Монстр под кроватью

— Ну почему я-я?! — топнув ногой, юноша складывает руки на груди, высокомерно задирая нос к верху и, не страшась отцовского смирительного взгляда, продолжает негодующие вскрикивать о несправедливости в его жизни. Дом был практически пуст, редкая прислуга уже давно разошлась по своим усадьбам, а все те, кто проживал в поместье, разошлись по комнатам и могли слушать ежедневную ругань. Еле слышным эхом отдавались Екатеринбуржские высказывания, что еще больше раздражало его отца. — Ты смеешь перечить мне, отцу своему?! — Урал человек принципа и не потерпит маленького бунтовщика в своем доме, а вот среднего приходилось терпеть. Его хоть наказывай, хоть порицай, да бес толку, все делает по своему. Регион устало потирает переносицу, хмурясь. - Ты пойдешь и уложишь брата, это твое наказание за непослушание на сегодняшнем вечере у Уфимской губернии. - Говорит холодно и без эмоций, словно и нет тут никого, но нет, слова точно в адрес Екб. — И это ты легко отделываешься, неблагодарный. — Я не собираюсь возиться с этим приемы... — хлопок по затылку заставил его умолкнуть и потереть ушибленное место. Щеки по-алели, а на глазах уже хотели были выступить хрустальные слезинки, но плакать при отце ему очень не хотелось. Прошипев, поднимает взгляд на отца с такой детской обидой в глазах, что другой любой взрослый, скорее всего, поежился бы. Фыркая, Урал разворачивается и, бренча орденами, уходит, громко хлопая тяжелой дверью. Лицо Пермской Губернии надо было видеть, оно покраснело пуще обычного! А все из-за мелкой пакости: впущенных в зал мелкого скота, которые устроили кавардак! Крики, битая посуда. Урал, конечно, смог убедить всех, что это случайность, калитка плохо была заперта, или порчу кто напустил. Но сам он знал виновника, правда не знал о соучастнике, который благополучно отделался от наказания... Ничего не поделать, цокая, мнется перед тем, как выйти в темный коридор, освещенный лишь тухлыми, почти растаявшими свечами. Нужная комната была на втором этаже, простенькая дверца, обрамленная пестрой резьбой с разными зверюшками и лесом, была не заперта, в этом доме никто не запирает двери, таковы правила. Вздохнув, он толкает податливую дверь, и та со скрипом открывается, пропуская тусклый свет от стоящей на тумбочке свечке, отдающая мягким медовым отблеском. - Отец, это т...Екатеринбург? — с конца комнаты слышится тихий, робкий голос. На невысокой кровати сидел парнишка, с виду лет семь, еще детский румянец не сошел. Темные волосы неаккуратно падали на лицо, явно мешаясь в глазах. Ночная рубашка была ему чуть велика и сползала с плеч. Челябинск неловко поправил ее и бережно отложил какую-то большую книгу на край кровати: "Библия, наверное." Думает Екб, закрывая за собой дверь. — Черт полуночный. Я! Кто-же еще... — снова фыркает, подхватывая табуретку у двери. Медленным и размеренным шагом он, по-хозяйнически, пошел в сторону кровати, с таким прищуром смотря точно на младшего. Челеби поежился и сжал краешки одеяла, натягивая его к себе. Напряженная минута наконец-то закончилась, Екатеринбург поставил табуретку и сел лицом к Челябинску, кладя подбородок на собранные в замок руки. И так они играли в гляделки еще минуту, две. Это...смущало. — Та-ак...- было начал старший. — Сегодня я твоя nounou. — резко меняет положение, закидывая ногу на ногу и складывая руки на груди. Челябинск аж дернулся, крепче впиваясь пальчиками в наволочку. - Рассказывай, как тебя спать заставляют. — Гадко хихикает. — Н-ну... — Помолчав, неохотно отвечает. Ему было немного боязно, их первое знакомство с Екатеринбургом было не самым тихим и благоприятным, как запомнил Челябинск. — О-отец мне иногда истории рассказывает... — тихо лепечет, утыкаясь носом в собранные коленки, стыдливо прячась от пристального взгляда. Старший взъелся: "Отец сам его укладывает?" Екатеринбург такой "чести" не удосужился в свое время, стало так завидно и злостно.Даже свеча дрогнула, будто ветер просочился в безмятежную и закупоренную комнату. Тяжело вздыхая, Екатеринбург бросает косой взгляд на отложенную книгу и чешет затылок. Всякое желание что либо делать отпало, но отец же дотошный, будет расспрашивать у младшего, уложил ли его брат или нет. Это удручало, ибо торчать в душной комнате не хотелось от слова совсем. Да и Челябинску не то, что бы нравилась компания брата, он все так же сидел, уткнувшись в свои колени, разве что взирая на пришедшего самым что ни на есть выжидающим взглядом: "ну когда ты уйдешь уже" додумывает в голове старший. И тут у него щелкает, как можно себя развлечь. — Что-ж, тогда я расскажу тебе о демоне, что прячется под кроватью повинных. — немец пересел на