***
Страшная гроза сотрясает ночное небо, разрывая тьму ослепительными вспышками молний и прорезая воздух оглушительными раскатами грома, которые не в силах как следует заглушить даже стены дома с наглухо закрытыми окнами. Но внезапно отдаленный шум бури пронзает внезапно раздавшийся в сонной темноте детский испуганный крик. Он доносится из маленькой спальни, надрывной и резкий, и уже пару мгновений спустя слышится мужской голос и торопливые шаги. Неожиданно вспыхивает яркий свет, ослепляя лежащего в кроватке мальчика. А в следующую секунду сильные руки подхватывают его, крепко прижимая к себе. — Тише, малыш. Все хорошо, мы здесь, мы уже здесь, — Марк успокаивающе поглаживает его по голове, заглядывая в глубокие голубые глазки. Мальчик уже не кричит и не плачет, но вспышка страха отражается в горячих слезах, оставшихся на щечках, которые мужчина заботливо и осторожно смахивает кончиками пальцев. — Что такое, Луи? Испугался? — Папа… — сонно, с придыханием бормочет ребенок, кажется, даже не замечая этого. И сердце мужчины невольно сжимается. Луи не был его кровным сыном, но не полюбить его как родного было просто невозможно. И даже несмотря на ситуацию слова малыша прочно впечатываются в его сознание. Ведь это слово так редко срывается с губ сына Джоанны. — Я хочу к маме. Пойдем к маме. Марк относит мальчика в другую спальню и укладывает на середину широкой кровати, где со взволнованным и встревоженным лицом сидит Джоанна, подскочившая вместе с ним, как только в темноте раздался крик сына. Едва увидев его, девушка, кажется, выдыхает с облегчением и вновь ложится рядышком со своим главным сокровищем, которому идет уже шестой год. Нежно целует в лоб, оправляет пижамную рубашечку, пока Луи сворачивается калачиком на бочок. — Страшный сон, милый? Или ты испугался грозы? — спрашивает она, пока Марк отключает свет в спальне Луи и возвращается обратно. — Уже нет, — отвечает малыш, чувствуя, что страх его моментально ушел. — Я хотел, чтобы тебе тоже не было страшно. — Конечно, мне не страшно, детка. Со мной же ты, правда? — ласковая рука мамы приглаживает мягкие волосы. И глаза мальчика начинают вновь слипаться. — А теперь засыпай. Спи крепко, Медвежонок Бу. Я люблю тебя! Лежа между Джоанной и Марком, Луи плавно погружается в сон, и сердце его наполняется спокойствием и простым детским счастьем. Пока мама рядом, и он может чувствовать ее любовь, ничто не способно его испугать.***
Сердито пиная первый попавшийся на тротуаре камешек на пути к родному дому, Луи раз за разом утирает рукавом куртки кровь над верхней губой. Разбитый нос — довольно легкая расплата, даже несмотря на то, что слабое кровотечение пока не утихло, и ужасно саднит переносицу. Гораздо больше мальчишку беспокоит то, что ждет его по приходу домой. Он впервые получил настолько суровый выговор от старшего учителя за то, что впутался в драку прямо в школе. Самое обидное, что его даже не было среди зачинщиков — все получилось само собой, когда Томлинсон вступился за своего друга. А в итоге теперь и в его дневнике красуется кричащее замечание с подписью. Ну да ладно — несправедливость куда страшнее разбитого носа и испорченной страницы дневника. Но вот мама… Достигнув наконец своего дома и с поникшим видом пройдя через калитку, Луи тяжело вздыхает, прежде чем открыть входную дверь. Ему ужасно не хочется расстраивать маму — она так устает, возясь с маленькой Лотти и крошкой Физзи, а тут он со своим талантом влипать в различные истории. Но вот, едва сбросив с ног кроссовки, мальчик слышит голос мамы, зовущий из гостиной: — Луи? Подойди, пожалуйста, сюда. Все слабые признаки надежды обреченно рухнули, и, даже не пытаясь скрыть своего виноватого вида, он послушно заходит в