Zingara

- Мам, знакомься, это Леона! – Даниэла устало касается костяшками пальцев своего виска и с усилием его потирает, рассматривая придурка-сына, держащего под руку какую-то беспризорницу. – Теперь она моя подруга и названая сестра, а поэтому будет жить с нами! - И где ты взял это чудо, о сын мой? – женщина осматривает девицу снова, но не находит в ней никаких новых черт. Рваное дряхлое платье, руки в цыпках и грязная шея, удивительно длинная и изящная. Черное облако волос, на удивление, единственное, что в ее образе в идеальном состоянии, мелкими кудрями лежит на плечах и стекает дальше за спину. - На помойке, госпожа, - сияя своими невыносимыми светло-карими, чуть ли не желтоватыми глазами, насмешливо выдает девушка. – Я не чудо, с вашего позволения, всего лишь Леона. «Она гордая», - с легкой насмешкой думает Даниэла, смотря на высоко приподнятый чуть курносый нос, на крепко сжатые в кулаки руки. Нищая, бесполезная, но гордая. Видно в повороте головы, в неискоренимом диком изяществе шагов ее босых ног, которые громко шлепают по холодному паркету, когда девушка, взмахнув волосами и подолом своего несносного полуистлевшего платья, выходит за дверь. Тимотео смотрит на мать с обидой и непониманием, а после поворачивается, чтобы нагнать подругу. В тот момент Вонголе кажется, что Леона – лишь глупая прихоть ее сына, вроде двух десятков кошек и кучи собак, которые живут в особняке, и про которых будущий Девятый забывает так же быстро, как находит. Лишь еще одна глупость капризного ребенка, опошленного вседозволенностью. Она не предает значения такой глупости: вчера коты и собаки, сегодня человек – Тимотео, как будущий король кровавой мафии обязан научиться использовать людей в свое удовольствие и пользу. И эта девчонка - не худшее начало. Интуиция тихо и насмешливо позванивает в предупреждении, но Даниэле слишком не до этого, чтобы заметить. Есть дела поважнее, чем размышления об очередных причудах собственного сына – потому что мафия не оставляет ей времени на эти размышления. Женщина просто возвращается к бумагам, будто ничего и не происходило. *** Леона поселяется в особняке. Даниэла замечает эту деталь случайно: она просто выхватывает вечно живой поток вороных волос, который кудрявым облаком следует за своей обладательницей. Она все еще шлепает босыми ногами по полу, но ее грязное платье заменяется костюмом - почти один в один тот, что носит сама Даниэла. Тимотео бегает за юной подругой, как два десятка его домашних животных носятся за ним в поисках ласки. Девушка не обращает на него внимания почти совсем – лишь смеется заливисто, и то и дело подшучивает над ним. Он прощает ей любые шутки, как брат прощал бы несносную, но горячо любимую сестру. Между ними нет неловкости, присущей полам. Девице стыд от рождения незнаком, – какой стыд у цыганки, Господь Всеблагой! – а Тимотео, похоже, не способен воспринимать ее как девушку. Она раздевается перед ним, бросает в него свою (купленную слугами) рубашку и ныряет в фонтан, он смеется над ней, называя ундиной, когда она выныривает, держа в зубах одну из больших рыбин, руками убирая мокрые волосы назад. Они учатся вместе, потому что Тимотео не способен оставить свою «названую сестру» в одиночестве. С ней он проводит все свое учебное и свободное время, играет с нею и подшучивает – им по пятнадцать, но себя они ведут, как сущие дети. Тимотео слишком юн; его не привлекают ни покатые бедра его ундины, ни узкая талия его подруги по шалостям, ни нежные округлые плечи его цыганки, ни горящие глаза его Леоны. Она пляшет перед ним в одной сорочке (Святая Мария, что за позор!), а он лишь продолжает играть ей для этого на гитаре, потому что, какой танец без музыки? Тимотео не видит в ней девушки. За ней, смеющейся и сияющей, танцующей и почти голышом прыгающей в фонтаны, оборачиваются все: от офицеров отрядов до последнего конюха. Цыганская магия, не иначе, потому что даже Хранители Даниэлы смотрят на девушку с плохо скрываемым восхищением и тайно упрятанным в уголки глаз желанием. Оттаво тоже смотрит. Вонгола тоже следит. Даниэла пускает огненный яд по венам, закусывая губы, когда видит, как от холодной воды фонтана напрягаются соски названой сестры ее сына. Медленно сгорает изнутри, смотря на эти бедра, тонкие руки, неаристократично смуглую кожу – на всю Леону. Это неправильно и мерзко – потому что так быть не