только в июле должен был переступить свое восемнадцатилетие. Васю, поначалу не разобравшего, что с ним делают и куда уводят, с обманчивой заботой забрали молчаливые санитары в бело-синих застиранных робах, разящих хлоркой, медицинским спиртом и молочно-рисовым супом, и доставили в клинику для душевнобольных людей.       Там только, осознав, где он очутился, Вася пришел в ужас, стал вырываться, устроил вроде бы естественный и понятный в такой ситуации бунт, и его признали буйным, ему играючи заломили руки, завели в стерильный кабинет, отобрали мобильник, раздели догола и натянули на трясущееся от холода и страха тело безликие больничные тряпки.       Ровно неделю Вася провел в этом доме черной тоски и белых стен: принудительно глотал антидепрессанты, только усиливающие депрессию, шатался по коридорам, пускал слюну, шарахался от полоумных старух, таращился за окно опустелым взглядом, усиленно напрягая мозг, но тот разваливался на сыпучую кашицу и не производил ни единой мысли. Отказывался есть то, что готовили на местной кухне, и тогда в него, обдолбанного таблеточной наркотой, не без успеха силком пытались это впихнуть. Иногда — срывался, орал, устраивал скандалы, просил — требовал — выпустить его, потому что он же нормальный, он нормальный — ну же, посмотрите на него, поговорите с ним, он совершенно обычный человек!.. — но в итоге доскандаливался до того, что ему всаживали шприц с психотропной мескалиновой начинкой, и мозги с удвоенной скоростью начинали плавиться, сочиться слезами, стекать по стенам. Перед внутренним взором появлялись картинки, где он не мог отличить сон от реальности, а реальность — ото сна, и под этим врачебным зельем уже начинало всерьез казаться, что, наверное, все эти люди в белых халатах не так уж и неправы, что он действительно какой-то ненормальный…       Спасла Васю из этого ада мамаша, через пяток дней остывшая, вспомнившая про грядущую Васину учебу в институте и запоздало сообразившая, что натворила, должно быть, что-то сильно не то — приехала в психбольницу вместе с хахалем-зеком и не без труда, не без угроз и криков вызволила своего сына из лап карателей-психиатров.       Всего неделю Вася пролежал в психушке, и данные о его лечении никуда за ее пределы не ушли.       Вся история его «болезни» так и осталась в тамошних стенах и не была передана в диспансер, но крохотный для санитаров и врачей срок для него самого превратился в целую вечность, такую же чудовищную и неизбывную, как затяжной кошмарный сон.       — Пожалуйста, — с нажимом повторил Вася. — Не вызывай скорую…       — Какая тут, к лешему, скорая, — ругнулся потрясенный Игорь. — Нахуй эту скорую, нахуй их всех! Пойдем за аптечкой… Давай-давай, поднимайся, пойдем! Обработать надо всё равно. Я сам обработаю. Я сам о тебе позабочусь, слышишь? Сам!       Голос его истаивал в осенней синеве, в шуршащих прелых листьях, в тумане, рождающемся у подножья яблонь от земли и вздыхающих корней, и где-то далеко-далеко — должно быть, за лесом, — гудел скорый поезд, несущийся сквозь безумный мир по надежным стальным рельсам, а Вася слушал, слушался, спускал с кровати ослабшие ноги и доверчиво шел под грузом теплой руки, с ревностью и трепетом обвивающей за хилые плечи.