Бесстрашные

В этот день не было и не могло быть на свете ничего более ясного и мирного, чем лучезарное Эгейское море, расстилавшееся под стоявшим в зените солнцем. Сверкала водная гладь; чайки чертили быстрые зигзаги вокруг кораблей, напоминая о близком береге и доме, и о родных, что ждут моряков, не сводя глаз с горизонта. Попутный, бодрый ветер наполнял паруса, и тяжелые суда летели, словно на крыльях, спеша к невидимому пока причалу. Казалось, сами боги благосклонно взирают с небес на гордых троянцев, и, прекраснейшая из прекрасных, Афродита улыбается им, смиряя блеском своей красоты мощь морской стихии. Парис стоял на корме, там, где тень паруса ложилась на золотую от солнца палубу, оберегая глаза от ослепительных солнечных лучей. Его парадные доспехи сияли, как и темные, живые глаза; ветер развевал черные кудри. Он смотрел на ту, что бесстрашно вышла к перилам, купаясь в золотом свете, — на Елену, свой приз, свой трофей, свою добычу. Ее волосы, завитые и подобранные в хитроумную прическу, затмевали блеском и солнечный свет, и золотые украшения, отягчавшие ее уши, шею, голову и запястья. Талия ее под тонкой тканью напоминала ствол молодого кипариса, а очертания фигуры заставили бы в бессилии опустить резец самого талантливого скульптора. Ей не было равных ни среди земных женщин, ни среди олимпийских богинь, и она бросила все, захваченная страстью к нему, Парису, оставила дом, и мужа, и страну и ступила на чужой корабль, который увозил ее в неизвестность. Парис был счастлив и горд собой. Единственное, что омрачало его чело, были мысли о брате. Гектор любил его, любил так, как только может старший брат любить младшего; но нередко он упрекал Париса, говорил, что его поведение, его поступки могут иметь последствия, которые тяжким бременем лягут не только на него самого, но и на весь их народ. Парис верил брату. Он знал, что Гектор — не только искусный воин и умелый полководец, но и политик, и дипломат, недаром отец охотно поручал ему вести переговоры от имени Трои. Но в то же время Парис не сомневался, что в отношении него Гектор, как любой человек, чрезмерно заботящийся о тех, за кого несет ответственность, несколько пристрастен, преувеличивает значение его шалостей. Да, он охотно соблазняет женщин, не обращая внимания на их положение и ранг, — но разве не для взаимного наслаждения создали боги людей, дав им тела и способ соединять их? Разве можно осуждать его за то, что он проводит ночи не в своей постели, — ведь от этого никому нет убытка. А ревнивые мужья и строгие братья пусть кусают локти от досады. Никто из них не посмеет даже слова сказать царевичу Трои. Так думал Парис, так говорил он отцу, и Приам слушал его, желая возразить, наставить сына, однако, когда наступал подходящий для этого момент, лишь мягко журил или вовсе ничего не говорил, любуясь его молодостью, горячностью, его верой в собственные неуязвимость и бессмертие, свойственные лишь этому возрасту. Гектор говорил, что Парису стоило бы однажды обжечься, чтобы в будущем знать, что такое огонь и избегать его; но Приам, понимая его правоту, никак не мог решиться хоть раз предоставить младшего сына его судьбе, продолжая защищать его, помогать и разрешать за него те жизненные дилеммы, которые он должен был бы разрешить своими силами. Гектор качал головой, но Приам знал, что тот и сам потакает Парису, на свой суровый лад, и что когда настанет для Приама час уйти из этого мира, любимый сын не останется один на один с судьбой. И это знание позволяло ему спокойно взирать на то, как легко идет Парис