должно – но перестать смотреть на девчонку сродни самоубийству. Она, словно шпион, смотрит за развлечениями детей из своего кабинета, надежно скрываясь за портьерой, и губ касается улыбка, когда она видит, как цыганка привычно скидывает с ног неудобные туфли и бросает в Тимотео пиджак – такая куча одежды так неуютна для нее. Она расстегивает почти все пуговицы на тугой рубашке, закручивает рукава, и принимается привычно уже подшучивать над старшим другом, пытаясь придумать для них новое опасное развлечение. Восьмая горит. Изнутри и снаружи – тело само собой охватывает почти непослушное, горячее пламя, плещется на ладонях, не понимая, что нужно делать. Леону хочется или присвоить себе, или сжечь. Даниэла хочет ее себе. В безраздельное владение, чтобы слушалась ее слов, чтобы ласкалась от прикосновений ее рук, чтобы желала ее хотя бы на десятую часть так же сильно, как сама Босс желает ее. Она хочет ее, и это чувство демоническое, неправильное, ненавистное, захватывает ее с головы до самой последней капли бессмертной души. Ей нечего сказать настоятелю церкви на воскресном молебне. Она проходит мимо комнат для исповедания, и долго стоит и иконы Девы Марии, с испугом привечая в святыне знакомые черты: и глаза, по-лисьи хитрые, и руки, с узкими запястьями, и это дурацкое полуистлевшее платье, больше похожее на балахон. Геенна Огненная покажется ей лишь избавлением, думает Вонгола, до боли в глазах смотря на икону. Дева Мария скорбно улыбается еще одной заблудшей душе, а душа эта видит в ней лишь те черты, которые заставляют в душе загораться дьявольскому желанию. *** - Донна Даниэла, а научите меня стрелять? – Леона лениво лежит на тахте в кабинете Главы Вонголы, и слегка улыбается, щуря свои желто-карие глаза и поглядывая на «мать» с легкой хитринкой. – Тимотео уже начал свои тренировки с этой палкой… - Тростью, - на автомате исправляет девушку застегнутая на все пуговицы Восьмая, с королевским достоинством опускаясь в глубокое кресло за деревянным столом. Леона поднимается на руке, и Оттаво тут же замечает, что девчонка все так же верна своим привычкам: рубашка расстегнута до последних двух пуговиц, и небольшая упругая грудь выглядывает из-за ее (рубашки) полураскрытых полов. Девушка склоняет голову, и вся копна ее тяжелых волос туго перетекает на правое плечо, открывая на обозрение нежную кожу шеи слева. - Ну да, тростью,- с улыбкой замечает цыганка, по-кошачьи потягиваясь, оттопыривая округлые ягодицы и выгибая изящную спинку. Донна отводит взгляд, а проказница лишь улыбается, вставая со своего места, и тут же присаживается на край стола своего (и всей Вонголы) Неба. – Но для меня это не очень подходящее оружие. Я хочу научиться стрелять, донна Даниэла. Я хочу… Говорит девчонка бессвязно и горячо, размахивая руками и то и дело касаясь рукава пиджака своей начальницы. Знает, маленькая тварь, как действует на нее. Знает и пользуется. В ее ореховых глазах - прорва хитрости и ни капли искренности. Ее загнанный шепот – довольно искусная, но не для Оттаво, игра. Ее прикосновения легки и до дрожи волнующи. Донна считывает каждый ее порыв, будто на самом деле Леона говорит ей о каждом своем истинном мотиве. Она еще такой неумелый, несмышленый ребенок, что это даже смешно. Даниэла ненавидит ее. За огонь, который разгоняют по артериям и венам эти детские, бесполезные уловки. За дьявольское сияние глаз и юркий язык, который проходится по ее тонковатым губам, смачивая их. За эту чертову грудь, выпадающую из рубашки и босую стопу, которой девушка как бы невзначай гладит ее ногу. Леона должна сгореть в аду и это – ее приговор. Вонгола мечтает исполнить его, сжечь всю фигуру до последнего витого волоса. Она улыбается с предвкушением и кивает: - Конечно, дорогая, отчего бы не научить тебя стрелять? Девушка мягко моргает, пряча огонь за густыми ресницами, ощущая свою победу над женщиной. *** Со временем цыганка становится все красивее. Она привыкает к костюмам – но все еще предпочитает ходить почти раздетой по особняку; она забирает волосы тугой хвост – и от этого ее хитрые глаза кажутся чуть раскосыми, и будто наполняются доселе неизвестной Леоне хищностью. За поясом у нее всегда как минимум один пистолет – она не брезгует пользоваться им в любом удобном и не очень случае. Леона пачкается в крови. Ей нравится убивать, гораздо больше, чем Тимотео. Сын, как и