Легенда о Безымянном Ужасе

      Ему не нужна была маска или какой-то специальный костюм, когда по ночам он уходил из дома. Объяснялось это просто – после ночных встреч с ним никто не выживал. А еще ему всегда удавалось провернуть все без лишних глаз и ушей, без свидетелей. Именно поэтому по ночам он был безымянным карающим ужасом для жителей первого и второго уровней Мандолии, а днем становился мало кому известным бедняком, целыми днями просиживавшим в своей мастерской. Никому, кроме его сестры, не было до него дела. Ведь даже о том, что это он днями напролет мастерил игрушки, которые потом его сестра продавала на базаре, не знал никто. Но ему было все равно. Потому что в итоге и днем, и ночью он старался и работал не для людей, не для бедного народа своего уровня, нет. Сколько бы он не старался внушать себе эту мысль, сколько бы он ею не прикрывался, в глубине души он осознавал, что делает это единственно ради своей сестры и ради себя самого. Ради успокоения своей мятежной души, которой, казалось, никогда не обрести было покоя ни в этом мире, ни в каком-либо другом. И даже бесконечное множество людских жизней, которые забирал он ночами, не могло насытить его пылающую ледяным пламенем душу.       Куда направляются пятеро этих людей? Что они собираются сделать этой ночью – или что уже успели натворить? (Судя по их лицам и словам, намерения у них отнюдь не благие). С какого они уровня? (Кажется, с первого). Оборванцы, за километр смердящие выпивкой и чем-то еще, от чего у простого обывателя сжался бы в комок желудок, а у Эри просто появляется еще больше оправданий (и желания) для вторжения в их личное пространство. Он смотрит на них с высоты церковного шпиля, смотрит пристально, бесстрастно и обжигающе холодно. Будь эти пятеро хоть немного более осмотрительными, они бы почувствовали на своих жалких шкурах этот взгляд.       Эри глубоко вдыхает ночной воздух Мандолии, который чем дальше был от земли, тем чище становился, а потом без промедления спрыгивает на соседнюю крышу, бесшумно преследуя пятерых мужчин. Они тоже стараются вести себя как можно тише, но, судя по всему, понятия о тишине у них совершенно иные. Они крадутся по безлюдным подворотням, хрустят свежевыпавшим снегом, о чем-то вполголоса переговариваются.       Эри настигает их мгновенно и неуловимо, словно сама смерть.       Почему и куда именно бесследно исчезали трупы, оставленные им после ночных вылазок, он и сам не знал. Иногда он задумывался об этом, но почти сразу же отметал всякие сомнения, потому что так было удобнее. Кто-то – или что-то – было если и не на его стороне, то уж точно действовало ему на руку, а потому вдаваться в подробности он не спешил. Тем более, люди поговаривали, что Безымянный Ужас сам забирает своих жертв в иной мир, и его самого эта версия вполне устраивала. Иногда, где-то в глубине подсознания, он даже был согласен с этими людьми, верил в ходящие по округе легенды. Но не давал никому ни малейшего повода заподозрить себя причастным ко всему происходящему.       Парные мечи с тихим и приятным слуху Эри лязгом покидают ножны. Тускло, но многозначительно ловят свет округляющейся белой луны. Словно демонические наросты, вырастают из-за плеч своего хозяина.       Эри крепко и уверенно сжимает столь знакомые рукояти в сухих ладонях. И практически беззвучно спрыгивает на землю перед самым носом первого мужчины.       Он видит, как у того от удивления распахиваются глаза и как после секундного непонимания их наполняет настороженность, злоба и, в некоторой степени, страх. И этот страх, спустившийся в перечне чувств на третье место, совсем чуть-чуть настораживает Эри. Потому что так быть не должно. Потому что люди всегда должны прежде всего бояться. А если это не так, значит, от них явно стоит чего-то ожидать.       Но все это лишь секундная мысль.       Мужчина делает шаг назад – и Эри заносит над ним мечи.       