по жизни, и уповать, что никогда не встретится на его пути препятствий более серьезных, нежели отказывающая в близости красивая женщина. Гектор тоже надеялся на это, однако был дальновиднее пожилого отца и знал, что невозможно прожить жизнь так, словно вся она — погожий летний день. Рано или поздно налетит шторм, и корабль будет бросать по волнам, словно щепку, и тогда Парису придется принять на себя ответственность за свою и чужие жизни. Гектор хотел верить, что младший сумеет это сделать, что, видя с детства пример брата, отца, других троянских воинов, он сумеет быть непоколебимым и решительным и не сдастся на волю обстоятельств. Но порой, видя поступки и слушая рассуждения Париса, Гектор думал, что тот все еще мальчишка, что нет в нем ни воинской закалки, ни твердости духа; и смирялся с тем, что ноша правления всегда будет только его, тогда как Парису достанутся радости и наслаждения. Он лишь надеялся, что Парис не переступит грани в своих желаниях. И вот сейчас, когда прекрасная Елена находилась на борту их корабля, тревога не отпускала Гектора. Он знал, что Менелай недостаточно силен и решителен, чтобы пуститься в погоню. Однако его советчики, особенно Агамемнон, отличались иным нравом. Не было лучшего повода, чем похищение Елены, чтобы призвать всех, кто пожелает, к походу на Трою. А желающие были, Гектор знал об этом. Многие мечтали о падении Трои, многие зарились на ее богатства. Мысль об этом и заставляла Гектора хмуриться вопреки солнечному дню и близости дома. Парис заметил сумрачное лицо брата и с досадой отвернулся. Гектор напрасно думает, что он ничего не понимает. Да, Менелай наверняка в гневе. Но что он может против великой Трои? И что он может в постели с этой юной красавицей, которую, кажется, сами боги предназначили другому и лишь по какой-то ошибке отдали в объятия спартанского царя? Елена должна принадлежать ему, Парису, это правильно, это естественно, это красиво, наконец. Отец давно хотел, чтобы младший сын женился. Вот Парис и привезет ему лучшую жену на свете. Вся Троя склонится перед сиянием ее красоты. Парис уже представлял, как проедет по улицам города под руку с Еленой, как улыбнется Приам при виде ее чудесного лица. Но недовольство Гектора отравляло эти мечты, злило, заставляло чувствовать себя виноватым… — Елена! — позвал он. Та обернулась, и Парис вновь, как и в первый день, был поражен ее юной, цветущей прелестью. Взяв за руку, он увел Елену вниз, к себе, и, лаская ее тело, нежность кожи которого была подобна лепесткам роз, целуя нежные губы, погружаясь в узкое, будто девственное лоно, он забыл и о брате, и об отце, и о Менелае — обманутом муже, что остался на дальних берегах. Страсть захватила его сердце, страсть еще неглубокая, основанная лишь на телесном влечении и восхищении красотой Елены. Парис был достаточно умен, чтобы не называть свое чувство любовью, и это одновременно радовало и огорчало Гектора, оставшегося на палубе вглядываться в бирюзовые волны моря. Радость была вызвана пониманием того, что Парис способен разобраться в себе, верно оценить свои порывы и отделить одни чувства от других. Огорчало же Гектора то, что возможная война придет в их дом из-за безделицы, прихоти. Будь любовь Париса такой же сильной, как его собственная любовь к Андромахе, Гектор признал бы, что брат поступил верно, какие бы последствия это не вызвало. Но, увы, ему казалось, что Парис и сам уже раскаивается в том, что совершил, и лишь из противоречия и потому, что все еще очарован красотой Елены, упрямится и не желает признать ошибку.