край кровати, заговорщически улыбаясь, оголяя зубы. Челеби, ойкнув, отползает, вжимаясь в подушку. У него не было выбора и бежать некуда, после отбоя нельзя выходить из комнаты без Урала, да и чего бояться, брата родного? Младший поморщился, тихонько вздыхая, что бы брат не услышал. Сейчас Екб выглядел особенно пугающе: карие глаза поблескивали , а ладони нетерпеливо переминались по матрасу, волосы растрепанные, будто он несколько кругов по дворцовой площади пробежал, и рубашка неряшливо заправлена…Свеча уже погасла, и только луна, пробивавшаяся сквозь редкие облака, освещала комнату. И четкий контур голубоватого оттенка очерчивал угловатую фигуру, что нависала темной тенью над ребенком. Екатеринбург спешно расстегнул мундир, бросая его на пол — прислуга постирает, а сейчас тут слишком душно. — Демон, что таится под кроватью, появился из-за большо-ого греха.. — тишина в комнате прерывается скрипом кровати, он придвигается ближе, опираясь на руки. — И грех этот… — с замиранием выдерживает паузу, отставляя указательный палец — …братоубийство! — Резко вскрикивает, от чего Челябинск дергается. Темноволосая голова подняла свой взгляд и серьезно посмотрел на брата, мол, не смешно это. — Menteuse! Нет никакого дьявола, он в аду! — Очень уверенно, но негромко, заявляет, стукая маленьким кулачком по подушке. — Клевета! — удивленно вскидывает брови. — Грешники дети ада, там им и место. — голос дрожал, выдавая младшего с подноготной. Сам в свои слова не верит, но так наказали, разве можно не верить батюшке в этом деле? Он переминает край одежды в руках, снова опуская голову к низу. Гробовая тишина повисла в комнате, даже не было слышно, как кто-либо дышит. И только стук ветра об окна разбавлял эту тишь, напоминая, что мир не замер вместе с ними. — А все ли они остаются в преисподней? — Старший наконец-то подает голос, пронзая такое спокойное, но напряженное молчание. Даже он задумался. — Грех это вещь серьезная, оно разъедает тебя, как яд. Вот ты, чем грешен? — Резкий вопрос отдается в комнате эхом. Карие глаза все так же поблескивали, разве что теперь он свесил ноги с кровати и задумчиво глядел на собеседника. Помолчав, Челябинск вспоминает, что ему рассказывал батюшка, когда они впервые сели за Библию. — Говорят, дети с рождения чисты и духовны, им не чужда вся грязь мира. — Выпалив на одном дыхании, неуверенно водя плечами и потирая их, поджимая подрагивающие колени ближе к себе. А в голове только старые и зашарпанные листы желтой бумаги, пахнувшие такой древностью. Отец перебирал их всегда грубо, не боясь, что они могут порваться, а странно, они всегда казались такими хрупкими, дунешь-рассыпятся . И голосом таким твердым всегда рассказывал об ангелах и архангелах. — Но ты ведь грешен, да? Как и все мы? — Екатеринбург не заметил, как оказался лицом к лицу Челябинска, рывком преодолев расстояние чуть меньше метра, аки одержимый пробормотав вопросы. — А может, ты особенный и с Рождения грешен? Veinard! — Нынче тихое место заливается издевательским хохотом и хлопками в ладоши. Старшой даже припрыгнул, из-за чего скрипнула кровать, радостно и так мягко улыбаясь. Челеби окончательно перестал понимать, что брат из-за себя сейчас строит. Сложив ручки на груди, ждет, пока братец просмеется, отклонив голову в бок. Дурачества немца не ново, его постоянные выходки и издевки тоже, особенно с младшеньким, или другим братом, которого темноволосый видел не так часто, как Екат. Гогот продолжается еще пару минут, неприятно звеня в ушах. Смех у Екб противный, с ноткой издевки и наигранности. Младший точно не уверен, может ли братец вообще нормально смеяться, а не вот этим как у гиены смехом. — Не смешно! Ты только языком молоть и умеешь, bouffon! — Смех прекратился, а надоедливая кровать больше не скрипела. Екатеринбург в миг распахнул широко глаза, раздраженно взглянув на вякнувшего, своего рода оскорбление для него, щенка. Да, его не впервые называют шутом придворным, но разве это приятно такому горделивому и статному юноше? Вот только старшим по чину он ничего не может сделать, приходится выслушивать оскорбления и принимать их «с честью», как говорил Пермская Губерния на одном из балов. А тут какая-то крепость решает посягнуть на его доброе имя!?