Dances with Horses (of Apocalypse)

Джен
G
Завершён
20
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
4 страницы, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
20 Нравится 2 Отзывы 1 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Первый был рыжим, и во времена инквизиции его бы сожгли на костре, не обратив ни малейшего внимания, что тонкие, резкие черты лица выдают в нем мужчину, а не ведьму. Вы же знаете этих ведьм: готовы на любые ухищрения, лишь бы выйти сухими из воды. Второй был грустным. На его щеках алыми разводами пощечин мерцал закат. Лицо Поллюшн расплылось в улыбке: море в этом месте имело такой нездоровый цвет, что впору было думать, будто Армагеддон наступил и океаны закипели. В нескольких милях к западу море вылизывало грязные бока заводских труб, но здесь, в шорохах подступающего вечера, всё казалось оторванным от реальности и выдранным из потока времени. У рыжего были чёрные крылья (это обман зрения, Поллюшн трёт глаза, и они воспаляются ещё сильнее, словно жаждут доказать, что принадлежат человеку), технически он был демоном. Второй — технически — был ангелом. (Поллюшн скалится: о, я люблю технику, от неё столько вредных выбросов...) Волосы цвета пшеничной муки залило алым мерцанием, и он стал похож на заблудившегося в реальном мире персонажа старого мультфильма. Первый говорил, указывая на два дерева на берегу, которые склонились друг к другу: одно лежало в развилке толстых ветвей другого, и по одиночке они давно бы рухнули. Деревья были совершенно иссохшие, их кора от химических выбросов приобрела синеватый оттенок. — В те дни, когда мне становилось страшно… — слова выползали из его рта через силу, как будто ему больно открывать рот и шевелить языком, произнося подобные вещи. — Когда мне становилось одиноко. Когда я думал… боялся, что ты никогда больше не объявишься. Я приходил сюда. И мне казалось, что это — мы. Что ты — то светлое дерево, более сильное. Видишь, у него такие пышные ветви, даже без листьев оно выглядит внушительно. Второй задумчиво смотрел на деревья, словно не собирался отвечать или давно уже дал все ответы. Но он все же заговорил: — Поначалу я ужасно расстроился, что ты привёл меня именно сюда. Такое место, знаешь ли. Где не осталось надежды на выживание. Где всё кричит о полном истреблении. Но я теперь вижу, что это не так. Возможно, эти деревья остались бы вместе, даже если бы Армагеддон случился. Представляешь, кусок расколовшейся планеты с двумя обугленными деревьями дрейфовал бы по космосу, и все, кто его населяет, понимали бы, что это нечто …непостижимое. — Они стоят здесь испокон веков. Нет, конечно, не испокон. Но они засохли задолго до того, как построили завод. Разве что их кора приобрела этот нарядный оттенок… Поллюшн мрачнеет: всегда обидно узнать, что мир не вращается вокруг твоих грязных уловок, а использует их для украшения. — Они стоят благодаря демоническому чуду? — второй нахмурился, утрачивая всякое внешнее сходство с ангелами: закатные лучи словно вымазали его губы липким вишневым блеском. — Если только причислять любовь к демоническим чудесам, — едва заметно улыбнулся демон. Мне хочется пригласить его на танец. Но он бессмертный, а бессмертные со мной не танцуют. Начнём с того, что они — не существуют. Но что есть существование, как не танец в песке вечности. Мы стоим на холме, откуда открывается отличный вид на завод — отраду воспаленных глаз Поллюшн и заодно важный стратегический объект в моей хореографии. Чтобы развеять скуку, я рассказываю историю о тех двоих на берегу — бессмертных героях, живущих смертную жизнь. Возможно, когда она — созерцательность (засохших деревьев), размеренность (поездок на ретро-автомобиле), предсказуемость (вечерних теленовостей) — им наскучит, они пригласят меня на танец. Если бы Бог был_а в состоянии рассказывать истории, он_а рассказал_а бы что-то более реалистичное. Но на войне место остаётся только Героям, и только их Война приглашает на танец, пусть даже и последний. Я прикуриваю от своего меча. С почтальоном это была просто шутка, на самом деле я могла просто протянуть руку — но тогда я скорее всего случайно взорвала бы слишком много городов. Возможно, белокрылый тип (технически он не имеет права никого обманывать, но его крылья — точно такой же обман) потребует вернуть ему меч, но возвращать подарки — дурная примета, да и не он мне его подарил, а люди. Люди плохие танцоры, знаете ли. Поллюшн смотрит на меня слепыми зеркалами зрачков и тянет хрипло: «Не могла бы ты вернуть мне мою корону. Пожа-алуйста-а». Пластик душит китов, и они не могут