* * *

Попутный ветер привел их к родному дому очень быстро. Воины сошли на берег, где ждали их крепкие объятия жен, матерей и детей. Гектор улыбнулся, издали увидев Андромаху, — только ей принадлежали его улыбки, остальным они доставались скупо и редко, — и поспешил навстречу. Но у него не было, как у других воинов, возможности тут же увести ее в дом и рассказать, как соскучился по дому в долгом пути. Приам ждал, и Гектор должен был объяснить, что произошло в Спарте. Он знал, что скажет отцу Парис, как оправдается, как преподнесет все так, что глаза отца невольно вспыхнут памятью былых дней, памятью о молодости и рискованных затеях. Но Приам тоже увидит угрозу, которую несет поступок Париса, и ему понадобится Гектор, чтобы взвесить и обсудить возможные последствия похищения супруги Менелая. Он успел подойти к царю, когда тот приветствовал Елену. Приам был любезен, но Гектор видел, что отец сдерживается, стараясь вести себя с ней, как с гостьей. Парис тоже заметил это и едва скрывал недовольство. Он, очевидно, ждал иного приема, ждал похвалы — как же он юн и наивен! — ждал, что отец скажет слова одобрения его выбора и тем, как решительно он взял себе то, что хотелось. Гектор сжал его локоть, стремясь смирить нарастающий гнев Париса. — Отец, я думаю, что нашей гостье нужно отдохнуть, — сказал он. — Пусть для нее подготовят комнаты. Андромаха же поможет ей освоиться в нашем доме. Приам кивнул и взглядом велел выполнять распоряжения. — Но, отец!.. — воскликнул Парис. Приам посмотрел на него, заставив умолкнуть. — Ты поступил безрассудно, Парис, и теперь только боги знают, жить ли Трое мирно или готовиться к войне. Мы поговорим об этом после, а сейчас у меня есть небольшое дело к Гектору. К нам пришел один воин, — сказал он, обращаясь к старшему. — Хочу, чтобы ты увидел его. Я не встречал таких ни здесь, ни в иных землях. — Почему ты говоришь о воинах только с Гектором? — запальчиво спросил Парис. — Ты не считаешь меня таким же царевичем Трои, как и он? Или просто не считаешь достойным говорить со мной о чем-то, кроме греческих вин и красивых женщин? — Возьми его, — негромко сказал Гектор. — Он прав. Это и его дело. Воина, о котором говорил Приам, они нашли в тени западной стены. Вытянув длинные ноги, он сидел на песке и посасывал деревянную трубку, из которой шел дым. — Он болен? — спросил Гектор. — Почему у него лекарская трубка? — Он говорит, что в их краях эти трубки используют не для лечения, а для удовольствия, — пояснил Приам. — Здравствуй, Арагорн! Это мой сын Гектор. Именно он решит, найдется ли тебе место в рядах троянцев. — А мое имя Парис. Вижу, ты прибыл издалека. — Парис выступил вперед и, не смущаясь, разглядывал легко поднявшегося с земли воина. Одежда у него была закрытой, тех же неярких цветов, что земля и листва, и почти не имела украшений, кроме броши — простого зеленого листа, скреплявшего плащ. Длинный меч висел на поясе, а за голенищем высокой обуви угадывался кинжал. Неровно подстриженные темные волосы, словно покрытые пылью многих дорог, падали ниже плеч, а на пальце тускло блестело тяжелое серебряное кольцо. — Ты прав. Моя родина далеко отсюда, — согласился воин. Голос у него был негромкий, низкий и чистый, как шум большой реки за оливковой рощей. — Что же привело тебя в Трою? — Умения воина везде требуются. — Если это хороший воин, — усмехнулся Парис. — Уверен ли ты, что достоин сражаться среди защитников Трои? — Проверь меня, — предложил тот, не изменив тона. — Это сделаю я. — Гектор шагнул вперед, разом словно отодвинув Париса в сторону. — Спустимся к морю, Арагорн, и ты покажешь мне свои умения. Если их будет достаточно, ты станешь защитником Трои. Арагорн коротко поклонился Приаму и Парису, прежде чем идти за ним.