Откуда это пошло? Когда он впервые захотел – и начал убивать? О, это было давно. Все свое детство он прожил в собственных размышлениях о мире, в котором жил, и о других мирах. А еще в книгах. Да, тогда тем, что спасало его и хоть как-то привязывало к реальности (именно привязывало, а не ограждало), были книги. Книги были разные и их было много. Много, по меркам бедной семьи с первого уровня. Книгами в холодную пору родители топили печь, и если он не успевал дочитать какую-то, то выхватывал ее из самой печи, пока никто не видел, дочитывал и возвращал огню. Иной раз поутру он выгребал золу из печи вместе с матерью и, когда та отходила, вчитывался в обгоревшие страницы, если таковые оставались. Он читал размеренно и сосредоточенно – и одновременно с тем проглатывал любые тексты, переваривал любую информацию. Он быстро забросил детские сказки и перешел на сложную литературу и научные труды людей со второго уровня. Когда читать становилось нечего, он перечитывал уже прочитанное по второму и третьему разу. И еще, ему всегда казалось странным, что его детский ум порой не мог осмыслить некоторых вещей, но одновременно с этим что-то внутри него, какая-то другая его часть, говорила, что все это слишком просто и приземленно и порой даже в корне неверно, а потому не стоит и капли его внимания. Но вслух он книг никогда не критиковал. Родители все равно бы ничего не поняли.       Уличный масляный фонарь беспристрастно отбрасывает на свежевыпавший снег тени: взмах мечей, удар крест накрест, отлетающая в сторону человеческая голова, грузное тело, в судорогах падающее на землю. Через мгновение снег окропляют брызги дымящейся крови, проплавляя его и черными кляксами оседая на земле.       Двое мужчин ошарашенно вскрикивают, третий издает странный звук, четвертый испепеляет Эри взглядом. Пытается, во всяком случае. Эри этот взгляд не пугает, но заставляет задуматься. Каким-то шестым чувством он понимает, что повстречал не обычных пьяниц-бандитов. Однако ничего особенного для него в этом открытии нет.       А потому он вновь взмахивает одним из мечей и с чавкающим звуком вспарывает ближайшему мужчине живот. Этот звук не приносит ему удовольствия, разве что привычное удовлетворение. Иногда ему хочется работать чисто, но сегодня – не тот случай. Взгляд мужчины не нравится ему. Он не понимает, почему и у этого человека в глазах на первом месте не страх, а какая-то сосредоточенность.       Эри вытаскивает меч из живота человека, уже ставшего трупом. Ему под ноги валятся чужие внутренности и плевки горячей крови.       Один из мужчин со странным хрипом бросается в сторону.       Тот самый мужчина с сосредоточенным взглядом сует руку в карман.       Когда ему исполнилось пятнадцать, на свет появилась его сестра. Незадолго до этого он впервые попробовал курить и после первого же раза уже не мог представить себе и дня без сигареты. А еще примерно тогда же ему стало недостаточно книг и он все чаще начинал думать о смерти. Не о своей, а о смерти других людей и существ. О смерти в целом. И в какой-то момент он пришел к выводу, что людские смерти – это именно то, чего так не хватает его душе. Он попробовал смерть на вкус и понял, что это бесконечно отвратительно. И что еще ничего вкуснее и сытнее он в жизни не пробовал. Ему также не чужды были мысли о никчемности людей, о бессмысленности их существования в целом. И он сам не мог ответить на вопрос, откуда эти мысли брались в его голове. Заберись кто-нибудь в его разум – без раздумий счел бы его обычным высокомерным безумцем. Но безумцем он отнюдь не был. Он не был им даже тогда, когда впервые посетил дешевый бордель, чтобы насладиться унижением человеческого рода (и не важно, были то люди женского или мужского пола). Конечно, ему всегда хотелось чего-то более масштабного, чем несколько человек за ночь – уничтоженных физически или морально. Но приходилось довольствоваться тем, что есть. И он погружался в эту пучину все глубже и глубже и, наверное, переправил бы на тот свет весь свой мир, если бы не младшая сестренка. Она появилась в его жизни именно тогда, когда это было необходимо, и удержала его от падения в бездну. И теперь он тем более не мог ни выдать себя, ни уничтожить мир, в котором предстояло жить его сестре.       Эри понимает, что не стоит ждать ничего хорошего от человека, сующего руку в карман. И чтобы добраться до него, нужно убить мужчину между ними.       Мужчина падает перед ним на колени – от ужаса грядущей смерти у него нет сил стоять. Эри смотрит в его затянутые пеленой страха глаза и буквально сжигает его душу холодным голубым пламенем своего взгляда. Он чувствует, как по коже мужчины пробегает мороз, и вонзает меч ему в сердце прежде, чем оно успевает остановиться само по себе.       