Семейные сцены

Мисаки чувствует, что погиб. Пусть только в фигуральном смысле — но ненависть старшего брата для него равносильна смерти; ведь это же Такахиро, его дорогой старший брат, который так долго не подозревал ни о чем, и теперь…. Мисаки не знает, что будет теперь. Вряд ли это закончится хорошо. Неужели ему придется выбирать? — Значит… сколько времени, говоришь, ты встречаешься с Акихико? — Такахиро спрашивает каким-то невнятным, слабым голосом, дрожащей рукой снимает с себя очки, зачем-то протирает их и возвращает обратно на нос, чтобы через секунду снова сдернуть. У Мисаки холодеет спина. Что же делать? Он не мог не рассказать, ему нужно было рассказать, и все же… теперь долгожданное признание не кажется такой уж здравой идеей. Ему не хотелось больше скрывать от Такахиро очевидное — но что, если тот предпочел бы никогда не знать? — Мы с Усаги уже несколько лет живем вместе, — Мисаки сам удивляется тому, как легко и непринужденно звучит его голос. Как будто он совершенно не волнуется, что Такахиро… нет, не немедленно отречется от него, но будет неприятно поражен — и это в лучшем случае. — Несколько… лет? — Такахиро снова снимает очки. Кажется, его руки живут своей жизнью — Мисаки даже кажется, что они дрожат; неужели его брат так переживает? Ведь мир вокруг не рушился, хотя кто знает — может быть, для Такахиро мир и правда перестал существовать. Может быть, еще не поздно свести все к шутке. Да, просто сделать вид, что это был такой неудачный прикол. Мисаки чувствует, как на его губы уже натягивается улыбка идиота. — Такахиро, я… то, что я сейчас сказал, это неправда, — говорит Мисаки и сам себя за это ненавидит. Можно ли считать, что он предает Усаги тем, что дает задний ход? Ему следовало быть стойким… но он не перенесет, если они с Такахиро поссорятся. Теперь он точно знает, что не хочет выбирать между ними. К тому же, Усаги не слишком-то заботился о чужом мнении… Но ведь именно мнение Такахиро всегда было важно для него! Разве не сам Усаги просил его признаться? — Забудь все, что я сказал. Это ерунда, — Мисаки уже не может остановиться. В следующий раз, малодушно думает он. Когда-нибудь в следующий раз, не сейчас, не сейчас, когда Такахиро, похоже, уже на грани нервного срыва. — Лучше расскажи, как у тебя де… — И вы живете вместе? — перебивает его Такахиро. — Все эти несколько лет? — Я же сказал, это просто шу… Такахиро бьет кулаком по столу, и Мисаки вздрагивает. Такахиро никогда не был таким. Что бы ни происходило, он находил в себе силы улыбаться, он умел находить выход из любой проблемы, но сейчас он уже не походит на самого себя. Но на его лице нет ярости; совсем наоборот — его глаза подозрительно затуманены, а потом он шмыгает носом. В тишине этот звук кажется неожиданно громким. Мисаки с ужасом наблюдает, как его брат плачет. Это была плохая, плохая идея. Зачем только он все испортил? Некоторые вещи лучше оставлять в тайне. И все же… почему Такахиро так непросто с этим смириться? Почему это имеет для него такое большое значение? Мисаки видит крупные слезы в его глазах и снова чувствует, что погиб; но дело вовсе не в том, что Такахиро сможет препятствовать ему, он даже не верит, что Такахиро сможет его возненавидеть — потому что он не умеет ненавидеть, и уж конечно, не своего маленького брата, о котором всегда так заботился. Так почему же… почему же… — Прости меня, — говорят они одновременно. — Прости меня, — продолжает Такахиро, и Мисаки застывает в недоумении. — Ты столько лет не мог признаться мне, потому что боялся осуждения? — Такахиро плачет так горько, что Мисаки не знает, что ответить и куда себя деть. — Я худший старший брат на свете. Мисаки кажется, что он не может пошевелиться. — Нет! — он быстро стряхивает с себя оцепенение. — О чем ты говоришь? Ты лучший старший брат на свете! — Лучшим братьям не боятся признаться в чем-то настолько важном. А ты… ты даже попытался соврать, лишь бы только я тебя не осудил. Мисаки не гордится этим глупым решением. — Я думал, что дал тебе все, что мог, а оказалось, я так и не стал человеком, которому ты можешь всецело доверять, — Такахиро снова шмыгает носом, и этого Мисаки уже никак не может выносить. — Прекрати, я сам во всем виноват, — лихорадочно шепчет он. Как теперь все исправить? Такахиро с неожиданной готовностью ныряет ему в объятия. — Я сам насочинял себе каких-то глупостей. Ты никогда… никогда не давал мне повода подумать, будто я не могу тебе доверять, — это чистая правда. Ему так повезло с Такахиро, а теперь он заставил его плакать. Такахиро никогда не плакал даже в детстве, когда один работал за двоих, а Мисаки довел его до слез своей глупой скрытностью. — Прости, что не рассказал тебе раньше, — он неловко гладит Такахиро по спине, впервые чувствуя себя старшим, и мало-помалу тот перестает всхлипывать. — Раз так, лучше поздно, чем никогда, — он сморкается в салфетку, вздыхает и выжидательно кладет локти на стол. — Но теперь тебе придется рассказать обо всем поподробнее. Что ты застыл? Я жду.