* * *

— Он достойный воин, — сказал Гектор за вечерней трапезой. — А его меч обладает удивительной прочностью. Если бы наши кузнецы умели ковать такие мечи, воинов Трои почти невозможно было бы победить. — Так ты берешь его? — спросил Приам, отпивая из чаши. — Да. С завтрашнего дня он будет учить наших мечников тому, что знает сам. — Только появился, а уже учит троянцев? — Парис со звоном опустил кубок на стол. — Почему это всегда решает Гектор, отец? — Потому что именно он занимается обороной нашего города. Тебя ведь никогда не привлекало воинское дело, Парис, — спокойно ответил Приам. Он еще иногда жалел о том, что лишь один из сыновей умеет крепко держать в руках меч и копье. Но с самого детства Парис бросал оружие при первой неудаче, злился на него и плакал, прося о жалости, тогда как Гектор, стиснув зубы, снова и снова поднимал с земли выбитый из рук меч и бросался в бой. Поняв, что младший сын не создан для боя, Приам перестал заставлять его упражняться так же упорно, как старший, едва Парис овладел боевыми навыками в достаточной мере, чтобы не быть убитым в первой же схватке. Парис, очевидно, тоже вспомнил эти занятия. Его красивое лицо потемнело, стало упрямым, каким бывало редко. — Хорошо. Тогда я тоже хочу тренироваться со всеми, — заявил он. — Если мой поступок действительно навлечет войну на Трою, я не хочу отсиживаться за городскими стенами. Гектор переглянулся с отцом. — Это достойное желание. Но я думаю, тебе не стоит упражняться в общей толпе. Царевичу Трои нужен отдельный учитель. Он облегченно выдохнул, когда Парис согласился с его словами. Справляться с младшим было порой непросто: пусть не упорством, но упрямством тот пошел в отца. Но Гектор не хотел, чтобы неловкость Париса в обращении с мечом оказалась на виду у всех. Люди любили Париса — за его молодость, красоту, легкий нрав. Его поступки бывали глупыми, но никогда — злыми. Но он не вынес бы насмешливого взгляда в свою сторону, а среди воинов обязательно нашелся бы кто-нибудь, не сумевший скрыть своего отношения. И тогда все закончилось бы, едва начавшись, — Парис был не из тех, кто не обращает внимания на чужое мнение. Гектор же хотел, чтобы брат научился постоять хотя бы за себя. Так что отдельные тренировки были лучшим выходом из всех возможных. Гектор чувствовал — гнал от себя это ощущение, но чувствовал, — что умение сражаться пригодится Парису уже очень скоро.

* * *

— Я не знал, какое оружие следует взять, — сказал Парис, очутившись наедине с Арагорном на опустевшей тренировочной площадке. — Наши длинные мечи — без боковой заточки, а те, что заточены, слишком коротки по сравнению с твоим. Что же делать? — Я скажу, что делать. — Арагорн сегодня оставил свой плащ, ненужный под жарким солнцем. Наверное, в его стране солнце светило не так ярко. На нем была темно-красная одежда с открытым воротом, чересчур короткая, чтобы называться туникой, плотные штаны, похожие на варварские, и все та же обувь, очень неудобная, на взгляд Париса. — Сражайся тем, что есть. Это первый урок. Не всегда у тебя будет время и возможность выбирать оружие. — Не лучше ли сражаться тем, что стало продолжением твоей руки? — спросил Парис, прикидывая на руке вес длинного меча. — Лучнику глупо махать мечом, а мечнику — орудовать стрелой. — Когда меч готов пронзить твое сердце, и дубовый сук может стать щитом, — возразил Арагорн. — У нас учат сражаться тем, что есть под рукой. Когда твоя жизнь вот-вот оборвется, разве так важно, за какую соломинку ухватиться? — Попробуем по-твоему. — Парис взмахнул выбранным мечом — длинным, узким, расходившимся вширь у самого основания. Цельнокованная с лезвием рукоять была закрыта деревянными накладками, обильно украшенными листовым золотом. — Пусть будет этот. — Красивый. — Больше Арагорн ничего не сказал, лишь вынул свой