Всё как у людей

      Зима пахла весною так остро, что казалось, будто на городских улицах вот-вот распустится подснежниками скорый март, и в то же время запах этот был обманчивый, фальшивый, постный как промокашка: настоящий март никогда не пах простуженным асфальтом, бездушными ветрами и одиночеством многоэтажных коробок.       Тем не менее Васе верилось в ложный март, и он веселел, поблескивал глазами — хотя март настоящий прошелся бы по оголенным нервам наждачкой и сделал бы ему гораздо хуже, чем январский притворщик-двойник. Вася ходил в тонкой парке нараспашку, бросая вызов немощной зиме, и его крылатая беспечность волей-неволей передавалась и Игорю, который в свои тридцать так уже не умел.       «Мне снятся странные сны, — иногда рассказывал ему Вася. — Будто всё белое, и пусто вокруг. И чем сильнее я вглядываюсь в эту пустоту, тем меньше в ней удается различить. Слышу шум: машины там, ветер в деревьях, люди мимо идут, птицы чирикают где-то — а не вижу их все равно, словно я ослеп. Не понимаю, на хрена оно мне снится…».       Игорю от рассказов об этих снах становилось необъяснимо тревожно; он начинал опекать дурного Васю еще ревностнее, будто цепной пёс, и Васины мотания туда-сюда из квартиры в общагу и обратно буквально сводили его с ума.       — Остаешься здесь, — однажды поставил он Васе как-то вечером неожиданный ультиматум. — Хватит с меня. Никуда не поедешь. Не выпущу.       — В смысле — не выпустишь?.. — оторопел не понявший всей серьезности его намерений Вася. — С хуя ли ты меня не выпустишь? А как же я в универ пойду?       — А никак не пойдешь, если не договоримся с тобой по-хорошему, — сказал Игорь, подбрасывая на ладони ключи от только что запертой на оба замка входной двери и убирая их в карман. — Можно подумать, ты там учишься. Дрыхнешь на заднем ряду первые две пары, а все остальные в интернете просиживаешь.       — Что, реально не выпустишь? — с сомнением прищурился Вася, даже так не поверив в его угрозы. — Это ж похищение, выходит. Киднеппинг.       — Какой, нахуй, киднеппинг, — отозвался Игорь. — Тебе лет сколько? Не ребенок уже.       — Значит, просто похищение, — неуверенно поправился Вася.       — Значит, похищение, — согласился с ним Игорь.       Вася постоял немного в прихожей обутым, помялся, покачался с пятки на носок — в парке и меховых кроссовках было душно и жарко, но снимать их он принципиально не стал.       — Ну, я пошел, — глуповато сказал, сделав короткий шажок к выходу, и удивленный Игорь даже посторонился, беспрепятственно его пропуская. Вася остановился у двери, подергал ее за ручку, повертел защелки туда-сюда — одна из них, внутренняя, поддалась и отомкнула какой-то из замков, но остальные так и остались на своих местах, и только тогда до него наконец начало понемногу что-то доходить.       — Ты охренел, что ли? Открой, блядь, дверь! — зарычал он, безуспешно дергая и дергая ручку, будто хотел ее вырвать.       — Что у тебя там, есть кто-то в общаге? — холодно и очень отстраненно спросил Игорь, скрестив руки на груди и наблюдая за жалкими Васиными потугами. — Чего туда так рвешься?       — Да не туда я рвусь… придурок! — огрызнулся Вася, осознав всю тщету своих стараний и от запертой на ключ двери обернувшись к обладателю этого самого ключа. — Нет у меня никого! Дай сюда ключи!       — Хуй тебе, а не ключи, — бесстрастно сообщил ему Игорь, не двигаясь с места, с любопытством наблюдая за тем, как Вася медленно и опасливо подбирается к нему с совершенно очевидными намерениями, и гадая, достанет ли у того храбрости намерения эти осуществить и запустить руку в чужой карман.       — Дай ключи! — почти в слезах уже взмолился Вася, озираясь вокруг себя беспомощным взглядом. — У меня сессия! Дай ключи! — с подступающей истерикой повторил он, пытаясь надавить на учебу, в важность которой в его конкретном случае никто не верил. — Или я выпрыгну в окно!       — Ты совсем дебил?.. — вкрадчиво уточнил оторопевший Игорь. — Куда ты выпрыгнешь?.. Ты ведь понимаешь, что дальше асфальта ты после этого уже не уйдешь?       — Уйду! — рявкнул Вася. — Нахуй уйду куда-нибудь, а ты будешь мой труп с асфальта соскребать!       — Вот оно как! — подхватил разозлившийся Игорь. — «Лучше сдохну, а с тобой не буду?». Так, значит, Василёк?..       В голосе его было столько грусти и болезненной горечи, что Вася почти взвыл.       — Не так! — простонал он. — Просто ты как будто не понимаешь ни хуя!       — Не понимаю — так объясни! — потребовал Игорь, хватая его за плечо. Вася рванулся прочь — он перехватил его еще крепче, сцапав пятерней за полы распахнутой парки, Вася попытался из нее выскользнуть — он сгреб его второй рукой за шиворот и воротник. У них завязалось что-то вроде маленькой семейной драки, где Вася яростно отбивался, пинался ногами, норовил вывернуться из Игоревой хватки, орал, матерился и всё грозился выпрыгнуть, а Игорь только молча его душил, удерживая за стянутый воротник у горла и вдавливая в стену, потому что иного способа угомонить Васин психоз попросту не существовало.       — Пусти меня! — голосил Вася. — Пусти, сука!.. Дай ключи!       — Успокойся! — сквозь зубы рычал на него Игорь. — Утихни! Блядь, как же ты меня доебал, гаденыш! Клянусь, допрыгаешься ты когда-нибудь!       В результате грубая сила ожидаемо победила; Васю оттащили на кухню — прямо так, как был: в кроссовках, в распахнутой парке, взъерошенного и раскрасневшегося, — швырком усадили на стул, нависли сверху, дабы не допустить возможных поползновений в сторону окна — хоть Вася на суицидника вроде и не походил, но мало ли, — и велели, глядя прямо в гневные цыганские глаза:       — Объясняй!       Вася смотрел в ответ с озлобленным ужасом, и на донышке его сливовых радужек плескался гремучий коктейль из детской обиды, петушиной гордости и подростковой дури.       — Не буду я ничего объяснять, — задавленно и пришибленно буркнул он: такого у них с Игорем еще не случалось, такой дикой ревности Игорь еще ни разу не проявлял, если не считать его давнего появления в общаге с ящиком кока-колы, и внезапное «похищение» оказалось натуральным шоком для утонченной Васиной натуры.       — Меня так не устраивает, — очень веско и серьезно сказал ему Игорь. — Или ты объясняешь, в чем дело, или мое доверие к тебе уходит в абсолютный минус. Со всеми вытекающими последствиями.       Припертый к стенке, Вася не выдержал.       — Ты всё портишь! — зашипел он, мигом превращаясь в Василиска. — Ты сам не понимаешь, как всё портишь! Потом сам же ведь пожалеешь! Оба мы пожалеем!       — Оба мы?.. — не понял Игорь. — Но почему, Василёк?.. Ты меня не любишь, что ли?..       — Люблю! — крикнул Вася. — И поэтому не надо всё портить!       — Да чем же я порчу-то?! — поднял голос тоже доведенный их ссорой Игорь. — Чем я порчу?! Тем, что хочу с тобой вместе жить? Этим я тебе всё порчу, отнимаю твою свободу?       — Ты тупой, какой же ты тупой! — практически плача, выдохнул Вася. — Да ты меня разлюбишь уже через год, если я с тобой жить стану!       — Что?.. — изумился Игорь, ожидавший какого угодно ответа, но только не такого. — Почему я тебя разлюбить должен?       — А почему другие разлюбливают? Как только вместе жить начинают, так и разлюбливают сразу. Что я, не вижу, что ли? Пока встречаются, всё хорошо, а как только женятся… ну или просто съезжаются… так у них и случается кризис отношений.       — Что-о? — ахнул Игорь, когда это заумное словцо — явно подцепленное где-то на периферии, а вовсе не собственным умом выстраданное, — слетело с Васиных губ, тонких по краешкам и соблазнительно припухлых посерёдке. — Какой еще «кризис»? Что ты несешь, Василиса Безумная?       — Сам ты безумный! — оскорбился Вася, неуютно ерзая под его тяжелым взглядом и до белизны цепляясь пальцами то за край столешницы, то за рукава собственной парки, то за тонкую скатерть, надрывая ткань. — Говорю, что думаю! Еще скажи, будто это бред! У тебя есть доказательства? Много ты пар счастливых знаешь? Хоть одну такую видел, а? Давай, покажи ее мне! А если они пока вместе — так это просто значит, что еще не успели друг другу осточертеть или уже начали друг другу изменять, одно из двух! Что я, не прав, что ли?       Игорь молчал, смотрел на него, хмурился, обдумывал его слова и пытался отыскать веские доводы для возражений, но те, как назло, не находились: почти все его знакомые обоих полов были разведены, а те, что разведены не были, либо только-только начинали встречаться со своими пассиями, либо уже погуливали от них на сторону. Была одна семейная пара с детьми, вроде бы более-менее походящая на идеальную и счастливую, но Игорь слишком мало знал о них и об их быте, чтобы утверждать наверняка.       — Отец мамку ведь бросил, — тем временем продолжал говорить ему Вася, украдкой всхлипывая и глядя в пустоту. — Сказал, что достал его этот тухлый кухонный быт. Сколько мамка за ним после этого бегала, а он ее посылал только. Надоела она ему. Так когда она после него с отчимом связалась, то уже умнее была. Ей теперь похуй, делает что хочет, тот тоже делает что хочет, и живут вместе довольные уже сколько лет. А мне… что мне-то делать, если не похуй?.. Не поеду я к тебе… вот поэтому и не поеду.       — Ну и дурак же ты! — устало произнес Игорь. — И только-то? В этом вся причина?       — Тебе мало?! — взбеленился уязвленный Вася. — Какая еще причина тебе нужна? Я тебе понравился, я же видел, что понравился тебе, и мне хотелось верить, что у нас всё будет хорошо, но чем мы от других-то отличаемся? Чем мы отличаемся от других людей? Значит, всё закончится так же дерьмово, как и у них. А мне от этого уже реально в окно выброситься хочется. Потому что я тогда вообще не понимаю, зачем всё это нужно, для чего… Просто трахаться? Я не хочу просто трахаться! Я уже попробовал трахнуться с тем, кому на меня было похуй, так ты знаешь, чем оно обернулось. Но как я могу быть уверен, что тебе однажды тоже не станет на меня похуй? Так я хотя бы с тобой только встречаюсь, а если жить вместе станем, то совсем привыкну… там хуже и больнее будет.       Игорь его не перебивал, голос Васи креп, слова лились сплошным потоком; было странно, было очень странно слышать в них свои мысли, находить в них свои страхи, и попутно думать: мы все хотим одного, мы же все в глубине души хотим одного и того же, так почему же мы всё друг другу в этой жизни гадим, а потом облачаемся в стальную броню и врем, врем себе и всем вокруг, завираясь так, что сами в эту ложь, пропитавшую нас насквозь, постепенно верим и не замечаем, как с каждой новой такой ложью мир вокруг становится еще немного картоннее и уродливее?..       — Я вон, старался всяким штукам научиться, — продолжал говорить вызванный на откровенность Вася. — Чтобы тебе нравиться. Чтобы ты меня ценил. Старался быть идеальным. А потом сидел там в этой своей общаге и давился от ревности, что какой же я дебил, что вдруг ты в это время с кем-нибудь другим… пока меня рядом нет. И тут же вспоминал, что если я буду постоянно рядом, то в конце концов перестану тебе быть нужен. Да что за блядство-то — эта жизнь?! Почему она такая? Игорь, почему?..       Он в конце концов не выдержал и совсем расплакался, а Игорь, который никогда не умел толкать пламенные речи и не представлял, что на всё это сказать, чтобы не прозвучало жалкой нелепицей, осторожно его обнял.       — Тебе, вон, тридцать! — выдохнул Вася, утыкаясь покрасневшим и распухшим носом в колючий свитер на его груди. — Был же у тебя кто-то наверняка до меня, и не один — я же не идиот, понимаю это. Тоже вот не срослось, значит. Так почему со мной срастись должно?..       Разговоры на кухне — они всегда самые честные, больные, безумные, и этот был явно из их числа.       — Не срослось, — согласно кивнул Игорь. — Я, видишь ли, не особо красив собою. У меня всё в голове не укладывается, что я могу тебе нравиться, Василёк. Ты же такой красивый…       — А толку в этой красоте?.. — отозвался Вася. — Толку-то в ней? Если тебя всё равно вышвыривают, как паршивую собаку, то какая разница… Девки только бегают и лупятся, будто самка черной вдовы или там богомола, не знаю… кто из них партнера своего ест?       — Обе едят, — зачем-то сообщил Игорь.       — Ну вот… таким взглядом примерно на меня смотрят, что мне куда-нибудь спрятаться от них хочется. Да лучше бы ее не было, этой красоты! Разве что тебе вот нравлюсь, но ведь это тоже палка о двух концах. Постоянно хожу и думаю: а вдруг перестану быть красивым и сразу разонравлюсь…       — И поэтому не жрешь? — запоздало, но догадался Игорь.       — Поэтому не жру, — агрессивно ответил Вася. — Можно подумать, я не знаю, как тут всё устроено! Разонравлюсь, надоем — да будь оно проклято всё, сучья жизнь! Лучше бы ее и не было!..       — Тише ты! — испугался Игорь, видя, что у Васи медленно, но верно начинается истерика — кухонное окно всё еще находилось в опасной близости и по случаю аномальной январской теплыни не было заперто. — Тише, прекрати! — Вася не унимался, и пришлось повысить голос почти до крика: — Прекрати и послушай меня! — ухватив его пальцами за подбородок и добившись шаткого внимания — глаза в глаза, хоть и иногда сквозь них, — он тихо произнес: — Послушай меня, Василёк. Для чего же тогда мы вместе? Для чего всё это нужно? Неужели ты всерьез считаешь, что всё это — для того, чтобы в итоге расстаться?       — Нет… наверное, — неуверенно откликнулся Вася. — Я не знаю, — растерянно вымолвил он, опустив взгляд и разглядывая носы своих кроссовок. — Я слишком мало еще жил. Я только видел то, что видел.       — Ну, так давай попробуем жить иначе! — предложил ему Игорь. — Я тоже видел порядком дерьма. И чаще всего оно не случалось само, его люди делали. Ты верно сказал, что мы с тобой тоже люди, но давай будем по-другому жить. Чтобы не получилось как у всех.       — А как у кого? — уточнил недоверчиво Вася. — Как у кого оно получиться должно?       — Не знаю как у кого, — поморщился Игорь. — Не как у людей уж точно… И хватит быть идеальным! Хватит, мне этого не нужно. Мне нужен ты настоящий. Переезжай ко мне, Василёк. Я тебя очень люблю. Оставайся…       И Вася согласился, остался.       По-настоящему остался: они съездили в общагу и забрали все его вещи. Студент-белка, правда, перед Васиной «выпиской» из коммунальной комнаты предъявил длинный счет, где значились, аккуратно расписанные по пунктам, все наделанные Васей за время пребывания там долги. Снизу красовалась итогом кругленькая сумма, и пришлось ее оплатить. Игорь не стал даже проверять «беличьи» расчеты, вытащил из кошелька несколько бумажек, закрыл Васины университетские кредиты и увез его к себе.       Утром Игорь просыпался теперь пораньше, чтобы отвезти Васю на учебу, и получалось, что тот прибывал в университет аккурат к первой паре. Проспать и припоздниться было никак нельзя, иначе бы неизбежно последовала цепная реакция, и Игорь тоже опоздал бы на свою работу, так что Васина посещаемость заметно улучшилась: по пути они заезжали куда-нибудь за черным кофе, и к началу лекций он был уже основательно разбуженным, со стеклянной бодростью опоссума в сливовых глазах.       Вечерами совсем одомашнившийся за пару недель Вася переодевался в пижаму, шлепал по полу босыми ногами, разбрасывал повсюду куски недоеденных бутербродов. Чистил зубы по десять минут, шастая из комнаты в комнату с торчащей изо рта зубной щеткой, а вода тем временем лилась из крана сплошным потоком, и Игорь матерился, вскакивал с дивана, шел закрывать, чтобы не растить цифры в коммунальных счетах. Сонный Вася открывал холодильник, вытаскивал один из купленных в Макдональдсе впрок бургеров и грел его себе в микроволновке, напрочь позабыв как про зубную щетку, так и про чистку зубов: чистил он их, оказывается, детской пастой со вкусом жвачки, паста эта не разъедала ему рот, как разъела бы какая-нибудь обычная, «мятнофрэшевая», и забыть было нетрудно. Потом либо ненароком ронял зубную щетку, либо начинал ей давиться — во втором случае Игорь снова вскакивал с дивана, несся к нему, кое-как избавлял от щетки в горле. Напуганный и пробудившийся Вася наконец-то вспоминал про зубы, полоскал рот, выплевывая жалкие остатки пасты, и тут пищала микроволновка, оповещая о готовности бургера.       Тогда он корил себя за рассеянность, но гретый бургер все-таки забирал, приходил к Игорю, усаживался на диван к нему под бок, разбрасывал там же крошки, оставлял в одеяле скомканные шуршащие бумажки и салфетки.       Он вообще любил жевать что-нибудь в постели.       «Убирай всё это нахрен», — говорил ему Игорь, вытаскивая из-под подушки надкусанный сникерс и выгребая оттуда же следом галечную россыпь конфет M&M’s в разноцветной глазури.       «Куда мне убирать?» — упирался Вася, отвоевывая свое право делать в кровати собачьи заначки.       «На тумбочку клади. На подоконник. На пол. Куда хочешь, — не сдавался Игорь. — Они ночью выкатываются и валяются по всему матрасу. На них, знаешь ли, не очень удобно спать».       Еще Вася иногда ходил за Игорем по пятам и нарушал порядок в разложенных тем вещах. Игорь ставил обувь на обувную полку — Вася нарочно ее задевал, и один из ботинок обязательно падал, Игорь складывал каталоги на журнальный столик — Вася брал один, другой, заглядывал в них, листал, бросал обратно как попало, Игорь аккуратно вешал рубашку и галстук на спинку стула — Вася брал рубашку, накидывал себе на плечи, а галстук обматывал вокруг запястий. В конце концов Игорь однажды не выдержал — видя, как Вася в сотый раз портит его галстук, сплетая из него ленты Мёбиуса, взял и связал ему этим галстуком руки уже по-настоящему, до легкого онемения в жилах. Вася бился, дергал руками, смеялся, бесился, но высвободиться самостоятельно не мог. Ожидаемо всё закончилось постелью, где Игорь примотал оставшуюся часть галстука к кроватной спинке и долго любил его — беспомощного, но очень довольного их играми.       Как-то раз Вася вылетел из дверей университета взбудораженным, испуганным. Быстро заскочил в машину, плюхнувшись на соседнее с водительским сиденье, пристегнулся ремнем и с надеждой уставился на Игоря.       — Что стряслось? — напряженно спросил Игорь — в случае с Васей ожидать можно было, в принципе, чего угодно, и он осторожно предположил: — Не задалась твоя сессия, все-таки отчисляют тебя?       — Не отчисляют, — отмахнулся Вася. — Не это.       — А что тогда? — еще пуще переполошился Игорь. — Что? Да скажи же ты!       — Мамка с отчимом велик мой выкидывают.       — Что-о?.. — протянул Игорь, испытав одновременно облегчение и удивление — новость оказалась не настолько страшной, как могла бы быть, но была определенно из ряда вон. — И что с того? Он же рухлядь знатная, этот твой велосипед, ты прости уж за честность. Новый к весне тебе купим…       — Нет! — неожиданно взбрыкнул Вася. — Не хочу новый. Этот хочу! Он мне важен. Важен, ну! Тупой ты, что ли? — видя, что Игорь в упор отказывается понимать, возмущенно зашипел, поясняя очевидное для него самого: — Если бы не он, я бы никогда тебя не встретил!       — Ну вот, ты меня встретил — значит, велосипед твой уж точно свою службу сослужил, и пора ему на покой… — попытался свести на нет непонятные ему Васины страдания по куску колесного хлама Игорь, но тщетно.       — Я не хочу, чтобы они его выкидывали! — психанул и взвился Вася. — Мне кажется, что-нибудь нехорошее случится, если они его выкинут! Я сказал, что мы заберем.       — «Мы»? — осторожно уточнил Игорь. — И что ты подразумевал под этим «мы», когда обсуждал это со своей семьей?       — Наврал им, ясное дело! — даже обиделся на него Вася. — Сказал, что у друга старший брат на машине.       — Ну ладно, — нехотя согласился тогда Игорь. — Притворюсь старшим братом твоего друга.