гостиную. Джоанна стоит посреди комнаты, секунду назад опустив крошку Физзи на диван, пока Лотти, до этого момента радостно хлопавшая в ладошки при виде младшей сестренки, с непосредственным детским любопытством пронзает старшего брата внимательным взглядом огромных голубых глаз. Рассказывать самому, что случилось, просто нет смыла — уже по лицу мамы Луи видит, что та прекрасно все знает. Не иначе как из школы позвонили еще до того, как он успел вернуться. Глаза мальчишки виновато опускаются в пол. — Луи, что случилось в школе? Можешь объяснить, зачем ты ввязался в драку? Двое старших ребят, Лу!.. — Прости, — прикусив губу и надеясь, что кровь уже не идет так сильно, Луи на всякий случай шмыгает носом и вновь поднимает чистые глаза на маму. — Но они бы совсем избили его, если бы я не вмешался. Их двое, и они старше. Так ведь нечестно! Что мне оставалось делать? — Постараться придумать что-то другое, нежели драка, — все так же спокойно ответила Джоанна. Она никогда не повышала голос на детей и в любой ситуации оставалась терпеливой, понимающей и заботливой матерью. И очень не любила, когда приходилось сердиться на них. Но Луи было почти двенадцать, и ей, к сожалению, порой приходилось строго отчитывать сына за более серьезные провинности. — Прости, мама, — повторяет мальчик, в который раз проводя рукавом под носом и даже не замечая, что манжета уже давно покрылась смазанными пятнами крови. — Я постараюсь в другой раз. Я больше не буду, правда! Женщина мягко улыбается, подходя ближе и ласково приподнимая подбородок сына, внимательно рассматривая оставленные дракой последствия. Разбитый нос почти перестал кровоточить, но переносица грозиться к завтрашнему утру посинеть, если срочно не предпринять что-нибудь. — Я верю, дорогой, — произносит она, все еще осматривая лицо мальчика и получая в ответ невольно растянувшуюся на губах примирительную улыбку. — Пойдем, приведем в порядок твой нос. И бегом обедать, — мамина рука тепло приобнимает его за пока еще хрупкие плечи, сопровождая в ванную. — Ох, Лу, ну до чего же ты у меня неугомонный! Джоанна и не замечает, как сама улыбается своим словам, а с губ Луи срывается короткий смешок. Ему становится так удивительно легко, что кажется, будто он способен на совершенно любые подвиги.***
Луи неподвижно сидит за письменным столом в своей комнате, уставившись пустым взглядом в окно, и лихорадочно соображает, как ему теперь лучше поступить. Он никогда не погружался в учебу слишком глубоко — для него школа всегда была прекрасным местом для общения и времяпровождения с друзьями, но сейчас, накануне окончания года, он едва ли не впервые всерьез подумал том, что ему следовало быть немного усерднее. Оставались считанные недели, а ему вполне реальной перспективой светил «неуд» сразу по двум предметам — и это не говоря уже о других отметках. Но даже перспектива оставления на второй год не беспокоила его так сильно, как предчувствие реакции мамы на такие «новости». Тихонько обреченно застонав, Луи опустил подбородок на сложенные на столе руки. Ему до ужаса, до боли не хотелось расстраивать ее. Он и так порой бывал не особенно примерным, а теперь еще и серьезный провал по учебе. Что же теперь она ему скажет? И как вообще признаться ей в этом? Джоанне было очень непросто, а в особенности сейчас, когда на руках у нее были крошки-близнецы Фиби и Дэйзи. И хотя Марк был отличным отцом и мужем, она все равно сильно уставала. Возможно, у Луи и была бы возможность попытаться скрыть все от нее хотя бы на некоторое время, но мама никогда не обделяла своим вниманием ни одного из своих пятерых детей, и он прекрасно понимал — не сегодня-завтра Джоанна так или иначе узнает обо всем сама. Да и врать, честно говоря, ему