меч, взяв его двумя руками, склонил голову, словно приветствуя противника, и о дальнейшем Парис предпочитал не вспоминать. Удары сыпались на него один за другим, и лишь пятую часть он успевал отводить или парировать. Каждый раз, когда он пропускал атаку, меч Арагорна либо легонько колол его в незащищенное место, либо шлепал плашмя. Парис злился, старался сосредоточиться, пот стекал по лбу, шее и спине, но чем больше он старался, тем хуже получалось. Когда чужой меч, совершив оборот, ударил его по поножу, он упал щекой в пыль, перекатился на спину и остался лежать, глядя в чистое, высокое небо. Подниматься не хотелось. Он был согласен лежать так вечно, и пусть его убивает кто хочет. — Вставай. — Арагорн был неумолим. — Вставай, царевич Трои. Парис со стоном поднялся, опираясь на меч, подхватил щит и встал в защитную позицию. — Следи за взглядом. Не за рукой — тогда опоздаешь. Взгляд подсказывает направление атаки. Парис был бы и рад следовать совету, но блеск мечей уже сливался перед его глазами в сверкающее колесо. Он упал на колено, попытался выпрямиться, но не смог. — Ничего. — Арагорн бросил меч в ножны так легко, словно и не махал им полдня. — Ты давно не тренировался. Завтра продолжим. Елена призывно взглянула на Париса, когда он вошел. Легкая ткань едва скрывала прекрасные изгибы ее фигуры, волосы прикрывала жемчужная сетка, сквозь которую были искусно пропущены мелкие, словно из золотой нити сделанные локоны. — Очень красиво, — сказал Парис, припоминая, что именно сказал Арагорн о выбранном им мече. Красиво. Приятно глазу. — Ты оставил меня, и мне было нечем заняться. — Ты могла погулять, поговорить с Андромахой или моим отцом. — Мне кажется, я здесь чужая. — Так оно и есть, — немного резче, чем хотел, ответил Парис. — Ты здесь лишь второй день, твои помыслы и дела остались в Спарте, новых же у тебя еще не нашлось. Потерпи, и все станет так, как ты и хотела. — Как мы хотели, — поправила Елена, обвивая рукой его шею. — Мне нужно умыться, — заметил Парис. — Я покрыт пылью и потом. — И я хочу узнать, какой ты сейчас на вкус, — шепнула Елена, касаясь губами его шеи. Кровь Париса вскипела. Он был молод, и силы, потраченные на тренировке, быстро вернулись к нему, едва горячее женское тело оказалось в его объятиях. Он не был нежен сегодня; он оставлял алые следы своих губ на ее точеных плечах, до боли ласкал полные, нежные груди и с силой пронзал своим копьем ее жаркое лоно, вспоминая все не отбитые за день атаки. Здесь, в этом сражении, он вышел победителем и оставил Елену на растерзанной кровати, как оставляют солдаты покоренный город, зная, что он уже никуда не денется, и сюда всегда можно будет вернуться. Наутро каждый синяк и каждая ссадина на теле болели, и трудно было поднять руку даже для того, чтобы выпить вина. Парис проклинал тот час, когда решил вновь обучиться искусству боя. — Ты прогуляешься со мной по берегу? — спросила Елена. Она была свежа, как бриз, влетавший в окно. — Да, но позже, — недовольно ответил Парис. — Сейчас я и встать вряд ли смогу. — Но ведь позже у тебя тренировка. — Я туда не пойду. — Парис повел плечом. Движение отозвалось в руке, шее, лопатке. — Почему? — Елена присела рядом. — Пусть слуги разомнут твое тело, и ты почувствуешь себя лучше. — Потому что не хочу. Путь брат машет мечом. Он словно родился с ним в руках. А я останусь с тобой. Ты ведь этого вчера хотела? — Он потянул Елену к себе, но та отстранилась. — Я не хотела, чтобы из-за меня ты перестал быть воином. — Я никогда не был воином, Елена! — Он сел на ложе, чувствуя, как ноют спина и бедра. — Кто же ты? — Царевич Трои. — Царевич Трои должен уметь защитить свою семью, свой город и свой народ, — заметила Елена. Легко ступая, она вышла, оставив Париса в одиночестве. Но ненадолго. — Она права. — Арагорн появился в дверях