А потом мужчина впереди молниеносно вытаскивает из кармана что-то вроде сюрикена и запускает его в Эри.       Но Эри куда проворнее. Он уклоняется и где-то в глубине души холодно и презрительно усмехается с этого его бесполезного порыва. Неужели этот человек не понимает, что все равно умрет, даже если попадет в цель?       И он бросается к мужчине.       До сих пор он не сделал ни шагу, убивая тех трех предыдущих. Теперь же он, пусть и всего лишь мгновение, но преследует свою четвертую жертву. Мужчина кидается в сторону, но меч рассекает его череп прежде, чем тот успевает сделать хотя бы два шага. Второй меч рассекает его позвоночник, но это уже так, чисто для уверенности и лично для этого существа.       Через мгновение, словно почувствовав что-то, Эри слегка отклоняется в сторону. Но сюрикен все же задевает его, оставляя глубокую царапину чуть ниже плеча.       Помимо книг, сигарет и убийств вскоре появилось еще кое-что, что усмиряло ледяное пламя в его душе. И, конечно, оно было связано с сестрой. Он начал мастерить игрушки для нее. Куклы. Да такие, которых было не достать на обычном рынке первого уровня. Сначала у него, конечно, получалось неважно, но маленькая сестра искренне радовалась и тому, что было. Из самых непригодных на первый взгляд материалов он умудрялся сделать необыкновенно привлекательную куклу. Он дарил сестре свои поделки по праздникам да и просто без повода, так что вскоре ей уже завидовали все соседские девчонки. Для других девочек он не делал ничего. Однако, когда сестра подросла и стала дарить его поделки своим немногочисленным подругам, он возражать не стал. Лишь немногим позже, когда брат с сестрой остались без родителей, она уговорила его мастерить кукол на продажу. Наверное, она тоже неосознанно понимала, что ему это нужно. Что его это от чего-то спасает.       Эри понимает, что не учел возвращения пятого мужчины. Он намеревался догнать его позже, когда разберется с этими четырьмя. Но теперь жгучая боль в плече напоминает ему о его оплошности.       И Эри в одно мгновение разворачивается, сильным и четким посылом направляя в мужчину – нет, в парня, он ведь совсем еще молодой, – оба меча. Один мягко входит в человеческое горло, словно горячий нож в масло, другой прокалывает сердце, словно шпажка, на которую нанизывают виноградину. Быстро, сочно и вкусно. Вот такие блюда подают на поздний ужин в кругах первого уровня.       Но Эри не удовлетворен на сей раз. Он морщится и бросает быстрый взгляд на царапину на своем плече. Почему до сих пор так сильно жжется? Почему не перестает болеть и кровоточить?       А потом он по запаху собственной крови понимает – яд.       Холодная ненависть прокатывается внутри него, разгоняя кровь и лишь ускоряя проникновение яда в организм. Но он тут же заставляет себя дышать ровнее и мыслить ясно. Дом. Дома у него есть кое-что на такой случай.       Он проходит мимо трупов, не наступая в кровавые лужи и комки внутренностей, забирает свои мечи из уже начавшего остывать тела молодого парня. Он даже не смотрит на него. Его взгляд обращен в пустоту. Он одновременно старается сдерживать и свою злобу, и яд, от которого уже начало сходить с ума его тело. Его тело, но не он сам.       Его тело шатает, бросает в жар, перед глазами пелена и черные пятна, дыхание обжигает горло так, словно он надышался дыма в самом сердце пожара. А в раскаленном и потревоженном мозгу бьется сейчас лишь одна допустимая мысль.       Дом.       Каким чудом никто тогда – и до сих пор – не узнавал о его ночных вылазках, даже для него самого оставалось загадкой. Для него вообще многое было в себе непонятно. Возможно, Безымянный Ужас изначально существовал внутри него. И единственной, кто об этом хоть немного подозревал, была его сестра. Конечно, она тоже не знала о его ночных вылазках, а если и догадывалась, то все держала в себе. Она быстро поняла, что брата не стоит расспрашивать, почему у него на одежде кровь и почему он иногда возвращается откуда-то с рассветом и несколько утренних часов тратит на сон. Она не спрашивала, а он по-своему был ей за это благодарен. Он многое делал ради себя самого, но еще больше – для нее. Люди из соседским домов всегда испытывали необъяснимый холод и страх рядом с ним и, должно быть, если бы не его искренняя забота о младшей сестре, и вовсе сторонились бы их дома и распускали бы слухи. А это было как раз то, чего бы ему очень и очень не хотелось. Дом был единственным местом, где он мог хоть на время скрыться от самого себя, погрузиться в работу, хоть ненадолго ощутить покой и, самое главное, побыть рядом с сестрой. Если бы он когда-нибудь лишился всего этого, пламя, вырвавшееся из его души, испепелило бы всю вселенную.       