~ℓo√ﻉ~

      Памятный панельный дом в девять этажей навевал воспоминания и тягучую августовскую тоску. Его стены были темными от сырости, вдоль подъездов торчали голые щетки кустов, серое на сером перемежалось бурым, белым и черным — а в сердце болезненно ныло и нарывало чем-то зеленым, синим, теплым и солнечным.       Игорь припарковал машину возле подъезда, чтобы не пришлось далеко тащиться с велосипедом — планировалось, что они заберут его и уедут.       Поднимутся, заберут и сразу же уедут — что могло быть проще?       Они вместе с Васей вошли в подъезд и направились прямиком к лифтам. Вопреки пессимистическим ожиданиям, кнопка вызова озарилась рыжей подсветкой, в шахте утробно загудело, грузовой лифт благополучно спустился, подхватил их и потащил на верхний этаж.       Внутри оказалось грязно, зеркало на одной из его стен было заляпано мутными пятнами, подозрительно похожими на следы от помады, сами стены — изрисованы дешевыми маркерными граффити, а пол — заплеван свежей шелухой от семечек.       На девятом этаже лифт остановился, нехотя выпустил их на площадку.       Вася потоптался под дверью несколько секунд и неуверенно позвонил.       Внутри квартиры разлилась пронзительная трель, донеслось шуршание шагов в коридоре, раздался щелчок отмыкаемого замка и визг петель. Вместе с открывающейся дверью дохнуло табачным дымом, какой-то стряпней, похожей на жареную картошку с луком, и чем-то еще — то ли средством для чистки ковров, то ли освежителем, то ли женским парфюмом, не разобрать.       На пороге стоял смугловатый мужчина лет пятидесяти, тощий, со впалой грудной клеткой и выпирающим животом, будто рахитом измученный, одетый в белую майку, темно-синие спортивные штаны и стоптанные бежевые тапочки на босу ногу, чуть осунувшийся и помятый, одутловатый в щеках, но с живым и цепким взглядом, бритый и небритый одновременно: голова его была голой и гладкой, а подбородок и скулы — заросшими легкой щетиной.       Он посмотрел на Васю, метнул короткий взгляд на сопровождающего его Игоря, перекатил сигарету из одного уголка губ в другой и, даже не поздоровавшись, крикнул куда-то себе за спину:       — Ленка! Сюда иди! Тут психопат твой недоношенный явился. За великом своим.       — Сейчас! — донесся из комнаты торопливый голос. — Сейчас, погоди. У меня волосы на плойке. Ща, локон доделаю.       — Да, блядь, задрала ты со своими локонами! — огрызнулся Васин отчим — а это был, конечно же, он. — Потом доделаешь! Каждый день по часу их крутишь и еще по часу рожу мазюкаешь. Иди, тут твой сын и еще какой-то… — он снова покосился на Игоря и с непередаваемым ехидством извинился: — Вы уж простите, незнакомы будем.       — Игорь, — отозвался тот, протягивая руку в знак приветствия.       — Николай, — в свою очередь представился отчим, пожимая ее в ответ. Из комнаты тем временем высунула голову Васина мама — наполовину в тугих пружинках выжженно-белых волос, наполовину — в ломкой и перепутанной лохматости.       — Ой, Васенька наш не один! — расплылась она в улыбке и показалась уже целиком, прихватывая короткий шелковый халат на груди и стараясь поплотнее его запахнуть. — Здравствуйте, здравствуйте! — Остановилась рядом с Николаем, поглядела на Васю, на Игоря, не впечатлилась последним, снова перевела взгляд на Васю и спросила: — Ну? Чего стоишь? Забирай свой металлолом. У нас места нет его тут держать. Так что девай куда хочешь, но обратно не привози.       — Не привезу, — спокойно отозвался Вася, протискиваясь в квартиру мимо матери и почему-то избегая на нее смотреть. — И сам не приеду тоже.       — Вот и отлично, — без эмоций приняла эту новость его мать. — Очень ты здесь нужен, можно подумать! Со своей музыкой дебильной, которая всё: «бам-бам-бам» — уши хоть отдыхают теперь без этих твоих кошачьих концертов. Еще бы на понятном языке пели, а то не разберешь, чего поют, подвывают только…       Игорь смотрел на нее, пытался уловить сходство с Васей, отголоски физического родства, и не находил: взгляд, мимика, жесты — всё было иным, и только крупные, поволочно-сливовые, почти цыганские глаза на ухоженном сорокалетнем лице еще напоминали о том, что это действительно Васина мама.       — Как там в универе-то дела? — спросила в конце концов она, не получив ответа и оставив тему музыки в покое. — Учишься хоть? Еще не выгнали?       — Не выгнали, — только и откликнулся сухо Вася, с огромным трудом протаскивая велосипед мимо матери и отчима в тесноте прихожей. — Учусь.       — Девку-то себе нашел какую? — не удовлетворившись достигнутым, задала новый вопрос мать. — С квартирой ищи, понял меня? Сюда приволочь даже не вздумай. С порога выставлю. И Коля вон тоже не пустит.       — Не, ну это смотря какая девка окажется, — задумчиво подал голос отчим. — Если скромная и фигуристая, то пущай себе живет…       — Никаких девок сюда! — тут же зашипела мать, заранее защищаясь от потенциальной соперницы, и Игорь распознал в ее повадках отголоски Васи, когда тот временно превращался в Василиска — только всё это настолько с тем не вязалось, настолько входило в диссонанс с полюбившимися замашками, привычками и поступками, что до смерти захотелось поскорее сбежать отсюда и никогда больше не видеть женщины, зачем-то подарившей не нужному ей Васе жизнь.       — Не будет девок, — буркнул Вася. — Не переживай.       — Как это — не будет?.. — оторопела его мать. — А квартиру где возьмешь? Снимать нынче дорого.       — Разберусь, — лаконично ответил Вася, наотрез отказываясь вступать с ней в диалог. Выволок скрипучий велосипед на лестничную площадку, посмотрел украдкой на Игоря и торопливо ткнул пальцем в кнопку вызова лифта.       И тут на площадке под ними раздался громкий и отчетливый щелчок отпираемой двери.       Кто-то из соседей снизу, услышав над собой голоса, решил, видно, высунуть наружу любопытный нос и проведать, что там у других творится.       У других ведь всегда творилось самое интересное.       Особенно когда интерес этот к чужой жизни был шкурным.       — Ва-ася? — донесся оттуда тонкий голос, смутно знакомый Игорю, и пока тот вспоминал, где же и когда мог этот голос слышать, Вася в ужасе ухватил свой велосипед за руль и стиснул его пальцами так, что в них что-то хрустнуло.       — Скорей же… скорей… — зашептал он, прыгая на месте и молясь на никак не отзывающийся лифт. — Ну пожалуйста…       — Кто это там? — оживилась Васина мама. — Дашка, ты, что ли?       — Ага, Елена Сергеевна.       — Сука, да скорее! — почти что взвыл Вася, и в этот момент, на их общее счастье с Игорем, запоздало вспомнившим, кем была эта соседская девочка, знающая слишком много лишнего, заторможенная кабинка реанимировалась и с гулом раскрыла им навстречу дверные объятья.       Они с Игорем буквально вломились в лифт, и Вася долго, остервенело тыкал кнопку, в панике едва не промахиваясь мимо нее.       Дверцы сомкнулись аккурат когда Даша свернула на второй лестничный марш, ведущий прямиком к площадке девятого этажа, и она едва ли успела разглядеть хвост велосипеда да озлобленную гримасу на Васином лице. Лифт поехал вниз — нерасторопно, неспешно, издевательски-медленно, словно черепаха на последнем месяце беременности будущей яйцекладкой; впрочем, решающего значения это уже не имело, потому как вряд ли Даша была способна косвенно спалить Васю без самого Васиного присутствия и, уж тем более, без присутствия Игоря.       — Ну что? — спросил Игорь, глядя на бледного и нервного Васю. — Кто тебе не указ?       — Дурак ты, — огрызнулся тот. — Я же за тебя переживал. Не за себя! А тогда… я же не знал еще, что с тобой буду. Ну, вот и выпендривался… — чуть помявшись, он прибавил: — А мне отчим не сделал бы ничего, мамка бы не позволила. Ей хоть на меня в целом и похуй, а руки распускать отчиму не разрешает, спасибо и на этом… Она у меня хорошая все равно, хоть меня и не любит, — грустно закончил он.       — То есть он тебе не указ, — догадался Игорь, — только потому, что тебя защищает мамка?       Вася пристыженно и угрюмо молчал, лифт ехал, на первом этаже их могли поджидать что и кто угодно: Даша, Васин отчим, всё семейство при объединенной поддержке соседей…       …Роковой этаж встретил их тишиной и пустотой.       Они беспрепятственно выкатили велосипед на улицу, кое-как погрузили в багажник и первым делом отъехали от подъезда на безопасное удаление, а уж потом, исчезнув из зоны видимости, остановились, чтобы снять с велосипеда одно из колес и уложить его как следует.       — Знаешь что, Василиса, — говорил Игорь, откручивая гайки-шайбы и рассовывая их себе по карманам, чтобы не посеять нигде в пути, — ты однажды так довыпендриваешься. Может, хватит уже бахвалиться? А если все-таки очень хочется — то, по крайней мере, не передо мной. Иначе твое хвастливое вранье нам однажды боком выйдет.       — Я так и не делаю, — виновато отозвался Вася, ковыряя ногой подмороженную землю у тротуарного бордюра. — Один раз только сделал… Да и незнакомы мы тогда еще с тобой были. А теперь… Ты и так обо мне всё знаешь. Больше знаешь, чем кто-либо. Зачем бы мне тебе врать…

~ℓo√ﻉ~

      Домой к Игорю приехали необычайно уставшими и вымотанными, хоть и находился тот дом не так уж и далеко от Васиной девятиэтажки.       — Чего его обратно собирать, — сказал Игорь, вручая Васе одинокое колесо и доставая сам велосипед с колесом оставшимся. — Так донесем, а соберу потом уж как-нибудь. Все равно он тебе на память нужен был, а не для катаний.       Вася согласно кивнул и недоуменно повертел колесо в руках, точно и сам уже сомневался, а нужна ли ему и память-то такая: габаритная, грязная, пыльная.       Жилье у Игоря было чуть повыше классом, чем у Васиного отчима: пускай оно в элитных новостройках и не числилось, но за подъездами ухаживали, на просторных лестничных клетках было вымыто, а поблескивающие молодой сталью лифты всегда без исключений прибывали на зов.       Они поднялись со своим барахольным грузом на нужный этаж, прислонили его к стене у дверей квартиры, и вот тут-то, сунувшись за ключами, Игорь вдруг обнаружил, что не может их найти. Порылся в одном кармане куртки, в другом, но там только перекатывались запчасти с велосипедного колеса и звенели «таблетки» от домофона и офиса, сцепленные с машинным брелоком; в карманах джинсов ключей тоже не было, как не было их — мало ли! — и у Васи.       — Да где я мог их оставить?.. — недоуменно спрашивал себя Игорь. — Не вынимал ведь даже.       — Может, когда мы колесо откручивали? — осторожно предположил Вася, в панике уставившись на запертую дверь и напуганный внезапной пропажей ключей гораздо сильнее самого хозяина квартиры. — Ты там другие ключи доставал из багажника. Ну, эти, гаечные…       — Пойду в багажнике проверю, — согласно кивнул Игорь, с надеждой ухватившись за эту крошечную зацепку. — Постой здесь. Я сейчас вернусь.       — А если их там не будет? — заранее заистерил Вася. — Что делать-то тогда?..       — Ничего, — спокойно отозвался Игорь, смерив его удивленным взглядом: Вася любую бытовую неурядицу моментально возводил в ранг колоссальной проблемы. — Слесаря вызывать, ломать этот замок и врезать новый.       Вторично потревоженный лифт с мерным кошачьим урчанием поплыл вниз сквозь этажи, а Вася остался на лестничной площадке в неуютном одиночестве. Походил туда-сюда, обиженно пнул визгливый велосипед, из ностальгического артефакта превратившийся сегодня в источник всевозможных проблем, но делать было нечего, и он вынужденно прислонился к стене рядом с ним, дожидаясь возвращения Игоря.       Тем временем подъезд жил своей жизнью: где-то дробно гудела дрель сквозь ватную заглушку кирпича, где-то разливался рокот разговора на повышенных тонах, где-то пронзительно и тонко лаяла собака, где-то с оглушительным железным звоном, помноженным на эхо, поворачивался в замочной скважине ключ…       Неожиданно этот последний звук донесся и от одной из дверей, обступивших Васю полукругом: жильцы со смежной квартиры, по-видимому, надумали выбраться на прогулку или по делам.       Вася напрягся и машинально вцепился в велосипедный руль, словно тот мог быть посредником между ним и посторонними людьми, причиной, оправданием, поводом и всем вместе разом.       Лакированная стальная дверь цвета морёного дуба медленно приоткрылась — голоса внутри сразу сделались отчетливо слышны, и он смог различить обрывки фраз:       «…Мама, ну что вы так долго-то? Я вас не буду ждать», — сочетание слов «мама» и «вы» могло свидетельствовать только о том, что обращены они были к свекрови; та, вероятно, что-то ответила, но этого Вася уже не разобрал.       «Ну что вы там не можете-то? Я почему-то всегда ее одеть могу! Пойду пока квитанции достану, а вы собирайте Анечку».       Дверь распахнулась, и на площадку вышла дама лет тридцати: золотисто-рыжая, со спелой и хищной клюквенной помадой на широких губах, в меховой шубе густо-коньячного цвета — ни дать ни взять червонная королева из чудесной подземной страны. Ее живые волосы путались в мертвом меху, рыжее в рыжем, терялись в нем и сливались с норочьими ворсинками концами огненных прядей. Она оставила дверь приоткрытой, поправила воротник шубы и вдруг заметила Васю.       Ее взгляд задержался на нем, понемногу наполняясь праздным интересом.       — А вы к кому, молодой человек? — наконец деловито спросила она, решив на время отложить инспекцию почтового ящика. — Я вас раньше здесь не видела. Вы переехали? — предположила наугад, покосившись на стальной велосипедный хлам у Васиных ног.       Васе бы щепотку смекалки, находчивости и жизненной изворотливости — и он бы точно ответил ей, что:       он всего лишь приехал по объявлению с «Авито» за старым великом на запчасти;       он ждет друга, который обещал починить отвалившееся колесо, просто вышел по ошибке этажом раньше;       он, возможно, просто тусуется здесь, прячется от кого-нибудь, ждет курьера с гашишной плюшкой, размышляет над смыслом песни Оксимирона в частности и смыслом жизни в целом — никому ведь не под силу постичь всё многообразие причин пребывания подростка в том или ином месте в то или иное время…       Но Вася находчивым был крайне невпопад — вся его сомнительная «находчивость» всегда была плодом долгих предварительных размышлений, — и выдал худшее из всего, что можно было придумать.       — Переехал, — без задней мысли отозвался он.       — Да ну?.. И к кому же вы тут переехали?.. — не поверив, изумленно захлопала глазами червонная дама, хмуря лоб. — Не к Михайловым ведь? Они сами разъехаться третий год не могут, спят друг на дружке, детям комнату ширмой поделили. К Наталье Марковне, что ли? Так она нам об этом ничего не говорила. Уж она-то, да чтобы не сказала — быть такого не может!       — Я не… не к ним, — придушенно вымолвил Вася, необдуманно загнанный самим собой в западню.       — А тогда к кому? — очевидно, патлатый пацан в драных джинсах и с грудой металлолома в придачу доверия у нее не вызывал, и дама чем дальше, тем сильнее его подозревала во всех тяжких грехах, кроме единственного и самого страшного из них, действительно имеющегося на Васином счету. Дверь за ее спиной отворилась чуть шире, ткнув случайно в рукав драгоценной шубы, и она раздраженно цыкнула, отскочив в сторону с ее траектории и пропуская своих сродников: сгорбленную старушку в драповом пальто и старой пыжиковой шапке, маленькую прыгучую девочку дошкольного возраста в цветастом комбинезоне и мальчика чуть постарше, лет десяти, в лыжном костюмчике и лыжной же шапочке. — Мама, вы не знаете, к Наталье Марковне кто-нибудь приезжал на днях? — спросила она, обернувшись к старушке, но та только отрицательно покачала головой, медленно подволакивая немощные ноги.       — Никто не приезжал! — твердо сказала, подняв бесцветные глаза и оглядываясь вокруг. — А кто к ней приехать-то может? Все, почитай, померли. Сестра только двоюродная под Ставрополем осталась, так там у нее хозяйство, огород свой, что она, поедет сюда разве?       — Вы зачем меня обманываете, молодой человек? — уязвленно вскинулась дама, наседая на Васю. — Сил моих уже нет это терпеть: что ни день, то кто-нибудь чужой по подъезду шастает! Открывают дверь кому ни попадя, а в итоге либо листовками всё замусорено, либо сектанты какие-нибудь начинают всем в квартиры названивать, либо с косметикой дешевой лезут!       Вася всё еще мог наплести ей про гашиш, смысл жизни и сломанный велосипед, но зачем всё это было нужно, если по факту-то он и впрямь переехал, и с соседями этими, хочешь не хочешь, а сталкиваться теперь так или иначе придется время от времени.       — Чего это я сразу обманываю? — враждебно проворчал он. — Сказал, что переехал — значит, переехал!       — И к кому же? — не отставала рыжая дама в мехах.       — Какая вам разница? — огрызнулся Вася — совсем как недорослый волчонок, тщетно клацающий зубами и рычащий на зрелую лисицу. — Чего вы ко мне прицепились? Не сектант я, блядь, и листовок у меня никаких нет! Карманы вывернуть?       — Не смей материться при детях! — полыхнула праведным негодованием дама. — Какие же бескультурные сопляки нынче растут!       — Так это вы ко мне лезете! — в бессилии взвыл несчастный Вася. — Вы — ко мне, а не я — к вам! Я вас не трогал! И детей я ваших не трогал! Нахуя со мной заговаривать, чтобы потом возмущаться? Если вы не знаете, как я говорить могу, так и нехрен со мной говорить, чтобы это проверять! А я матом говорю, ясно?!       — При своей матери выражаться будешь, ясно?! — в тон ему очень холодно и опасно отчеканила червонная дама.       — На хуй пошла! — зашипел Вася-Василиск. — Как хочу, так и выражаюсь!       Он почти выпалил это свое любимое «мне никто не указ», да вовремя опомнился, прикусил язык, прекратил поток словесных излияний и угрюмо замолк, вжимаясь спиной в стену и стискивая пальцами проклятый велосипед, виновный сегодня тотально во всём.       — Да-а, ну и соседи у нас завелись… — многозначительно протянула дама, столкнувшись в лице Васи с подростковой неуправляемостью. — И где же вы тут живете, молодой человек, чтобы нам знать и с вами лишний раз не пересекаться? — прозвучало это так, будто Вася лично к ней пришел, долго ломился в дверь, а когда ему открыли — принялся беспричинно крыть матом всех, кто только попадался ему под руку.       Вася ответить ей не успел: в этот момент незаметно подъехал лифт, дверцы раскрылись и ситуация приняла новый, куда более серьезный оборот.       Столпотворение на площадке застало возвратившегося Игоря врасплох, и он как вышел из лифта, так и замер практически в его дверях, только и успел сделать от них один обрывистый шаг. Посмотрел на Васю, на соседей, и внутрь сразу же закралось слепое предчувствие чего-то плохого.       — Что здесь стряслось? — обреченно спросил он, убирая найденные ключи обратно в карман.       Червонная дама смерила Игоря долгим взглядом, ничего не спрашивая и не говоря ни слова, и пока тикали неслышимые секунды, взгляд этот успел сменить всю палитру от недоумения до гневного презрения: призрачные нити, тянущиеся от изрезанных Васиных запястий к запястьям другим, оказались для чужого тонкого нюха слишком приметными, слишком дурно пахнущими, слишком очевидными, чтобы что-либо спрашивать.       И все-таки дама до последнего отказывалась верить в то, о чем твердила ей надрывающаяся пронзительной сиреной интуиция.       — Что, серьезно? — надменно уточнила она. — Вот туда вы переехали? Ваш родственник? — не добившись от побелевшего и испуганного Васи никакой реакции, она набросилась с допросом на Игоря.       — А в чем проблема? — вопросом на вопрос откликнулся Игорь, взяв себя в руки, демонстративно повернувшись к ней спиной и с нарочитым спокойствием направляясь к своей двери. — Что вы на него налетели, чем он вам помешал? Велосипедом? Так сейчас уберем, не переживайте, не будет тут ничего валяться.       Он говорил с ней, не оборачиваясь, как с пустым местом.       — Извините, — подняла на полтона голос оскорбленная таким пренебрежением дама, — но я считаю, что имею право знать, кто живет со мной по соседству! У меня тут, вообще-то, дети маленькие растут!       Девочка в комбинезоне носилась вокруг нее вприпрыжку, мальчик стоял на месте столбом, пыхтел от духоты и только приподнимал чуть-чуть шапку на голове, но не осмеливался ее снять, а старушка порхала над ними, то натягивая шапку потуже внуку на уши, то пытаясь изловить прыгучую и вёрткую внучку.       — И пусть себе растут, — миролюбиво согласился Игорь, подтаскивая велосипедный хлам поближе к своей двери и нащупывая в кармане ключи. — Не стоит им мешать.       — Это кто им мешает?.. — оскорбилась дама, на удивление точно распознав тонкую насмешку в его словах. — Я мешаю, по-вашему? Да как у вас язык повернулся?! Мои дети, чтобы вы знали, воспитанными и интеллигентными вырастут, а не всяким отребьем с непонятной половой принадлежностью!       — Вряд ли вы можете заранее знать, кто и кем вырастет, — философски заметил Игорь, у которого почему-то не получалось просто по-взрослому заткнуться и покорно проглотить всё, что ему скажут. Выслушать, проглотить, махнуть рукой и запереться в своей квартире было бы куда как благоразумнее, чем вступать в учтивый, но бессмысленный и изначально проигранный спор, а он зачем-то отвечал ей и отвечал, чувствуя себя так, будто предаст своего Васю, если только хотя бы раз смолчит.       — Я не могу знать?! — с верхней ноты и по нисходящей воскликнула дама, до глубины души уязвленная подобным допущением. — Да пусть попробуют мне только скатиться до такого уровня!       — Маша, пойдем, — уже даже старушка в пыжиковой шапке, почуяв, что дело идет к грандиозному скандалу, осторожно ухватила ее за рукав шубы. — Маша, хватит! Оставь их.       Но Маша почему-то оставлять не хотела.       — Не лезьте, мама! — рявкнула она, злобно выдернув рукав, отряхнув его и аккуратно разгладив помятый норочий мех. — Что вы вечно мне мешаетесь? Это вам все равно, кто живет вокруг вас, а мне — не все равно! Никакого уважения к старшим, без зазрения совести матом посылают! Я это должна с рук спускать? Да если так наплевательски относиться, как вы, ничем хорошим это не закончится! И так повсюду одни алкаши, наркоманы и педики! Вы хотите, чтобы ваши внуки стали такими же?       — Ах ты, сука! — не выдержал Вася, играючи приравненный к наркоманам и алкашам — но по печальной иронии куда более бесправный, чем они, — и искры, опасно пляшущие там и тут, вдруг разом полыхнули, обернувшись пожарищем, негасимым и страшным. — Ты же первая ко мне прицепилась! Я просто стоял тут и никому не мешал! Так какого же хуя надо было ко мне цепляться?!       — Это я — сука?! — ахнула Маша. — Да я член совета домоуправления!       — Пизда ты тупая, а не член! — выдал острый на язык Вася, доведенный до предела, и эта его выходка стала финальной во всей той вакханалии, что творилась на лестничной площадке.       — Что-о?! — в шоке выдохнула Маша, червонная дама и — к несчастью для Васи с Игорем — член совета МКД. — Хотите проблем? Я вам их устрою! Вы на каком основании здесь проживаете? Я буду добиваться вашего выселения!       Последней своей угрозы она осуществить, конечно же, не могла, но первую — могла, и очень даже, как человек, облеченный некоторой властью и имеющий в распоряжении достаточно свободного времени, чтобы потратить его на порчу чужой жизни.       — Я — собственник, — резко и грубо сказал Игорь, все-таки вынужденно оборачиваясь к ней лицом. — Достаточное основание?       — Я и так знаю, кто вы! — отмахнулась дама. — Меня интересует, кто этот ваш сопляк бесстыжий и по какому праву он тут проживает!       — А вот это уже не ваше собачье дело, — скрипнул зубами Игорь.       Было слышно, как подбираются к глазкам своих дверей другие жильцы, как замирают под ними, прислушиваются, собирая в букет свежие сплетни.       — Мама, мама! — прыгала между ними и вокруг, нарезая круги по площадке, девочка в цветастом комбинезоне. — Мама, ну когда мы пойдем гулять?       — Когда здесь разберусь! Стой спокойно и жди!       — Вот вам же правду сказали, — из последних сил справляясь со злостью, Игорь кое-как попытался мирно разрешить этот кошмарный конфликт, возникший на пустом месте и раздувшийся, как гигантский мыльный пузырь. — Я же точно знаю, что это вы первая к нему полезли, а не он к вам. Так зачем полезли? Вас ведь не трогал никто…       Но все его попытки были заведомо обречены на провал.       — Это что же я, по-вашему, никого не должна ни о чем спрашивать?! — взвилась дама. — Это вы мне еще место указывать будете? — И выдала то убийственное, что окончательно перечеркнуло все надежды на мир: — Живут тут двое каких-то подозрительных мужиков в одной квартире — так я и на это глаза закрывать должна? А вдруг у вас там какие-нибудь непонятные отношения, откуда ж я знать могу? Мне нужно знать, у меня дети растут…       — Да подавись ты, сука! — взорвался тогда Вася, и всё пошло прахом, всё взлетело на воздух и обернулось пеплом и золой. — Какая же ты мерзкая, двуличная сука! Да, у нас отношения, да! Ясно тебе? Проглоти и подавись! А почему у нас не может быть отношений? Почему у всех вас могут быть отношения, а у меня их быть не должно только потому, что вам это не нравится?! Почему я не могу быть с тем, с кем хочу быть? Я такой же человек, как и ты, ясно?! Я имею право нормально жить!..       Он захлебывался, надрывался, говорил, а в подъезде тишина повисла в этот миг чуть ли не гробовая, и судьба, всё это время блуждавшая рядышком на цыпочках, подошла, приобняла по-дружески за плечи суховатой рукой.       Дальнейшее было настолько гадким по атмосфере, что не воспринималось цельной картинкой, а улавливалось кусками, обрывками, выстрелами — хлесткими и сокрушительными.       — Тьфу ты, господи, — пробормотала старушка в пыжиковой шапке, спешно излавливая обоих внуков и заталкивая их обратно в квартиру. — Страсти-то какие!       — Мама, мама, я хочу гулять!.. — донеслись из-за двери стенания прыгучей девочки. — Не хочу домо-ой!..       — Мне жарко, — тихо жаловался ей в унисон мальчик. — Ба, можно я пока хоть шапку сниму? Можно, ба?       На лице червонной дамы Маши, члена совета МКД, отразилось столько омерзения, что хватило бы на пятилитровую банку, набитую под завязку жирным красным мотылем.       — Так, понятно всё мне с вами, — медленно произнесла она. — Я донесу это до всех жильцов и буду добиваться выселения. Я этого так не оставлю! Мои дети не будут жить рядом… с такими.       — Да хватит уже прикрываться детьми! — рявкнул Вася, окончательно срываясь, задирая рукав куртки и не замечая, как нездоровой привычкой безжалостно надрезает ногтями собственное мясо, снимая кожные пласты. — Хватит! Половине из вас на них вообще класть — уж я-то знаю, что класть, особенно если они какие-нибудь не такие вырастают, как вам хотелось! Да что же вы все… что же вы все такие тупые, лживые, бездушные мрази!       Он пинком отшвырнул зазвеневший велосипед, оттолкнул ее и бросился вниз по лестнице, задыхаясь от собственной беспомощности, от собственной глупости, от того, что натворил, не сумев сдержать на языке несколько честных и лишних слов.       — Стой! — крикнул Игорь, бросившись следом; хотел схватить Васю за шкирку и предотвратить его стремительное бегство, да не успел.       — Я буду добиваться выселения! — грозно повторила червонная дама, и Игорь, остановившись на секунду, смачно плюнул ей под ноги — хотел в лицо, да хватило зрелости и мозгов не повторять Васиных ошибок.       — Да чтоб ты сдохла, — от всего сердца пожелал он ей.

~ℓo√ﻉ~

      Сырой и холодный воздух по-осеннему стылого января ударил зареванного и температурящего Васю в лицо, остудил, сбросил в воротник пару жухлых и запоздалых гребенчатых листьев с рябин, окруживших дом.       Вася как был ходячей катастрофой, так и остался, вот только последствия на сей раз испугали своей масштабностью даже его самого.       Цена его зубастой болтовни была не просто высокой — она оказалась больше, чем он мог заплатить. Она исчислялась миллионами российских рублей, а если говорить еще точнее и проще, то Васина болтовня стоила Игорю квартиры, в которой жить — после всего случившегося — ему спокойно уже не дадут.       Осознав это, он оступился, споткнулся, чуть не пропахал носом асфальт на дорожке, проложенной вдоль стальной черной ограды между домом и двором прилегающей школы.       «Что я натворил… — проговорил он неразборчивым шорохом, шелестом. — Что я…».       — Вася! — ударил ему в спину взволнованный окрик Игоря, выскочившего из подъезда за ним следом. — Василёк!       Вася вздрогнул, подавился вдохом, застрявшим поперек сузившегося от ужаса горла, закашлялся.       — Да стой же ты!..       Но он не стал дожидаться продолжения — оно страшило его до смерти.       Вместо того, чтобы останавливаться, оглядываться, покорно и кротко дожидаться, извиняться — хотя что тут от этих извинений было толку, — и, возможно, выслушивать праведные укоры, он рванул прямо с места, бросаясь прочь, оскальзываясь на тонком льду и не разбирая, куда бежит.       Мимо зарослей рябины, забрызганной гроздьями кровавых ягод, мимо ровной мельтешащей ограды, несущейся кадрами размотанной катушки с рольфильмом, мимо улиц и переулков, мимо дряхлой церкви с граненой крышей, мимо разлинованных парковок, забитых под отказ автомобилями, мимо женщин с колясками, мимо старушек, сбившихся в кучки и что-то увлеченно обсуждающих, мимо подростков, кучкующихся у подъездных лавочек и кого-то ждущих…       Всё вокруг было белым-белым, как в тех странных сонных грезах, где слышались голоса, где шумел гуляка-ветер, где даже пели птицы и где были люди, но с ним они больше не пересекались.       И что ему оставалось делать в этой белой пустоте — он не представлял.       Он же был какой-то пропащий изначально, какой-то не такой, и всё у него было не так, всё — не как у людей, куда ему такому было жить...       Ноги донесли его до перекрестка, подломились с непривычки от бешеного бега, заныли в хилых мышцах и сухожилиях больной щекоткой, но он подхватил себя, подтолкнул, каждым вдохом продираясь через кровавый привкус ободранного горла, потому что какая теперь уже была разница…       Игорь почти догнал его на этом злополучном перекрестке, почти ухватил за рукав куртки, но не успел — дурной Вася тут же спрыгнул с тротуарного бордюра прямо на асфальт проезжей части и зашагал наискось поперек нее прямо на красный свет. Проносящиеся с бешеным свистом машины сигналили им обоим, объезжали, чудом только никого не сбив, и в этой смертельной пробежке Васе удалось оторваться, проскочив прямо под носом у дальнобойной фуры.       Игорю пришлось фуру пропустить, а когда он пересек гудящее серое полотно, между ними снова пролегло сто-двести метров разрыва.       Всего лишь сто-двести метров — сократить их снова и в итоге все-таки изловить беглеца ничего не стоило, вот только Вася с основной дороги вдруг взял и резко свернул на боковой отрезок, ведущий к железнодорожному переезду.       Поезда тут ходили с завидным постоянством: пассажирские, скорые, товарняки; даже сейчас виднелся подсвеченный маяками красных фар хвост длинной очереди, выстроившейся перед шлагбаумом и заградительными щитами, и слышался тонкий, истеричный звон, оповещающий о приближающемся составе.       