С самого начала

Том выхватил пергамент, едва не разорвав его, и спрятался в одном из кресел. Следующие полчаса прошли в мертвой тишине. Альбус пытался придумать хоть что-нибудь, что он мог бы сейчас сказать, но фраза за фразой отправлялась в воображаемую корзину для бумаг — они были фальшивы, негодны. Молчание прервал Том. — А ему вы тоже рисовали такие картинки? — спросил он, так и не показавшись из кресла. — Что? — Гриндельвальду. Или от его руки не было так больно? — Я просто был моложе. — К тому же, могли немедленно расплатиться той же монетой. — Нет. Во мне никогда не было столько ненависти. — Это не ненависть, я не ненавижу вас. Это просто способность сконцентрировать… — Не ненависть в чистом виде, я знаю, но подобные ей чувства. Том покачал головой, отрицая такую банальную трактовку, но не в силах объяснить разницу словами. — Вы сердитесь на меня? — Не могу. Возможно, когда-нибудь это спасет мне жизнь — я ведь, оказывается, забыл, что нужно делать. — Сейчас выяснится, что и от круциатуса есть щит, — констатировал Том, глухо смеясь. — Это было бы слишком просто, щита нет, спасение в другом — в скорости. Для непростительных нужна особая концентрация, ты верно заметил. Если противник равен тебе, у тебя достаточно времени, чтобы просто отобрать у него палочку. Экспелиармус. Если же другой сильнее, нужно убегать. Том покачал головой — не ему думать о бегстве. — Вы позволите мне взять это? — спросил он, вставая, аккуратно скручивая пергамент, расправляя надорванный и смятый край осторожными движениями. — Я думал, ты и его сожжешь, — ответил Альбус, с удивлением наблюдая за прямо таки бережными манипуляциями. — Нет, только не этот. * * * Оставшись один, Альбус не смог даже сразу перебраться в спальню, настолько остался без сил — все выпил сегодняшний день, выпила необходимость держать лицо и ментальный барьер. Два разных барьера. Разгадывая детскую загадку, Том не оставлял попыток проникнуть и в настоящую тайну — ему очень хотелось знать, что такого Альбус Дамблдор будет прятать от Геллерта Гриндельвальда. Ему удалось. Том не захотел в этом признаться. Или даже не осознал. Когда проникаешь в глубину чужого сознания, тебя не ждет там раскрытая в нужном месте книга с написанной черным по белому историей, ты видишь только образы, говорящие что-то их владельцу, не тебе, если ты не знаешь контекста событий. Лучшая защита от легилимента иногда — прятать под замком не только опасное, но и все, что возможно, как можно больше воспоминаний и связей между ними. Даже в частной жизни никаких встреч выпускников, никаких сентиментальных разговоров о прошлом, во всяком случае, о прошлом Альбуса. Он старался и преуспевал, пока не столкнулся с таким последовательным и настойчивым интересом к себе. Теперь Том растворился где-то в пустынном, сумеречном замке, оставив дверь в прошлое распахнутой настежь. Он не мог понять, не должен был, но он задал вопрос-разгадку, вопрос-ключ. "Ему вы тоже рисовали такие картинки?" Они с Геллертом часто бросались громкими фразами, воображая себя древними римлянами, каждое слово которых может застрять в веках тысячью повторений — ведь они собирались творить историю. Некоторые слова даже тогда не казались безобидными. Когда Геллерт бросил: "Если свобода двоих стоит жизни одному, нужно заплатить эту цену", Альбус схватил пергамент и стал рисовать на нем человечков. Два стоят рядом, один лежит. Палка, палка, палка, кругляш с глазами и улыбкой, рядом еще один, с лежащим человечком даже проще — палка и кружок без глаз и улыбки. Пергамент быстро закончился, пришлось рисовать человечков друг над другом, получился целый холм. Вечером следующего дня Альбус сжег этот пергамент — напоминание о разговоре, дававшем основание для обвинительного приговора. Никто не подозревал, даже Аби, который считал, что это он пытался заставить брата посмотреть на себя и образумиться, пытался заставить его выбрать между семьей и фанаберией, и не его вина, что это закончилось схваткой. Абефорт не мог предположить, о чем думал Альбус — такое просто не вместилось бы в его голову, ни в одну обычную голову не поместилось бы. В самой жаркой стычке он, младший брат, обвинил старшего в том, что убившее их сестру заклинание могло быть и альбусовым. Если бы так, это было бы счастьем — ее смерть была бы следствием трагической случайности, но не злой воли. Альбус мог бы перестать думать о том, что мучает его сорок лет — что заклинание было послано Геллертом не случайно, а намеренно, в попытке освободить Альбуса в том смысле, в котором Геллерт понимал его свободу. Тогда Альбус действительно оказался бы виновен — тем, что позволил о себе так думать. Эта ужасная мысль сжигала письмо за письмом, и даже купленный однажды портключ в Вену не избежал этой участи. Временами казалось, что обвинение беспочвенно, и самая невероятная дружба разрушена ошибочно. Но это было давно. Последние лет десять