Синица в руке

для садовых улиток левозакрученная раковина — чрезвычайно редкое генетическое отклонение, встречающееся примерно одно на миллион

Вечером Дима затолкался к нему во входную дверь ёлкой, в смысле совсем себе ёлкой — замёрзшей и поэтому пахнущей вместо всякого волшебного леса бензином, большой (выше Диминой башки в чёрном капюшоне) и настоящей. Елка была настоящая, она заняла холодным и колючим телом половину тесного коридора — Филя выглянул из сытого декабрьского тепла кухни на шум и поднялся на дыбы шерстью, шипением, даже усами. А Слава был приятно и хорошо поддатый, вкусно очень пьяненький, поэтому он сказал Диме, что какого, блядь, хуя — она же в лесу родилась, в лесу она росла. Слава сказал, что нельзя поддерживать такой рыночек и массовую вырубку их зелёных друзей, а Дима вместо поддержания дискуссии за экологию, глобальное изменение климата и продырявливание озонового слоя молча ему въебал. Без никаких аргументов и в подбородок, снизу вверх — не очень сильно, но голова у Славы все равно нелепо запрокинулась, а из носа потекло горячим, красным: на красную футболку и в подставленные ковшиком ладони, странно конечно. Типа, ударил же Дима в подбородок, причём здесь кровавые сопли, но Слава был пьяный, поэтому думал не про то. Не про важное, а про хуйню какую-то. Он развернулся и понёс на высоте загудевшей от удара башки ноющую, теплую и розовую боль в зубах (кровь смешалась со слюнями), понёс в ванную, чтобы не... Руками и лицом под холодной водой у него совсем не получилось думать про то, что можно было пиздануть Диме в ответ. Что Слава выше и тяжелее, так-то, что у Славы длиннее руки (и хуй тоже). От холодной воды зубы заболели сильнее, но подумать стало легче. Но, опять же, не про ёлки и не моральную дилемму (подставь вторую... второй подбородок или око за око, а зуб за зуб), а как странно — морщинками, уголками — ему, вот так же не совсем в жопу, но пьяному, улыбался чужой рот, а пальцы зарывались всей империей, всеми десятью буковками в Славины волосы, тоже пьяные до самых корней. — Я, — сказал Слава на звук чего-то за спиной, он подумал, что Дима, конечно, может ебнуть его коленом между лопаток, но, наверное, не будет (новый год скоро и елка эта ещё). А дальше он ничего не сказал, потому что это был не Дима и не фантомные боли по всей длине отросших, разлохмаченных волос («Слав, ну вот и хули ты набухался... без меня и без объявления войны!»), а Филя. Кошачьим вольным духом он фыркнул на хозяйскую бледно-умытую морду и не дал себя погладить мокрыми, холодными руками — ушёл из ванной обратно: шипеть на вторжение хвойных деревьев. — Здравствуй, жопа, Новый год, — сказал Слава для бодрости духа, но вслед за котом не собрался с силами и с закапанной кровью футболкой, не собрался и не вышел (из себя). Он остался на твёрдом, надежном (потому что кафельном) полу и подумал, что вот и как дальше жить в мире, где творится подобная несправедливость. У Славы на полу в ванной и между зубами (каждый из них, тщательно ощупанный языком, словно болел в отдельности) начала формироваться трудная, философская мысль с запросом к мирозданию — как быть, если... Если пьяный в говнину Мирон вызывал у Димы острое, почти непреодолимое желание стирать тому трусы, а пьяный в совершенно похожую консистенцию Слава вызывал только желание съездить по еблету? Дима вообще во сне разговаривал. Не то чтобы каждую ночь (но и каждую прямо «каждую» он у Славы и не оставался, хотя Слава очень отвык — никогда, с детства не привыкал — жить один с котом, всегда были родители, сестра, соседи, друзья, соседи-друзья и друзья-соседи, Мирон). Но случалось, и если Дима начинал невнятно и быстро пиздеть на русском, то Слава его сильно толкал локтем или коленом, «случайно» поворачиваясь на другой бок — чтобы случайно не услышать чего-нибудь, нихуяшеньки не нужного в теперешней Славиной нормальной жизни. А если это был немецкий, то Слава никуда не поворачивался, а слушал — Дима во сне говорил смешно: быстро и недовольно, а ещё мотал головой и шуршал по подушке щетиной. А ещё выяснилось, что «Миро» на немецком это совсем как на русском «Миро», удивительное рядом, да, Слав, охуеть какое открытие в области языковедения. Мирону Слава бы разрешил, наверное. В смысле — не думал бы про «пиздануть в ответ» и про «выше», и про «тяжелее» не думал, потому что Мирон не только в койке лез всюду руками, пальцами, языком, коленями, хуем очень приятно лез, много и жадно, но и так — за рамками отношений половой ебли. Постоянно цеплял Славу за волосы или локти, или кусался: за плечо и через футболку, не до следов на коже, а просто — приходилось ругаться, что «хуле ты слюни еврейские на мне оставляешь, христианская кровь бунтует». И если бы Мирон на нервячке или по серьезному разногласию захотел его ударить в лицо, то Слава бы наклонился, чтобы лысой карлице не пришлось смешно подпрыгивать или бить в подбородок, снизу вверх. Елка стояла в коридоре, прислонённая замёрзшим иголковым боком к Славиному пуховику. Это была не елка, а сосна, кстати, а Димы в квартире не было — хорошо, что дверь захлопнул. А то Мирон один раз ждал Славу из-под душа (из-под душа у Славы в жопе) — почему-то с открытой входной дверью, и Филя успел сбежать на первый этаж к почтовым ящикам. Слава посмотрел на сосну и передумал насчёт ещё одной бутылочки, потому что пиво кончилось и ему было немного жалко — елку, которая была сосна, и Мирона, который был весь неправильный, с надоедливыми, жаднючими губами, привычкой не закрывать за собой двери и окна и пальцами в волосах. Дима потом принёс искусственную. А настоящую — в лесу родилась, в лесу она росла — забрал Андрей, он выслушал Славины аргументы насчёт рыночка и вырубки, но парировал необходимостью «прореживать» леса от молодой поросли и тем, что «традиция, Слав». Дима притащил искусственную ёлку в коробке — как в картонном нарядном гробу — и отказался её собирать, потому что из коробки резко и «нихуя не празднично» воняло пластмассой. Зато Филе намного больше понравилась прирученная и пластиковая «ваша вечная зелёная красавица» (так было написано в инструкции по сборке, а Мирон один раз сам пытался следовать икеевским пентаграммам и у него не получилось собрать полку из трёх палок и четырёх шурупов за десяток Славиных приступов смеха и помощи). Филя утащил одну из самых верхних веток под ванну, поэтому елка получилась с дизайнерской проплешиной — туда Слава запихнул картонного снеговика, которого вырезал из упаковки с «полезным и вкусным» завтраком. — Ты дурак? — спросил Дима, а у Мирона он такого наверное не спрашивал, и вот к чему это все привело. — Я тоже в своём роде художник, — сказал Слава и поправил снеговика в искусственном сосновом бору, так, чтобы тот смотрел на мир с подобающей новогодней уверенностью. Ну, хоть кто-то.