не хотелось. С такой мучительной цепочкой рассуждений Луи очень быстро пришел к окончательному выводу: нужно сказать самому, причем как можно раньше. И в конце концов чувство глубокой привязанности и любви к маме пересилило в нем чувство стыда и страха. Собравшись с духом, подросток поднялся на ноги и медленным шагом направился в кухню. Женщина как раз хлопотала над ужином, раз за разом отвлекаясь, чтобы прислушаться к тому, как малышки играют в гостиной, или мимолетно заглянуть в комнату, убеждаясь, что все в порядке. Когда ее сын оказался на пороге кухни, она стояла спиной к двери и не сразу услышала осторожные шаги. Глубоко выдохнув, Луи сел у обеденного стола и довольно тихим, по сравнению со своим обычным, голосом окликнул: — Мама… — Да, Лу? — она обернулась, ловя своим взглядом его, и мальчик невольно на секунду опустил глаза. Она произнесла это так же нежно и ласково, как и всегда. А он собирался рассказать, что почти провалился как минимум по двум дисциплинам. — Я хотел… В общем, мне нужно кое в чем признаться, — Джоанна с ожиданием смотрела на него, и Луи, чуть сжав пальцы рук, наконец сказал: — Мне светит сразу два «неуда». Почти наверняка. — Я знаю, — спокойно произнесла вдруг мама, совершенно сбив сына с толку. Он изумленно вскинул голову, ища строгость или недовольство в ее лице и не находя ни того, ни другого. Женщина опустилась на стул прямо напротив него и продолжила: — Мне позвонили из школы. Честно признаться, удивляться тут было нечему — Луи и без того предчувствовал, что подобное могло случиться. Хорошие новости из школы обычно приходилось приносить самостоятельно, а вот стоило только допустить какой-то внушительный промах, как он тут же становился известен родителям еще до того, как твоя нога переступит порог родного дома. Но вот чего он все-таки не мог предположить — мамино абсолютное спокойствие. — Прости, мам, — вздохнул он, вновь виновато потупившись. — Я знаю, что сам в этом виноват, просто… Все-таки не думал, что совсем провалюсь. — Луи, — прервала вдруг мама все тем же мягким голосом, в котором, впрочем, отчетливо звучала и настойчивость. — Но это еще не значит, что ты совсем провалился. У тебя все еще есть немного времени, чтобы постараться подтянуться. Ведь все не так безнадежно, правда? — Ты правда думаешь, что я смогу исправить это за две недели? — с сомнением спрашивает он, но голубые глаза незаметно для него самого невольно загораются надеждой. В таких ситуациях мама обычно оказывалась права, и если даже она не сомневается, что он действительно еще может исправить свои отметки… — Просто постарайся и сделай все, что в твоих силах, родной, — с твердой уверенностью убеждает она, так привычно и ласково проводя рукой по его волосам, что Луи не может сдержать мимолетную улыбку. Даже несмотря на то, что Джоанна всегда была понимающей и невероятно доброй, он все еще не может до конца поверить, что она всерьез не рассердилась на него. Ведь в нынешнем положении по учебе была лишь только целиком и полностью его вина. — И если ты действительно приложишь усилия, я уверена, что у тебя все получится. — Мам, обещаю, я все исправлю, правда. Я буду очень стараться. И… — Луи вдруг поднимается на ноги, чувствуя, как на душе у него становится на сотню тонн легче, а в груди невольно разливается тепло, подходит к маме и с почти детской непосредственностью, искренне и безо всякого стеснения крепко обнимает ее, добавляя: — Я люблю тебя, мам! — И я люблю тебя, Бу, — солнечно улыбаясь в ответ, она принимает сына в объятия, ласково поглаживая по спине. — Старайся, дорогой, и все будет хорошо. И Луи ясно понимает, что она права. Какими бы ни представлялись варианты исхода в его воображении, пусть и обычно оптимистичном, пока мама в самом деле верит в него, все обязательно получится.***