так же бесшумно. — Я принес тебе мазь, помогающую от ушибов и усталости. Но если ты не собираешься больше заниматься, я, пожалуй, приберегу ее для себя. Его голос был ровным, даже равнодушным, когда он говорил это, но в его взгляде Парис заметил то, что никогда не мог вынести: насмешку и толику жалости. — Оставь, — свысока произнес он. — Я прикажу слуге растереть меня твоим лекарством. — Слуга вряд ли сумеет сделать это, как нужно, — поколебавшись, ответил Арагорн. — Позволь, я сам. Я знаю, где и как болит после такой тренировки. Парис задумался. Он не любил, когда к нему прикасались без его желания. Но чем Арагорн отличается от того же слуги? — Хорошо, — бросил он. — Можешь начинать. Но едва Арагорн произнес «ложись на живот» и провел скользкими от мази, теплыми ладонями по плечам, Парис понял, что сеьезно ошибся. Арагорн не собирался выполнять его распоряжение. Он делал то, что считал нужным, и так, как считал нужным. Власть была в его руках — как и тело Париса. Арагорн обращался с ним, как скульптор — с комком влажной глины: мял, крутил, растирал, лепил, сминал и лепил снова, словно создавая Париса заново. Он начал с рук, растер каждый палец, размял и расправил ладони, накануне так долго сжимавшие одна — меч, другая — щит. Вернул покой ноющим запястьям, прошелся до локтей, снимая усталость от наручей. Словно вминая мышцы сильными жесткими пальцами, привел в порядок плечи, а затем занялся спиной. Парису казалось что золотое Эгейское море качает его на волнах. Он не мог вспомнить, испытывал ли раньше такое наслаждение от обычных прикосновений, не из тех, что предшествуют любовным утехам, и едва сдерживался, чтобы не застонать. Арагорн передвинулся и повторил все сначала, но теперь уже с ногами Париса. Размяв ступни и голени, он перешел к бедрам, которые, казалось, одеревенели после вчерашних упражнений. Под руками Арагорна ноющая боль сначала вспыхивала ярче, но затем постепенно уходила, оставляя только отдаленное воспоминание о себе. Парис не знал, что именно делает Арагорн и в каких краях тот научился своему искусству, но мысленно умолял его не останавливаться. Однако, когда ладонь воина оказалась довольно близко к его паху, Парис почувствовал не только наслаждение. Он возбуждался, и с каждым движением ладони — все больше. Его удивил и немного испугал неожиданный отклик тела. Парис редко бывал с мужчинами — всего два или три раза в жизни. Ему больше нравились женщины — мягкие, нежные, приятно пахнувшие. Он знал, что и как нужно делать, чтобы обоим было хорошо в постели. С мужчинами все обстояло иначе. Хотя все его любовники были ниже его по рангу и послушно выполняли все пожелания, Парис ни разу не был уверен, что это он держит в своих руках нить событий. И он никогда не хотел мужчину, пока тот не делал чего-нибудь нарочно для того, чтобы возбудить царевича — к примеру, ласкал его рукой или ртом. Арагорн был единственным, кого Парис пожелал по своей воле. — Вот и все, — произнес голос Арагорна над головой, и желание Париса стало еще сильнее. Он повернулся, не скрывая своего восставшего естества, и потянулся к губам Арагорна, обняв его за шею. Незнакомый горьковатый вкус этих губ показался Парису самым необычным из всего, что с чем он сталкивался, но распробовать ему не позволили — Арагорн поднялся, глядя на него с сожалением. — Не стоит этого делать. — Но почему? — не понял Парис. — Я хочу тебя. — Не все, что хочешь, можно получить. — Арагорн убрал мазь в сумку на поясе и тронул пальцами губы. — Приходи на тренировку. Я буду ждать. Парис хотел было сказать, что не придет, что ему не нужны никакие тренировки, да и в самом Арагорне он не нуждается, но вспомнил, как однажды в детстве сказал ровно то же самое Гектору, и мысль о том, что он так и не вырос, заставила его промолчать. На тренировку он явился вовремя.