петь. По шее Поллюшн тянутся мелкие буквы татуировки "i become so numb". Можно было бы посмеяться, но мы не шутим (шутка про почтальона принадлежала не нам). В бухгалтерии перепутали накладные, и чувство юмора не довезли. Я снимаю корону и перестаю ощущать себя принцессой никчемной страны — любой из тех, что производят больше оружия, чем любви. Если бы мы разговаривали сейчас с теми двумя, они, несомненно, оценили бы каламбур. Люди думают, что их создал_а Бог, и что Нас создал_а он_а же, и что Землю... Ах, погодите-ка, они же уже доказали, что Земля случилась сама собой миллиарды лет назад. Но любовь и оружие по-прежнему кажутся им изобретением Бога. В книгах нас всегда рисуют вчетвером, но технически смерти не существует. Как не существует и бессмертия. Рыжий тип с чёрными крыльями смотрит на меня в упор. Вернее, он бы смотрел, но его желтые, как только что отлитые пули, глаза затопили слезы. Песок. Ему в глаза летит песок из-под копыт моей несуществующей лошади. Вы знали, что лошадей на войне умирало гораздо больше, чем людей? Даже если я совру, вы не сможете опровергнуть мои слова. Вам не с кем будет спорить. Возможно, Вальхалла существует, и туда уходят все лошади и дикие звери, павшие от войны, а не от голода. Танцуют там на вырубленных в скальной породе полах, выбивая искры. Хотя он не принимает моего приглашения, порой я все равно танцую для него, потому что он может оценить красоту хореографии. Он её видит, его зрение заточено под вечность. Ему чуть больше лет, чем мне: ангелов в отличие от людей действительно создал_а Бог. Нас же создали люди — чуть раньше, чем Он_а сумел_а наконец осознать существование всего Сущего. Ох, кто бы за мной записывал эти каламбуры. В бессмертии есть свои минусы: ты (ангел, Бог, демон, кто угодно) не записал важные вещи, потому что не умел писать, а теперь нанизываешь бусины своей памяти на неверную нитку. Подчиняешь свое бытие неверной логике. Веришь в предначертание и в то, что до создания планеты было какое-то восстание. В начале было Слово, и Слово стало Богом. Но Слово родили люди, и они же родили Войну, Голод, Чуму… Бог родил_а ангелов по образу и подобию людскому, ангелы увидели мой меч и захотели себе такие же. А потом уже была вся эта заварушка с Эдемом: люди изобрели синтаксис и начали задавать вопросы. «Ты так на меня смотришь, что я теряюсь: ты это всё и без меня знаешь, или я сказала что-то, что ты теперь хочешь отознать обратно?» — ржу я в лицо Поллюшн. Поллюшн неопределенно взмахивает грязными ладошками и кривит маслянистый рот. Рыжий тип хотел бы, чтобы его дружок, который обожает танцы, тоже смотрел на меня, но тот не может. У него такое хорошее зрение, что он предугадывает каждое моё движение и сгибается пополам. Поллюшн улыбается, но вскоре красивое бледное лицо прорезает разочарование: ангела не тошнит, он просто плачет, хватая ртом воздух, как голодные лошади хватают подачку, не зная, что их ребра вот-вот порвут шкуру и смерть съест их заживо. Люди думают, что Голод создал_а Бог, но Голод, который так падок до обездоленных домашних животных, не верит в Бога — единственный из нас. Он закоренелый язычник, и его любимое развлечение — грабить идолы, которые до сих пор одаривают самой вкусной едой. Голод любит лошадей и заплетает их гривы в дьявольские косички из шести прядей. Дьявола не существует: большой демонский начальник, которого разозлили мои несостоявшиеся партнёры по танцам, просто сгорел на работе и теперь хронически болеет. — Хьюстон, у нас проблемы, — тихо произносит рыжий. — Мой ангел опять грустит. Срочно организуйте нам эвакуацию на Альфу Центавра. — Не стоит, дорогой. Можем подняться на ту гору. Только никаких танцев. — И никаких гор, пожалуйста, — его голос теряется в алой круговерти лучей, тянущих пальцы к его горлу. — На меня порой накатывает ощущение, что мы всё еще стоим там, у ее подножия, и в отличие от его учеников никуда не можем уйти, хотя его тело истлело и осыпалось пылью, и мир провернулся вокруг своей оси уже больше двух тысяч раз… — Я понимаю, о чем ты говоришь, — тихо соглашается ангел. Голод умирает где-то во глубине своих любимых таёжных снегов. Люди больше не верят в него, и он глодает кости отрубленных лошадиных ног. Чернокрылый тип, сколько я его помню, ненавидел лошадей. Упрямо ходил пешком, выдумывал дурацкие маршруты по воде, лишь бы не ехать верхом или в экипаже. Когда родились автомобили (кажется, это был День Рождения Поллюшн), он так засиял, что его улыбкой можно было заряжать воду. Какая жалость, что он этого не знал, мог бы сделать себе нелегальные запасы святой