Эри плохо помнит, как добирается до дома. По привычке, он идет сквозь тени, избегая света фонарей. На крыши он забираться не решается, потому что в своих силах и в своей ловкости уже не уверен. Мечи он бросает в снег у входа в свою мастерскую, туда же летит окровавленная рубашка. Он едва нащупывает на полках нужную баночку с мазью, задвинутую как можно дальше, и движется к дому, опираясь о стены и спотыкаясь на каждом шагу.       Эри ненавидит.       Он бесконечно ненавидит эту свою слабость. Эту слабость своего тела. Он в тысячный раз проклинает того паренька – а главное, себя – за тот упущенный момент. Учти он тогда обстоятельства… Уклонись он тогда хоть на сантиметр дальше… Но нет.       Он всего лишь человек, способный лишь на то, на что рассчитана его физическая оболочка.       Он входит в дом с криком. С криком ярости, ненависти и – где-то там, на задворках – боли. Этим криком он зовет сестру – и Мирэй, словно по сигналу, вскакивает с кровати и подхватывает брата, готового упасть к ее ногам.       Он ненавидит то, что его ноги больше не в состоянии его держать.       Он ненавидит испуг на лице Мирэй, когда она тащит его к дивану и пытается как можно осторожнее уложить его, не задев рану. Она знала, что такое когда-нибудь случится, она даже готовила себя к этому, но теперь она была по-настоящему шокирована и действовала чисто по наитию. Потому что сейчас она впервые увидела своего брата таким – раненым, иступлено-злым, нуждающимся в ее помощи.       И Эри действительно ненавидит себя за то, что позволил ей это увидеть. Что взвалил на нее такую ответственность. И уже хотя бы поэтому он не может позволить себе умереть.       Мирэй видит баночку с мазью у брата в руке. Она все понимает мгновенно, она ничего не говорит. Она промывает царапину, щедро накладывает сверху остро пахнущую мазь – Эри снова пытается кричать, но издает лишь глухой хриплый стон сквозь стиснутые зубы, который, пожалуй, все еще преисполнен злобы, нежели чем боли. Мирэй перевязывает его плечо чистым бинтом. По лицу брата она догадывается о действии яда и сама бледнеет чуть ли не сильнее него. Она уходит к печи, где дрожащими руками, покрытыми той самой мазью, собирает особые травы для отвара.       Эри угасающим взглядом видит, как сестра в панике мечется в поисках одной недостающей травы, а потом наконец находит ее, чуть ли не лишаясь чувств. Она торопится. Она боится, что не успеет в первый и, возможно, в последний раз. Ей, правда, еще никогда в жизни не было так страшно. Даже тогда, когда у нее на руках умирала родная мать.       Эри видит это, чувствует. И ему ненавистна сама мысль о том, каково сейчас его сестре.       Ему ненавистно чувство того, что он больше не способен удерживать свой разум в сознании. Он старается из последних сил. Он шипит от внутреннего напряжения, от желания не упустить контроль над собственным телом и разумом. Но его сил больше недостаточно.       Наступает рассвет, а его забирает, утаскивает в свои глубины беспроглядная вязкая тьма. И – странное дело – она кажется ему вдруг такой бесконечно знакомой, привычной и родной…       Он не умер тогда, нет. Он лишь осознал, насколько уязвимо его тело, этот сосуд, в котором он был рожден. Но едва ли его это остановило. Казалось, чем больше он убеждался в своей ограниченности, тем больше хотел убивать. И убивал. Он вышел далеко за рамки дозволенного, когда отправился утолять свою жажду в иные миры, где истребление живых существ никак не угрожало его сестре. Естественно, рано или поздно кто-то должен был откликнуться на эти его действия, но не сейчас. А потому ледяное пламя Безымянного Ужаса продолжало питать свою ненасытную душу – и ничто не могло остановить его на этом пути. Только сестра и скудные земные привычки укрощали его жажду. Но лишь время покажет, способны ли они сдерживать его истинную сущность вечно.