Один за другим, парни покидают сцену, уходя за кулисы с чувством абсолютного восторга и колоссального облегчения в душе, оставляя все меньше и меньше шансов другим быть так же избранными в следующий этап. Имен становится все больше, и в какой-то момент, одобрительно похлопав кого-то из них по плечу, Луи вдруг понимает, что, вероятно, так и не услышит своего. Вновь вернется домой, так и не сумев по-настоящему стать частью X Factor. Взгляд его невольно смещается вглубь зала, в знакомом направлении, и без труда отыскивает маму. Она сумела приехать, они все сейчас здесь, смотрят на своего сына и брата с замиранием сердца и нетленной надеждой в груди, а у него самого, кажется, начинают предательски трястись коленки. Джоанна улыбается, уверенно кивая ему и продолжая поддерживать жестом одобрения, но, услышав очередное имя и поняв, что следующее будет последним, Луи только лишь отрицательно качает головой, украдкой так же жестом словно отвечая: «Нет, это значит нет. В этот раз снова ничего не получилось». Следующие пятнадцать минут для него проходят словно в бесконечном эйфорийном тумане. Его сердце едва не разрывается от восторга, широкая улыбка никак не сходит с лица, а абсолютно изумленный и счастливый крик, кажется, лишь чудом не превращается в бесконечный поток, вырывающийся из груди. Он крепко обнимает Гарри, прекрасно слыша, что тот плачет, и ничуть не может винить его, чувствуя, как и у него самого предательски щиплет глаза. Пытается обвить руками и всех остальных, даже не замечая, как это непросто. Они восторженно кричат, крепче стискивают друг друга, едва не повисают один на одном, не в силах в самом деле поверить в этот невероятный шанс. Они знают друг друга совсем недавно, кого-то меньше, кого-то больше, но чувствуют себя так, точно само небо связало их вместе, неожиданно указав общее для всех направление. — Мам! Мама! Я не могу поверить! Черт возьми, я просто не могу в это поверить! — с этим восторженным криком, покинув сцену, Луи наконец вылетает из-за кулис к своей семье и сразу же крепко обнимает Джоанну, получая счастливый, ласковый материнский поцелуй в щеку. — Ох, милый, только, пожалуйста, не выражайся, — со смехом просит она, выпуская сына из объятий и с чувством безграничного счастья глядя на то, каким изумленным восторгом горят его светлые глаза, какое эйфорийное возбуждение охватывает все его существо. — Это здорово, Луи! Просто прекрасно! Я так горжусь тобой, дорогой! — Теперь у нас обязательно получится! Мы сделаем все, чтобы получилось! — восторженно восклицает он, обнимая своих ошарашенных сестренок, и Джоанна не может сдержать трепетное колочение сердца. Она так любит его, своего маленького, но уже почти совсем взрослого мальчика, и бесконечно гордится им. Его азарт, это безграничное восхищение и жажда работать, максимально выкладываться ради новой цели сравним разве что с тем, что испытывают сейчас Найл, Гарри, Зейн и Лиам. И, не в силах оторвать глаз от пяти воодушевленных юношей, Джоанна делает их общую фотографию. Чтобы навсегда оставить память об этом моменте. И Луи понимает, в какой-то момент полностью осознает, что у них действительно все получилось. Не сразу — многим позже. Когда X Factor остается позади, когда они пятеро вновь и вновь выходят на сцену, видя искреннюю восторженную отдачу зрителей. Когда проходит через непростой и ответственный этап, как и все парни, покидая родной дом и переходя к самостоятельной жизни в таком юном возрасте. Когда они, продолжая безостановочно работать и работать, все дальше растут как группа, когда собирают все большие и большие залы, не до конца признавая, что являются причиной творящейся вокруг истерии. Когда ярко врываются в этот мир как единое целое, уверенно шагая по своему новому пути. Все вместе, в одном направлении.***