Вася, бросающийся наперерез машинам под колеса, мог попытаться проделать то же самое и с поездом, чтобы все-таки исхитриться и сбежать, и чья-то незримая ледяная рука отомкнула Игорю ребра, пробралась внутрь, сжала в кулаке мигом похолодевшее сердце.       — Стой! — заорал он, бросаясь за ним следом сломя голову. — Стой же ты! Вася!..       Он почти нагнал его снова где-то за двадцать метров до переезда.       Рельсы, поросшие травой, тянулись из дымчатой мари, из ощипанного подлеска, оставленного посреди города клочком растительности на скальной лысине, обочина под ногами подрагивала характерным тонким тремором, на понятном и простом языке земли подсказывая, что где-то на подходе идет тяжеловесный поезд.       Игорь видел его вдалеке — хвойно-зеленую гусеничную голову локомотива, движущуюся так быстро, что становилось страшно.       — Вася!.. — срывая голос до надсадного хрипа, в отчаянии крикнул он.       Тот замер на подступах к рельсам, нехотя обернулся…       Его лицо было зареванным, измученными, пустым, глубоко несчастным.       Губы — кривящиеся, как у белого мима, — надломленно шевельнулись, что-то вывели неразборчивое.       Он вдруг не стал переходить через рельсы, а вместо этого свернул с дороги в траву и зашагал вдоль них навстречу стремительно несущемуся товарняку.       Понимая, что звать бессмысленно, Игорь побежал к нему, за ним, спрыгивая с ровной укатанной дороги через рытвины и кочки, чтобы срезать путь. На секунду Вася скрылся из виду за брошенной и наглухо замурованной железнодорожной будкой, а когда снова показался на глаза, то уже стоял на рельсах, прямо на пути у неостановимой стальной махины, в ужасе надрывающейся и ревущей тревожными гудками, и смотрел прямо на Игоря — тоскливо, обреченно, с солью вины, льющейся из глаз по покрасневшим щекам.       — Прости меня… — еле различимо прошептал он, и Игорь на сей раз услышал, отравился воздухом, а внутри всё сбойнуло, на мгновение разучившись жить и рассыпавшись на острые стекольные осколки.       Он рванул к нему как сквозь сон, где сколь бы быстро ты ни бежал, а остаешься всё на том же месте, и вопящий сиреной поезд шёл как в том же кошмарном сне — с бешеной прытью, с ускорением свободного падения.       Как так получилось, что в этом безумном, неестественно реальном кошмаре, после которого никогда уже не проснуться на мягкой подушке под теплым одеялом, Игорь все-таки первым добрался до Васи, ухватил его за руку, в ужасе дернул изо всех сил на себя, стаскивая с рельсов — оставалось загадкой и невозможным, немыслимым чудом.       Их обдало ветром и вместе с этим оглушило, столкнуло ударной волной, с силой швырнув на острую щебневую насыпь, и они скатились по ней в кювет. Над ними грохотали пахнущие мазутом и сталью вагоны, и от их близости содрогалась почва. Игорь не знал, не поломали ли они чего при падении, не вывихнули ли суставы, не потянули ли связки, не расшиблись ли в кровь — всё это не имело никакого значения, когда страх потери всё еще бился изнутри в виски красными молоточками.       Когда поезд прошел, и ветер в его хвосте на излете овеял их запахом креозота, угля и тончайшей гранитной взвеси, а гремящая связка тяжелых товарных вагонов затихла вдалеке, он осторожно приподнялся на локтях, ощущая себя измочаленным, разбитым и невесомым, и ухватил замершего под ним Васю за плечи, крепко стискивая их пальцами и в панике встряхивая так, как явно не следовало бы встряхивать после такого падения.       — Ты жив?! — заорал он ему в лицо, и с губ вместе с каждым словом срывались беззвучные сухие рыдания. — Жив ты, сука?! Вася?! Блядь, да что же ты за идиот?..       Он кричал на него и тут же целовал ему потрескавшимися, шершавыми губами пылающие и мокрые щеки, стирал с них пальцами дорожки слез и снова кричал от полнейшего бессилия.       — Я жив… жив… — лепетал напуганный не меньше него Вася-Василёк, часто всхлипывая и бессмысленно шаря изодранными ладонями по острому гравию, по земле, местами — смерзшейся и пыльной, а местами — подталой и грязной. — Я… прости меня… я не хотел… Не хотел!       Слезы у него все высохли, и он поднимал ходящие ходуном руки, накрывал прохладными пальцами вспухшие веки, сотрясаясь грудью от частых и прерывистых вдохов-выдохов.       — Ты что, совсем дурак, на рельсы лезть?! — ругался на него Игорь, нечеткими движениями поднимаясь сам и помогая трясущемуся Васе подняться на ноги следом. — Ты понимаешь, что едва не умер?! Понимаешь, что тебя почти сбило поездом?!       — Я не знаю… я знаю… — только и бормотал впопад и невпопад несчастный Вася, призрачно-белый от шока и запоздалого осознания всего случившегося. Игорь крепко держал его за шиворот, тащил за собой, уводя подальше от опасных рельсов, и он покорно шел, чуть прихрамывая, спотыкаясь в кочкарнике, заплетаясь стопами в жухлой траве и оскальзываясь на редких лужицах льда.       — Зачем под поезд полез?! — еще раз с криком спросил его Игорь, на секунду останавливаясь и хорошенько встряхивая дурного Васю-Василька. — Можешь мне ответить? Чего ты этим доказать хотел?       — Ничего, — промямлил Вася. — Ничего не хотел!.. — в отчаянии повторил он. — Я же испортил всё, ты сам знаешь, что я испортил!.. Эта рыжая… которая выселять грозилась…       — Да и похуй! — рявкнул Игорь, снова его встряхивая, но уже не с такой зверской озлобленной силой. — Похуй на нее и на всё! Как вышло — так и вышло! Всякое в жизни бывает — и что, под поезд сразу из-за этого?! Ты совсем ебанулся, Василиса? Ты, конечно, прекрасный, но уж точно не премудрый.       — Ну и что, — всхлипнул Вася, глотая воздух пересохшим ртом. — Я и не претендую. Мне просто страшно было, что ты меня… за квартиру… что ты меня бросишь за всё, что я натворил. А это хуже, чем тогда было, когда меня первый раз бросили. Я же сдуру с тобой совсем поверить успел, что ты меня всегда любить будешь…       — Всегда буду! — яро и рассерженно откликнулся Игорь.       — Но ведь квартира же… — в отчаянии пролепетал Вася. — Моя мамка убила бы за квартиру. Не образно, а реально убила бы…       — Ну так я — не твоя мамка! И квартира — наживное, — чуть помолчав, спокойно ответил ему Игорь. — Ее продать можно на крайний случай. Пошли… Домой пошли, сказал! Ничего она нам не сделает! Не сегодня, по крайней мере. Тут потрудиться еще нужно — всех изловить, всем рассказать, поддержкой заручиться… Пусть себе трудится… А мы с тобой уедем, Василёк. Слышишь? Уедем мы с тобой отсюда. Насовсем. Не получится у нас здесь ничего хорошего. Дай чуть времени, с делами разобраться и договориться с людьми…       Он брал Васю за руку, сцеплял с ним подрагивающие пальцы, перемазанные в земле и щебневой пыльце, и вел за собой обратно — мимо перекрестка, мимо паркинга, мимо древней и ветхой церквёнки с поблекшей граненой крышей и слепящим золотым куполом — к домам, к рябинам, к школьной ограде, а мир вокруг них притворялся благосклонным и тихим.       Играли дети во дворах, и им этот мир с насмешкой подносил в ладонях всё лучшее, но не предупреждал, что это только до поры до времени. Старушки сбивались в кучки, что-то яростно обсуждали, щебетали, как воробьиная стая, и им он подавал на подносе почтенную старость, но не говорил, что она безысходна. Женщины выгуливали коляски с голубоглазыми несмышлёными грудничками, и грудничкам мир нашептывали на ухо лживые сказки о том, что он добр, что они здесь долгожданные гости, и покрытые блёстками стекляшки с осыпающихся новогодних ёлок переливались для них, как ослепительные нимбы из углов нищей церкви.       И где-то там, наверное, был Бог — может, смотрел с грустью со старинных икон, а может, побирался на паперти: Он ведь был неподобающе одет и не умел креститься, вот Его и прогнали из церкви вон.       Тоже кому-то показался не таков.       Ненормальный какой-то, и всё у Него было непонятно, дико, не так.       Ну совсем не как у людей.