* * *

— Думаешь, я готов к этому? — Глаза Париса казались темнее на побледневшем от страха лице. Арагорн видел, что он не готов. — Нет, — сказал он мягко, чтобы хоть чем-то сгладить горечь неизбежного поражения — пусть слова тут и были бессильны. — Ты еще не готов. Но ты должен идти. Он смотрел на схватку от стен Трои, не различая выражения на лицах, — но и так мог представить их: сдерживаемую боль Гектора, торжество Менелая и всепожирающий страх, до неузнаваемости исказивший красивое лицо Париса. И когда Гектор сделал то, что не сумел его младший брат, и Менелай пал к его ногам, рядом с дрожащим Парисом, Арагорн понял, что эта битва будет длиться еще долго, и участь побежденных в ней не будет легка. Когда ворота Трои захлопнулись за вернувшимися в город воинами, он поздравил Гектора с победой и принялся разыскивать Париса, уверенный, что успеет вовремя. Тот обнаружился в пустых покоях Брисеиды. Уперев рукоять меча в угол между полом и сундуком, он прижимал острие к груди. — Ничего не выйдет, — сказал Арагорн, садясь на тот же сундук. — Почему? — невнятно спросил Парис. Глаза у него были покрасневшие, а нос распух от рыданий. — Потому что ты слишком труслив даже для этого. А если и получится, — Арагорн склонился ближе, уперевшись локтями в колени, — что это изменит? — Мне не придется жить трусом, — проговорил Парис, пряча глаза. — Но ты умрешь трусом, и уже ничего нельзя будет исправить. — Как будто сейчас можно, — горько сказал Парис. Заплаканный, измученный, он казался старше того самоуверенного царевича, что совсем недавно ступил на берег об руку с прекрасной Еленой. — Сейчас — можно. Люди не забудут сегодняшнего дня. Но ты можешь совершить много других дел, которые они тоже будут помнить. Только теперь это будет труднее. Понимаешь? — Понимаю. — Парис посмотрел на меч в своей руке, поднялся, переложил его как должно, рукоятью в ладонь. — От меня всегда будут ждать одного — трусливого бегства. И каждый раз я должен буду заново доказывать, что могу иначе. — Можешь, — подтвердил Арагорн. — Я вижу это в тебе. Пойдем.

* * *

После боя Гектора с Ахиллесом разыскивать Париса не пришлось. Он был в своих покоях, стоял у окна, смотрел на море. Арагорн остановился рядом. — Мне жаль, — сказал он. — Очень жаль. — Видел тело? — спросил Парис. На этот раз он не плакал, даже голос не дрожал. — Копье проломило грудину. А лица было не узнать за кровью и пылью. Он волочил его за колесницей до самого лагеря. И несколько раз объехал вокруг. Он был как безумный. Но я благодарен, что он отдал тело брата, и мы смогли его проводить его в царство мертвых как положено. Мой брат… он… Арагорн обнял его за плечи, отвел к ложу и усадил, чувствуя мелкую дрожь, сотрясавшую Париса изнутри. Страшная смерть Гектора могла бы сломить и более сильного человека. — Я принесу вина, — сказал он. Парис покачал головой. — Не нужно. Я справлюсь. — Хорошо, — Арагорн прижал его к груди, покачивая, словно убаюкивая, коснулся губами волос, лба, сухих век — и не понял, как эти бережные, утешающие поцелуи вдруг превратились в иные, жадные и страстные, полные неутоленного жгучего желания. Он хотел отстраниться, снова уйти, но взгляд Париса остановил его. — Нет, — твердо проговорил тот. — Сегодня ты останешься. И Арагорн подчинился. Парис молчаливо принимал его ласки, отдавая больше, чем получал. Глаза были закрыты, но когда Арагорн развел его колени, лицо Париса странно напряглось, и Арагорн понял, что тот ожидает боли и готов к ней, готов