Горячий ком застревает в горле, не давая вдохнуть, а сердце же наливается тяжелым, ледяным свинцом и словно прочно пристегивает его к земле. Луи сидит в больничной палате, всякий раз навевающей на него тихий, порабощающий ужас, который не вырывается наружу лишь ценой невероятных усилий над собой. Он кошмарно устал, напрочь выпал из жизни, не помня досконально даже того, как проходили все эти последние дни. Только эти холодные стены, палату, тихо гудящее оборудование и такое родное, но болезненно бледное лицо, всякий раз заставляющее безжалостные оковы стискиваться где-то в области сердца. Она уходит, угасает, отчетливо понимая, что уже ничего не изменить. Они отказываются верить, не желают признавать этого, бездумно повторяют, что все будет хорошо, но в самых потаенных уголках разума понимают, что ошибаются. Она уходит, а вместе с ней, как будто уходит надежда, любовь и вера в будущее. — Мам… — предательски дрогнувшим на секунду голосом шепчет Луи, трепетно сжимая ее ладонь в своих. Джоанна смотрит на него ясными светлыми глазами, в которых — ни тени сожаления, сомнения или страха. Только уверенность, твердая и непоколебимая, и отчаянная вера в него и в каждого из своей семьи. Он не понимает, почему вообще они сейчас говорят об этом его выступлении на X Factor. Оно должно было стать его первым сольным выходом на сцену. Но какое теперь это имеет значение? Что вообще может сейчас иметь значение, кроме его ангела, которого так невыносимо скоро и больно забирают от них всех? И никто, абсолютно никто не может этому помешать. — Как ты вообще это себе представляешь? Как, черт возьми, я должен это сделать? — Просто, черт возьми, иди и сделай это, Луи! — вдруг произносит она в ответ, и сын изумленно вскидывает голову, вновь ловя ее взгляд своим. Никогда прежде он не слышал, чтобы мама хоть как-то выражалась. Она всегда упрекала его самого за это. — Ты можешь это сделать, родной. Я знаю, что можешь! И ты прекрасно это знаешь. — Мама, — он вдруг качает головой, совсем так, как и шесть лет назад, точно пытаясь сказать: «Нет. В этот раз ничего не получится». — Я знаю, что должен быть сильным, я должен сделать это ради девочек и ради малышей. Но… Я не уверен, что смогу без тебя. Я… — Лу, я всегда буду с тобой, милый, — нежно и мягко произносит она, и ее легкая рука так мучительно знакомо, ласково ложится на его щеку, что Луи с огромным трудом в который раз сдерживается, чтобы открыто не расплакаться. — Я всегда рядом со всеми вами, мои хорошие, и буду оберегать вас так же, как прежде. Я люблю вас всей своей душой! — глаза, такие родные, близкие, любимые глаза блестят, наполняясь непрошеными слезами, но сдерживая их так же, как и те, что сейчас смотрят в них. Руки мамы притягивают сына ближе, прося наклониться. И Джоанна оставляет на его лице наполненный всей ее материнской заботой и нежностью поцелуй. — Я люблю тебя, Медвежонок Бу. С тех пор, как мне было восемнадцать. И я всегда буду с тобой. Что бы ни случилось. С трудом сглатывая, Луи бережно обнимает ее в ответ, слыша, как быстро бьется ее сердце, ловя ритм его собственного. Как будто тоже понимает, что биться ему осталось совсем немного. Но он верит, искренне, слепо, не требуя ничего большего, верит ее словам, зная, что они — самая святая истина. Ему отчаянно хочется отдать собственную жизнь в обмен на ее. И хотя сердце его разрывается от обжигающей боли, душа упорно верит каждому слову и звуку. Потому что навечно хранит в себе ее материнскую любовь, безграничную и самоотверженную. Любовь, благодаря которой ничто не способно его сломить.