воды. Демоны все еще растворяются в святой воде только из-за её названия. Демоны — последние в мире, кто ещё верит в Бога. Ангелы не верят — они Богу служат, «мы просто выполняем свою работу, ничего личного». И те, и другие неплохо так промахнулись со своим непостижимым планом. Чуть было не назначили его постижимым: Армагеддон наступает, мы побеждаем, планета распадается на атомы (вместе с не реагирующим на входящие сигналы Богом, надо полагать). Рыжий тип сказал своему другу, что их бывшие (правильнее сказать: несостоявшиеся, учитывая, что эти двое живут на планете чуть ли не с рождения) соратники вернутся, потому что население планеты нанесло им смертельное оскорбление. Несколько десятилетий назад Поллюшн пришлось серьезно пересмотреть свои приоритеты. Очень красивый взрыв тогда получился над речкой. Люди умирали на протяжении многих лет, мне такое даже и не снилось (Война никогда не спит). Земля вокруг атомной станции до сих пор непригодна для человеческой жизни. Поллюшн возвращается туда снова и снова. Кажется, я знаю, откуда эта ненависть к океанским жителям. Похоже на сублимацию. Отрицание невозможности соответствовать своему предназначению. Поллюшн не обладает ни каплей человечности — что есть, то есть. (В отличие от меня, которая, как известно, родила героизм, гуманизм и гедонизм… А, нет, гедонизм придумал этот ангел, ему нужно было лаконичное слово для не очень смертных грехов). Но в Рыжем Лесу живут звери. Они не боятся людей, не боятся Голода: однажды он пришел туда и вынужден был спасаться бегством от табуна жирных песочно-рыжих лошадей, которые угрожали сожрать его живьем — если бы у него было хоть немного мяса на его несуществующем теле. Поллюшн бродит по лесу, таскает на руках тяжелых пушистых белок, чешет за ушами тонкошеих оленей и криво улыбается, принюхиваясь к отравленной земле, которую набирает в горсти, прячет в карманы — просто на всякий случай, никогда не знаешь, когда подвернется удобная возможность. После того, как Земля не раскололась, а мы — да, мне стало ясно, что чернокрылый тип отнюдь не ненавидел лошадей. Он ненавидел то количество боли, которое они испытывали, стоило им ступить на людские дороги. Любая уважающая себя религия утверждает, что животные не отправляются к Богу после смерти, и в ад не отправляются тоже. Но религия демонам не указ, и демон чует любую боль — так же, как Война чует героизм и протягивает свои тысячи рук в его направлении. Говорят, лошадь идет на боль. Другу ангела не хотелось иметь с лошадьми ничего общего, не хотелось идти на боль. Он шел туда, где любовь. Так он нашел эти дурацкие деревья (если завод взорвут во время надвигающейся войны, они все равно сгорят!). Как и мы с Поллюшн, они выбрали свою сторону (в отличие от нас они сделали это заблаговременно): она круглая, воняет выхлопными газами и сосновой смолой, на ней опасно жить и обидно умирать. Когда объединенные войска разъяренных ангелов (пожалуй, все они к тому времени дослужатся до высших чинов, в которых и сами не могут разобраться ввиду непостижимой путаницы ангеловой иерархии) и утомленных демонов (чья мать анархия бросила их на произвол судьбы, поэтому они считают себя детьми террора) придут на Землю сражаться с человечеством, мы будем ждать их. Я даже разрешу дружку рыжего помахать моим мечом, если сам рыжий согласится станцевать со мной что-нибудь, кроме танго. Ночь слизнула последние отблески кармина с лица белокрылого, и он снова стал похож на ангела. В темноте его крылья видны невооруженным человеческим глазом, но люди не особенно верят своим глазам, так что едва ли кто-то обвинит его во лжи или ведьмовстве (что для ангела — одно и то же). Взявшись за руки, эти двое пошли прочь от моря, к припаркованной где-то посреди неизвестности машине. Они забывают, как не быть людьми, забывают, зачем еще недавно щелчком пальцев переворачивали привычный ход вещей. Чтобы оказаться здесь, они проехали несколько сотен миль, плыли на пароме, снова ехали. В начале путешествия, мрачным демонским вечером, рыжий ждал своего друга под фонарем на центральной площади небольшого городка, а когда тот появился, капризно протянул: «Ты опоздал, ангел. Я совершенно продрог». У них обоих все еще есть крылья (которых на самом деле не существует), но они — люди. Только люди перед лицом неизбежного и окончательного выбора выбирают Землю. Двое поднимают глаза и смотрят, как я танцую, прожигая босыми пальцами толстую кожу городов, — но продолжают верить, как могут только люди, не в меня, а в любовь. Которая существует.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.