встретить ее. И Арагорн постарался найти в себе всю нежность, которую мог, чтобы это ожидание оказалось напрасным. Он целовал и ласкал это прекрасное, юное тело, касался губами и языком золотистой от солнца кожи, гладил узкие крепкие бедра и вылил на ладонь столько розового масла, что льняное покрывало прописалось им, словно водой, чтобы как следует подготовить Париса к предстоящему. Тот тяжело дышал, закусив губы, и между бровями все еще лежала глубокая складка, менявшая все его лицо. Арагорн подумал, что ее след уже никогда не изгладится полностью, став вечным напоминаем об этом дне. Но сейчас — сейчас он должен был дать Парису немного покоя. Он ласкал его пальцами, пока желание Париса не стало очевидным, но и тогда не стал торопиться. И только когда тот протяжно, в голос застонал, запрокинув голову и приоткрыв искусанные губы, Арагорн лег сверху и взял его неспешно и бережно, как прибой завоевывает золотой от солнца и соленый от крови берег. На короткое время они стали единым целым, и Арагорн чувствовал боль, переполнявшую Париса, чувствовал, как она отступает, вытесненная ненадолго ощущением не только телесного наслаждения, но и теплотой близости с другим человеком. Арагорн не мог дать Парису ничего, кроме нескольких уроков боя на мечах и еще этой короткой ночи, следующей за самым страшным в жизни Париса днем. Сейчас он мог поделиться только собой, и, к счастью, пока этого было достаточно. Парис под ним задышал чаще, напрягся, словно тетива лука, и теплое семя брызнуло ему на живот и на грудь. Арагорн ненамного отстал от него. Осторожно разъединившись, он взглянул на Париса. Тот лежал, не открывая глаз, дыхание медленно выравнивалось. Арагорн подумал, что он сейчас заснет, но Парис открыл глаза и сел, оглядывая себя, словно только что понял, что случилось. — Разве так мне следовало провести эту ночь? — спросил он. — Разве это было плохо? — ответил вопросом Арагорн. — Не ищи ошибки там, где ее нет. — Почему все случилось именно так? — Парис смотрел перед собой, на ярко освещенную комнату, но Арагорн знал, что он не видит ни светильников, ни стен. Их с братом прошлое, счастливое и невозвратное, сейчас проходило перед глазами юного царевича, и оттуда, из давних лет, он спрашивал — почему? Почему все изменилось? — Никто не знает ответа на этот вопрос, — сказал Арагорн, беря его за руку, и тогда слезы скорби и тоски хлынули наконец из глаз Париса, и он оплакал брата. А потом они снова любили друг друга, и рассвет застал их спящими в тесных объятиях. Когда первый луч солнца коснулся горизонта, Арагорн проснулся. Парис открыл глаза, когда он уже был одет. — Ты уходишь, — сказал Парис. — Да. — Арагорн опоясался мечом, закинул за спину колчан. — Меня зовут. Кто-то другой нуждается во мне. Прости. — Ничего. — Парис сел, обхватив себя руками за плечи. — Как думаешь, что будет со мной? — То, чему ты сам позволишь случиться. — Арагорн остановился перед ним, вновь чужой, далекий. — У тебя еще остались сестра и отец. И твой народ. Сделай что сможешь, и это будет правильно. Парис кивнул. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы отомстить Ахиллесу и спасти тех троянцев, кто захочет довериться мне. — Желаю тебе удачи, царевич Трои. — Арагорн отстегнул брошь со своего плаща. — Вот возьми. Если когда-нибудь нам суждено встретиться, я узнаю тебя по этому зеленому листу. — А я узнаю тебя без всякого знака, — ответил Парис, принимая подарок. — Прощай. — До встречи, — ответил ему Арагорн. Его ждала дорога.