Нахмурив брови, Екб, не спеша, закатал рукава своей рубашки и поправил сползшие на лоб волосы. — Совсем страх потерял, а, отродье?! — Рыча и скалясь, парень медленно подползает к как в землю вкопанному мальчишке, что застыл от таких резких и таких злостных слов. Откуда же ребенку знать было, что это так заденет его наихрупчайшую натуру. Младшенький зверем загнанным метится из стороны в сторону, ища хоть какое-то спасение. Брат уже вплотную подобрался к жертве, возвышаясь, как смерть над тяжело больным. Скомканная простыня давно лежала в другом конце ложе, а вот подушка оставалась на месте, только теперь в нее был вжат Челеби, крепко удерживаемый давкой на плечи сильных рук. Он пытался освободится, дергая плечами поочередно, или пихая Екатеринбург ногами в подступавшие колени. Глаза у самого на мокром месте, а губы его подрагивали, как осиновый лист, вот-вот и упадет на мокрую и сырую землю. В окно ударила голая ветка от, взросшей много лет назад, березы, будто природа пыталась ворваться и помешать обидчику. Тяжело дыша, Челябинск берется за сердце, тихо нашептывая.— Отче наш, Иже еси на небесех… Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… — А он смеется, по-бесовски, прикрывая рот рукой. — Ты такой глупый. — Ощущение, что старшой хочет ему кости вырвать прямо из плоти, больно вцепившись в кожу, пускай и через ткань одежды. — И где ты только таких слов понабрал, мог быть хорошим, послушным ребенком, mon ami… — даже как-то грустно проговаривает, смотря на тушку под собой толи с досадой, толи с жалостью. Но хватки не ослабляет, наоборот, руки сами тянуться к шее, замыкаясь в замок, пока еще не пытаясь удавить ребяческое тело. Наклонившись к еле сдерживающимся, что бы не закричать, мальчишке, сладко шепчет, совсем не зло, наоборот, очень мягко и так обыденно. Щекоча мягкие, румяные щеки свисающими волосами цвета ржи. — На людей молитвы не действуют~ — первые слезинки все же обжигающе стекают по щекам, а за ними еще и еще, переходя навзрыд. Ночная рубашка окончательно сползла на бок, оголяя плечо меньшего. Ему хочется позвать на помощь, да боязно, страх сковал цепями, или руками на шее, обволакивающее поглощая в пучину неизвестности и демонических плясок. — Т-ты не человек! Бес ты нечистый, брат бы не стал, нет…— заливаясь слезами он не прекращает попытки выбраться, плотно сжимая ладони на запястьях Еката, а ногами, безуспешно, старается брыкаться — Frère! Ус-слышь! П-прогони беса… — Он зажмуривает бледные глаза, отворачивая голову в сторону, будто это поможет убежать от черта. Он окажется в безопасности, в приятной, успокаивающей темноте, не той, что стояла за окном, где поджидает враг, а той безмятежной, по-матерински заботливой. Она приласкает и убаюкивающе будет нашептывать нежности, пока ребенок не успокоится и не провалится в сладкую дрему. Вот так же и Челябинск хотел оказаться где угодно, но не в лапах одержимого, по его мнению, брата. Все затихло. Всхлипы отдавались в комнате очень далекими и нездешними, будто кто-то плакал там, на улице, мешаясь под окном. Челябинск уже не предпринимал попыток вырываться, обмякнув под напором тяжелой хватки, а лишь спешно вытирал узорным рукавом стекающие слезы, не глядя на брата. Екатеринбург тяжело вздыхает и замирает взглядом на Челеби: тельце дрожало, от страха ли или еще чего, но он не решался поднимать свой взор обратно на одержимого, упорно пялясь в стенку, покусывая губы. Руки отпустили горло, плавными движениями сползая по плечам, чуть оглаживая их. Екат садится на колени, пусто глядя на, не сразу сообразившего ,младшего, и как он в немой панике забился в угол, продолжая судорожно всхлипывать. Он схватился за свое горло, пытаясь понять, не умер ли он все таки, и его грудь спокойно вздымается и опускается, когда он все же понимает, что жив. Последний слова Чб как-то колко отозвались внутри, будто он и вправду дьявол, посмевший посягнуть на святой плод. — «Он так искренен..неужели…» — Екатеринбург хватается за голову, горько простонав что-то невнятное, похожее на ругательство — «Ты снова сорвался…» — держась за голову, впившись пальцами в волосы, поднимает взгляд на братишку. Он напуган. Волосы взъерошены, глаза красные, а щеки и шея вся мокрая от слез, да и рукава промокли вместе с подолом. — «я лишь…хотел припугнуть» — слова застревают комом в горле. Он понурил голову, будто в молитве, молча собираясь с мыслями. Больно сжав положенные на колени руки в кулаки, он, вздохнув с хрипотцой, слезает с кровати, ловко подхватывая мундир с пола и закидывая его на плечо. Помятая одежда смотрелась очень небрежно, не дай Бог отца встретить по пути в комнату, сразу расспросы пойду. — Сегодня я пришел, рассказал тебе про скачущих по лугу овечек, — он выдержал небольшую паузу, прежде чем Челябинск кивнул — и ушел. Ты меня понял? — он снова видит одобрительный кивок. Торопливо открыв скрипучую дверь, он выходит, оставляя небольшую щель. Челеби так и остался сидеть в углу, боясь шелохнуться. Такое ощущение, что ночь продлилась вечно. Ни один из братьев не смог сегодня уснуть. А рано поутру и в глаза не глядели.