Доппельгангер

Свое лицо Элспет де Сарде всегда считала проклятьем, ниспосланным ей за неведомые грехи ее предков. Проклятые покатые скулы. Проклятый широкий нос. Проклятые серо-голубые, как испачканная в грязной луже бирюза, глаза — глаза дикарки, островитянки, чертовой донэй-как-ее-там-проклятые-тирфрадийские-словечки; как она мечтала, чтобы однажды ее глаза поменяли цвет и стали светло-карими, как у истинной гаканки, как у Константина, как у всех. Она ненавидела свое лицо и свою зеленую метку, похожую на пятно тления — ненавидела, ненавидела, ненавидела. Если бы она знала, что однажды это лицо спасет ей жизнь!.. — Кера?.. — со странным выражением говорит тот, кого она так долго искала — говорит, вглядываясь в нее такими же серо-голубыми, как и у нее, глазами. — Почему ты в наряде renaigse? Элспет подавляет истеричный смех. Отвратительная шутка судьбы, причудливая игра природы — эмиссар де Сарде и воительница с Тир-Фради похожи друг на друга чуть менее, чем две капли воды. Кровь островитянки — она сильнее любого воспитания. Месье де Курсийон, что сильнее — влияние окружающей среды или генетика?.. Элспет знает ответ. «Отдай мне моего брата!» — хочет закричать она во весь голос, завизжать так, чтобы содрогнулись горы, чтобы ее голос разнесся от Фрасонегада до Веншагано; но перед ней — не уличный бандит из Новой Серены, не жалкий андриг, не древний, обессилевший надайг. Перед ней безумец. Перед ней верховный король. Вместо крика она подходит ближе, вскидывает руки, кладет их ему на плечи — сквозь грубую ткань она чувствует жар его тела; Элспет кажется, будто она коснулась раскаленного камня. Возможно, такого же, какой разворотил грудь доброго Катасаха — посланный лишь коротким взмахом руки. — Винбарр, муж мой, — делая над собой усилие, произносит она, копируя интонации настоящей Керы, — я пришла остаться. Здесь. С тобой. — Зачем? — Потому что я твоя жена, а ты мой муж. Мне в мире нет другого места. Она тогда так и сказала — мне нет в мире другого места — и Элспет поверила. В словах Керы было столько неукротимой страсти, столько чистой, беспримесной преданности, что Элспет на мгновение стало завидно — она никого и никогда так не любила. Никого и никогда — у нее были влюбленности, были романы, но все эти страницы рано или поздно переворачивались, и Элспет не тянуло их перечитывать. Ни в старой, ни в новой Серене не было мужчины, ради которого она бы отказалась от всего и за которым пошла бы хоть в адское пекло. Возможно, ни в старой, ни в новой Серене не было мужчины, похожего на Винбарра — мудрейшего из мудрейших, сильнейшего из сильнейших, безумнейшего из безумнейших. Проклятое лицо. Благословенное лицо — теперь он смотрит на нее в упор, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждую черточку, запомнить каждую линию; Элспет откидывает голову, позволяя ему касаться этого лица, водить по нему пальцами, будто слепой. — Моя Кера, — он кривит, ломает красивую линию рта в болезненной улыбке, — как и всегда, верна себе. Моя Кера, моя minundhanem… Уходи. Как жаль, мелькает мимолетная мысль, как жаль, что я не узнала тебя раньше — может, и я бы, не думая, похоронила себя под горой, лишившись тебя. Никто и никогда не смотрел на нее так — одновременно нежно и повелительно, приказывая остаться и приказывая уйти — в одно и то же время. Один неверный шаг — и ты труп, Элспет де Сарде. Ты труп, и Константин тоже труп, потому что никто в целом мире не знает, где он, и никто в целом мире его не спасет. — Я не уйду, — отвечает Элспет и целует его первой — отчаянно, как игрок, поставивший на карту все свое имущество. Только вот невезучий игрок в случае неудачи просто пойдет по миру, а Элспет де Сарде больше никогда этого мира не увидит. От ужаса у нее подгибаются ноги — она инстинктивно сильнее цепляется за его плечи, чтобы не упасть, и закрывает глаза, чувствуя запах его кожи — дикие горные травы и зверь в гоне, острое, горькое, чужое, украденное. Когда не можешь взять силой — хитри, темни, будь самой жестокой, но добейся своего. Так говорил Курт, милый медведь Курт, бессменно-вечный Курт, предатель Курт, теперь-уже-мертвый Курт. Это — точка невозврата. Обратно не повернуть. Он прижимает ее к каменной стене святилища — и Элспет спиной ощущает могильный холод, исходящий от этой стены; она коротко вздыхает, когда чувствует, как чужие, твердые, горячие губы касаются ее прямо под ухом. Резким, нетерпеливым жестом он сдергивает с ее шеи платок — наверно, островитянка Кера не носила столько одежды, как эмиссар с Гакана Элспет де Сарде — и почти брезгливо отбрасывает его в сторону. Его движения — уверенные, властные, умелые; это его женщина, и он знает, как с ней обращаться. Элспет де Сарде сейчас нет, думает Элспет, переплетая пальцы в его густых, темно-русых, с легкой проседью волосах, среди которых путаются ветки и листья — Элспет де Сарде сейчас нет, а есть Кера, роль которой придется играть до конца. Ставка — вовсе не разочарованные знатные гости, пришедшие посмотреть их домашний спектакль. Ставка — их с Константином жизни. Наверное, Кера была покорной — Элспет не такая, но она не сопротивляется, когда он подхватывает ее под колено и низко стонет ей в плечо, притискивая ее ближе, соединяясь с ней крепче; ей все еще страшно, но теперь к ужасу примешивается сумасшедшее, пьяное, дикое ликование — восторг безумца, в экстатическом угаре сжегшего все мосты. Закусив губы, она широко улыбается — от ее мостов остался один пепел. И вместе с тем она невольно сама заражается его страстью — так, как заражались малихором горожане оставшейся за морем Серены; наверно, в эти минуты она действительно в какой-то мере стала его Керой — той самой Керой, чье тело остывает на задворках Веншаверре. И когда концентрация ужаса, напряжения и удовольствия становится невыносимой, а звон в ушах заглушает ее собственное тяжелое дыхание, он неожиданно отстраняется и чуть склоняет набок голову. — Ты не Кера, — со странной, почти жалостливой ласковостью сообщает Винбарр, верховный король острова Тир-Фради. — Ты не Кера, renaigse. И сейчас ты умрешь. — Нет, — Элспет де Сарде, эмиссар с континента Гакан, расслабленно приваливается затылком к стене. — Умрешь — ты. Не можешь справиться с врагом — подпусти его на расстояние вытянутой руки и бей. Так говорил Курт, добрый Курт, их наставник Курт, героический Курт, непрощенный Курт. Верховный король Винбарр был сильнейшим колдуном острова — но любое колдовство бессильно против холодного железа. А с расстояния вытянутой руки не промахнется даже Элспет. Она собственными руками вытирает с его губ кровавую пену и снова прячет свой крошечный револьвер в кобуру на поясе. Пора искать Константина. И пора перестать ненавидеть свое лицо.