взгляд на Европу сомнений почти не оставлял. Если Том узнает об обстоятельствах — догадается о подозрении мгновенно, хуже того, будет уверен, что так и было, и, зная Тома, Альбусу не хотелось услышать, какую оценку все это получит. Поэтому он не должен знать. Хватит с него плохих примеров. * * * Том почти каждый вечер смотрел на рисунок Альбуса — он был запечатлен на этом листе в момент триумфа, когда ему удалось испугать самого Дамблдора и добиться от него признания. Видеть себя глазами Альбуса было почти физическим удовольствием. Если бы все, кого ему удалось победить, дарили ему такое! Обычно приходилось брать что-нибудь на память самому. Альбус не зря вспомнил недавно о коллекции игрушек, собранной Томом в приюте — уже тогда не губная гармошка была ему нужна, а воспоминание, у кого и как она отнята. Возможно, Альбус помнил о той коробке, потому что смог понять значение. Каждый хочет чужие игрушки. Некоторые могут взять. Единицы могут гордиться тем, что смогли сделать, не испытывая вины. Том мог наблюдать, как она выращивается в его сверстниках, в частности, на этом простом примере. Тот, кто возьмет чужое и будет на этом пойман, получит наказание. Если наказание кажется неотвратимым, желание взять будет подавляться, и, чтобы это происходило неосознанно, такой поступок должен заранее быть маркирован, как плохой. Внутренние шипы-запреты защитят от порки-другой, но сделают слепым. Страх внешнего наказания постепенно перемещается внутрь, и человек начинает наказывать себя сам просто потому, что это не так больно, появляется внутренний надсмотрщик — так называемая совесть, и не дает не только делать ничего запрещенного, но даже захотеть. Том хранил чужие игрушки, потому что не боялся наказаний и чувство вины в нем так и не вырастили. Он капитулировал перед реальной угрозой — что его не примут в Школу Волшебства и Магии — но не считал свои желания неестественными. А до этого коробка, хранящаяся в шкафу в собственной комнате, говорила о том, что Том Риддл сильнее всех, кто его окружает. Тогда он признал превосходство Дамблдора, а теперь будто получил свою коробку обратно. Были ли на свете другие коллекции, наделяемые тем же смыслом? Марволо Гонт гордо владел кольцом Певереллов и медальоном Слизерина, хотя его фамилия не совпадала ни с одним из знаменитых первых обладателей. Значит, это не наследство, полученное из рук в руки, без труда. Кто-то из его предков, хотя, может быть, не сам Марволо, был таким же, как Том, собирателем. Меропа тоже охотилась за призом — прекрасным домом и еще, конечно, за свободой. Ее, судя по всему, наказывали и били немало, но это ее не сломало и не помешало применить крохи магии, которые у нее были. Том считал тягу к знаниям одним из признаков того, что перед ним свой, свободный от надсмотрщика внутри. Знания полезны, если ты готов их применять. Не оценки сами по себе — стремление к хорошим оценкам могло быть таким же бессознательным страхом перед наказанием за плохие — а именно способность изобретать пути к своей цели, используя все известное, как ступеньки. Стремление к знаниям было лишь констатация того, что у тебя много необычных целей, ты слышишь свои желания и готов исполнять их. Сонм «Превосходно» только следовал за свободой мысли; будь у Меропы другая судьба, она могла бы посоревноваться с лучшими учениками за количество Тритонов. Том рассчитывал превзойти Дамблдора. * * * Оглянувшись назад, Том удивился, как много времени прошло с той минуты, когда воспоминание Боба Оглена оказалось в думосборе, и как незаметно оно пролетело. Они готовились. Альбус ставил, казалось бы, совершенно невыполнимые в разумный срок задачи, и бросался решать их с такой страстью и самозабвением, что они сдавались. Иногда казалось, что Альбус таким образом действительно пытается забыть о цели, которая ждет его в конце. * Однажды утром Том застал Дамблдора шипящим и размахивающим палочкой одновременно, без всякого видимого результата. — Что вы делаете? — Я думаю, мы должны уметь колдовать на парселтонге для достоверности. Конечно, можно ограничиться шипением в сочетании с невербальной магией, но интереснее было бы изобрести магию змееустов, раз уж мы знаем, что она существует на самом деле. Я думаю, самые простые и ключевые слова должны работать, как заклинания, нужно только подобрать правильные движения… Думосбор стоял на краю стола, мерцая затуманенной поверхностью. Было совершенно очевидно, что Дамблдор пытался там высмотреть. — И вы пытаетесь…? — Соединить слово, обозначающее угрожающий удар головой, и движение палочки для бомбарды. — Но у вас не получается, — уверенно сказал Том. — Потому что ни одна змея не попытается на самом деле пробить препятствие своей головой. — Что ты хочешь сказать? — Что змеиная магия другая, и вы никогда не добьетесь успеха, не поняв, какой она должна быть. Спросить вас? — Том имел ввиду любимую тактику Альбуса на уроках — задавать наводящие вопросы. — Давай. — Назовите два главных оружия змеи. — Ммм… Яд — очевидно. А что еще? — Магглы называют это гипнозом. Умение заставить застыть противника любого размера серией обескураживающих и пугающих движений. Магия змей на стыке этих способностей, там, где звуки их языка материализуют эти два умения. Внушить, что вред причинен. — Что ты умеешь? — спросил Альбус с напряженным любопытством. — Я могу испугать до полусмерти. Могу отравить как змея укусом, хотя так быстро, как Морфин, — Том кивнул головой в сторону думосбора, — у меня никогда не получалось, не приходило в голову — я пытался только повторять то, что видел. — Отравить так же сильно, как змеиным ядом? — Альбус помолчал, потом решил все же задать вопрос. — Когда…когда ты говорил об исчезновении своих врагов, ты это имел ввиду? Они… умирали? — Я не знаю. Они просто переставали приходить, — Том отвел глаза, не в силах выдержать взгляд, в котором плескалось больше сочувствия, чем это можно было объяснить. * Были и настоящие изобретения, сделанные для решения конкретного вопроса, но давшие гораздо больше. — Думаю, нужно некоторой время понаблюдать за домом, оставаясь незамеченными. — Под разиллюминационным? — уточнил Том. — Неплохая идея. — А мы не потеряем друг друга? — Я-то нет, — ответил Альбус, нахмурившись… — И в чем разница между нами? — Они, — Альбус поправил очки, приподняв их на переносицу машинальным для каждого, кто их носит, жестом, — позволяют мне видеть всех, кто прячется так или иначе — заклинания, плащи-невидимки — большинство изобретений в этой области могут быть разоблачены. Военная разработка. Том восхищенно посмотрел на предмет разговора, очки с полустеклами, раньше занимавшие его только тем, почему маги, способные за ночь избавиться от большинства травм, несовместимых иногда с жизнью с точки зрения магглов, не пытаются восстанавливать свое зрение. — К сожалению, — продолжил Альбус, — способ их создания мне неизвестен, я не смогу сделать такие же для тебя. — Жаль. — Но что-то я должен придумать. У меня были некоторые идеи, поиск направления к нужному человеку. Если соединить их с тем, чем я занимаюсь сейчас… — продолжил Альбус, уже поглощенный идеей. — А чем вы занимаетесь? — Хочу украсть у магглов еще одну идею — хранение энергии… — Бочку с керосином! — Том расхохотался. — Нет, это слишком громоздко. Я хочу, чтобы энергией для приборов мог стать солнечный свет. Эта штука была закончена в две недели, и не просто отлично работала, подтвердив свои возможности во время игры в прядки в Запретном лесу, но обладала еще одним свойством — поглощала на некоторое время любой свет, не только солнечный, в больших количествах. Сколько бы свечей они не зажгли в закрытом помещении, прибор мог поглотить весь свет — становилось темно. Солнечный день не становился ночью, но на несколько минут превращался в сумерки. * Пришлось решать и мелкие проблемы: — А у тебя есть маггловская одежда? — Конечно, есть, хотя и не такая сногсшибательная, как у вашего Огдена. Но Том ошибся — за четвертый курс он успел вырасти из всего, что у него было, даже из подаренного волшебного костюмчика — в Хогвартсе ничего маггловского ему не требовалось. С такой же проблемой столкнулся и Дамблдор — у него была великолепная коллекция военной формы разных стран, но только для командного состава. Простой английской солдатской формы не было, тем более такой одежды, в которой можно зайти в сельский магазин или кабачок, не вызвав немедленно пристального внимания. Полная трансфигурация одежды не из одежды была нисколько не полезней трансфигурации еды из несъедобного. Том взялся вспомнить нужное в деталях, а Альбус — соорудить из настоящих тканей. Извлеченная им будто из ниоткуда швейная машинка была слишком маггловской, слишком вызывающе блестящей металлическими деталями. Комнаты Дамблдора были единственным местом, где ее вообще можно было представить. Но даже тут… — Нам говорили на маггловеденье, что в Хогвартсе ничего маггловского не будет работать, — заметил Том. — В некотором роде так, не будет работать то, что ты считаешь маггловским волшебством, не готов понять, то, во что, считаешь, нужно просто поверить. Зингер у меня не заработал, пока я не разобрался, для чего тут каждая деталь, почему она именно такая и что в ней можно улучшить. * * * Однажды оказалось, что все уже обговорено, сил ждать больше нет. «Завтра?» «Завтра.» Два одинаковых слова, брошенные ими друг другу, не нуждались в объяснениях. И все же Том проворочался без сна почти всю ночь, представляя себе, что их ждет. Альбус почти запретил ему это, отказавшись, во всяком случае, пытаться разыграть возможные варианты по ролям. «Если ты будешь так сосредоточенно просчитывать своего противника, потом не услышишь, что он скажет на самом деле» Увидев утром бледное лицо, Альбус огорчился: — Это всего лишь разведка. Сегодня с нами ничего не случится.