положено Королю, сидит в защищенном месте, следит за партией и тонко улыбается, решительной рукой направляя свою названную сестру в самое пекло. Ее пьянит вкус крови. Она возвращается, будто кошка, отряхиваясь от рубиновых капель, и мягко, с достоинством, целует руку своему Боссу. Ее львиная натура видна невооруженным глазом: в спокойные дни она лениво, по-кошачьи, расползается на полу около трона своего короля, положив свою темную кудрявую голову ему на колени. Она загоняет свою жертву в капканы, изматывает и мучает, а только после – уничтожает. Как кошка, как львица, она заигрывает с едой, любит играть в салки, в которых она – один-единственный победитель. Даниэла чувствует, что ее Леона загоняет в ловушку тоже. Она приходит к ней ночью, она улыбается ей днем, и намеренно облизывает свои чертовы губы, подаренные матерью-шлюхой шлюхе-дочери – и, черт возьми, если Донна может остаться равнодушной к этому, то ей, вероятно, место в Раю. Оттаво давно пала перед дьявольскими чарами цыганской дочери. Леона мягко гладит ее по голове и дает себя целовать. Девчонка щурит свои животные, хитрые глаза, перед тем, как распахнуть губы для стона. Она правит балом, каждым движением и желанием Вонголы – и, по тонкой усмешке на губах, можно понять, что она знает, насколько далеко простираются ее возможности. - Твои глаза сияют, как окна домов, Леона. Они выдадут тебя, - с усмешкой отмечает повзрослевший, возмужавший и охладевший ко всему Тимотео, и девушка согласно кивает, продолжая принимать гранат из его рук. Она не привязана даже к молодому Девятому – просто ей, как кошке, уютнее с хозяином, который кормит и развлекает ее. Она выполняет все кровавые задания, которые только попадают в ее цепкие руки. Даниэла хочет привязать ее к себе, хотя бы к Вонголе, но в нужный момент львица обращается ундиной и выскальзывает из крепкой хватки Восьмой. Уходит, как солнце каждый день исчезает за горизонтом: неумолимо и постоянно. Если не получается держать при себе, то нужно не отдавать ее никому – ни сыну, ни его Хранителям, которые тоже желают ее, никому во всем белом свете. На красном костюме не видно ни крови, ни огня, поэтому Даниэла его носит. Леона носит черный – потому что любит скрываться в тенях и выжидать нападения. Оттаво знает, чем все закончится: она берет пистолеты и снимает кольцо. Ни к чему Боссам видеть конкретно эту смерть. Теперь очередь Леоны гореть. *** Гроб у нее закрытый. Лицо сгорело до неузнаваемости, и потому никто не хочет показывать его людям. Тимотео статуей стоит во главе процессии, сжимая в руке трость, и скорбно склоняет голову, чувствуя, что на шею ложиться тяжесть ответственности. Кольцо Вонголы велико для еще недавно совсем детских пальцев, и норовит с него сползти. Его под руку держит неизвестная фигура. Узнать ее не получается – шляпа закрывает половину лица. Рука, смуглая, но нежная, мягко поглаживает доброго друга и названного брата по рукаву его темно-серого пиджака. - Ты теперь уйдешь навсегда? – тяжело, но спокойно отзывается Тимотео, без печали и сожаления наблюдая за тем, как офицеры отряда Неба закидывают гроб комьями земли и берутся за лопаты. - Я никогда не ухожу навсегда, - улыбается Леона в ответ, и мягко дергает себя за завитые прядки волос – единственное, что осталось от ее роскошных длинных волос. Жесткий ежик скрывает надежно федора. – Навсегда – это слишком скучно. - Кошка, которая гуляет сама по себе, - с улыбкой поддевает подругу Девятый. – Сменишь имя и займешься свободным наемничеством? - Как и делала раньше, дорогой мой друг, - пожимает плечами девушка, тонко усмехаясь. – Ты просил себе трон Вонголы – я отдала его тебе, Девятый. В этом состоял наш договор. - А награда? – задумчиво отзывается юноша, отстраняясь от хватки, и перекладывая трость из одной руки в другую. – Что хочешь за свою работу, Леона? - Пообещай мне, что дашь мне на воспитание своего преемника, - нежно улыбается девушка, поправляя шляпу и поднимая взгляд на Тимотео. – Я сделаю из него настоящего Вонголу. Она кивает, снова опуская поля так, чтобы ее взгляд был никому не заметен, и даже отворачивается, чтобы уходить, но в последнюю секунду замирает: - И не зови меня этим именем, прошу тебя, Тимотео. Я возьму себе другое. - Как называть тебя тогда? – вскидывает брови Тимотео. Леона оборачивается на него и насмешливо улыбается ему напоследок: - Реборн.