всему виной океан

несмотря на то, что чонгук запретил чонхи рассказывать его ситуацию с момои, девушка не послушалась. да, она часто ослушивалась его, делала так, как хотела, и чаще всего все портила, но в этот раз она была уверена, что её решение было оправданным и достаточно мудрым. через некоторое время после разговора с тэхеном она собралась с мыслями и выложила чимину все, что знала. конечно, она не смогла удержаться от едких замечаний в его сторону по поводу того, как он мог дружить с момои все это время и не замечать её настоящего лица, но всю важную информацию она преподнесла чётко и быстро. — тебе не стоило ругаться с тэхеном из-за этой больной, чимин, — сказала она тогда, увлеченной чувствами злости, но вскоре успокоилась и успокоила поникшего пака, которому нужно было время, чтобы все осознать. когда вскоре момои позвонила и стала возмущаться, что безумная сестра чонгука её чуть не убила прямо на глазах у всех, он перебил её и холодно сказал: «я знаю, ты была неплохой подругой, но то, что ты сделала с чонгуком, перешло все границы. тебе нет прощения, момои. по крайней мере, в этом мире точно. возможно, ты осознаешь свою ошибку и исправишься, но даже если в конце концов ты станешь лучшим человеком на земле, я все равно буду тебя ненавидеть. ты не только сломала жизнь человеку, которого я люблю, но и предала меня и растоптала моё сердце и доверие к тебе в прах. прощай, момои. я хочу, чтобы ты навсегда исчезла из моей жизни.» он знал, что был слегка груб, но как можно спокойно разговаривать с человеком, который напичкал другого человека огромной дозой наркотиков и изнасиловал его? мягкость здесь являлась самым безумным абсурдом, на который он ни за что бы не пошел. эта ситуация стала большой пищей для долгого, очень муторного и глубокого размышления. чимин долго пытался представить, какой будет его первая встреча с чонгуком; что они друг другу скажут и как будут себя вести. эта часть будущего пугала его больше всего. после рождественского видео он осознал, что чонгук больше не был тем чонгуком, которого он знал. и именно поэтому чимин был уверен, что между ними ничего так просто, как хотелось бы, не получится. в одной французской книге, которую он читал для проекта, было написано вот что: «Il faut avoir aimeʼ, puis deʼsaimeʼ, puis aimer encore». — надо любить, разлюбить, затем снова полюбить, — задумчиво произнёс чимин, бултыхая банкой пива и лёжа смотря в потолок, на который падал свет от экрана телевизора. тэхен был в гостях у своего друга, поэтому этот вечер пак проводил в одиночестве, погруженный в мысли. эта фраза запомнилась ему потому, что он был уверен, что им придётся пройти ещё один тернистый путь, чтобы снова соединить свои сердца и тела., но смогут ли они это сделать? будут ли они все так же подходить друг к другу, как раньше? сейчас они совершенно другие люди. ему было страшно, что ничего не получится; что они не смогут найти общий язык или не найдут тем для разговора; что они впадут в крайности, либо будут слишком далеко от них. чимин опять накручивал себя. — не пойдет, — сказал он своим мыслям, допил вторую банку пива и поднялся, решив сделать уборку. чистота и порядок в доме в какой-то степени влияли на внутреннее состояние. убираясь в комнате, создавалось такое чувство, будто убираешься еще и в своей голове, раскладываешь мысли по полочкам, собираешь в мусорный пакет все ненужное барахло в виде бесполезных знаний и воспоминаний, пылесосишь волнения, протираешь усталость. если, убираясь, думать в таком ключе, то становится легче, — так советовала делать чимину мадам джофье. всю зиму чимин даже не обращал внимание на выпавший снег, будучи все время отвлеченным мыслями и обязанностями, которые должны были быть сделаны приближенно к идеалу. таял снег, вместе с ним таяло напряжение по поводу проекта, потому что работа над ним подходила к концу. чимин чувствовал себя выжатым, но довольным. день сто шестьдесят шестой. мокко объявил о скорой выписке. как только он произнес эти слова, меня начало трясти. нет, я не плакал, но мне было так грустно, что это переходило все границы грусти и заходило за онемение и страх. я знаю, что нельзя все время рассчитывать на другого человека, но это совсем не то. с самого первого дня он взял меня под свое крыло. мы вместе чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. мы можем ночами разговаривать о наших жизнях, он все время рассказывает интересные истории, от которых порой захватывает дух. он все время укрывает меня одеялом по ночам, заставляет одеваться теплее, дает мне жизненные наставления и заставляет улыбаться. он мне стал отцом, которого у меня никогда не было. обо мне давно так никто не заботился. сейчас, осознавая, насколько он мне дорог, я не хочу его отпускать в тот мир, хотя я знаю, что мое мнение здесь не имеет никакой силы. и все же… мне так грустно. день сто семьдесят первый. весь день мокко собирает чемодан. он ведет себя так, будто все как обычно, но я вижу, что что-то не так. или просто хочу, чтобы что-то было не так… … вечером, когда он со всеми уже успел попрощаться, крепко обнять норбу и потрепать его по волосам, переодеться в пижаму и выключить главный свет, оставив включенной лишь настольную лампу, я расплакался. что-что, а мои слезные железы все такие же слабые, как и всегда. хоть что-то осталось прежним. — ну что ты ревешь, малой? — смеясь, спросил мокко и предложил мне пересесть на его кровать. я молниеносно переместился к нему и обнял его, чувствуя, как у меня отнимают часть сердца, которая отвечала за что-то очень и очень важное. наверное, за отцовскую любовь. — мне будет без тебя так одиноко, — еле произнес я, глотая слезы, как маленький ребенок., но разве можно меня винить или осуждать? уверен, каждый бы чувствовал то же самое. — у тебя есть норбу и другие ребята, ты прекрасно со всеми уживаешься, чонгук, — мягко ответил он, не переставая хлопать меня по спине. — это не то, — я покачал головой, медленно успокаиваясь; его объятия всегда были успокоительными для меня. — ты мне стал как отец, который никогда не занимался моим воспитанием… всю свою жизнь я чувствовал себя не в своей тарелке, думал, что я вырасту неправильным из-за того, что живу с мамой и сестрой, что в семье я — единственный мужчина… я… поначалу думал, что моя любовь к парню была результатом отсутствия отца в жизни… каждую свою проблему, каждый свой дефект я объяснял его отсутствием… а потом я попал сюда и подружился с тобой. за эти полгода я узнал от тебя больше вещей, чем не узнал бы сам за половину своей жизни. я так к тебе привязался, а теперь должен как-то отпустить с самой малой вероятностью, что мы когда-нибудь встретимся. я не мог остановиться плакать. как будто все мои раны, которые зажили или еще заживали, резко все раскрылись, причиняя мне такую душевную боль, что я был в ужасе. как в домино: упадет одна костяшка — начнут падать и другие. так и с душевным равновесием. мы продолжали сидеть на его кровати. он прижимал меня к себе, гладил по спине и молчал, видимо, о чем-то размышляя. я пытался успокоиться. — я знаю, что ты чувствуешь, чонгук. ты тоже мне стал как сын, и мне больно расставаться с тобой, — тихо сказал он, будто боясь нарушить тишину в комнате и звук мягкого падения снежинок за окном. — но иногда нужно расставаться, чтобы двигаться дальше. расставаться, чтобы снова встречаться… тем более, совсем скоро отсюда выйдешь и ты, а кто сказал, что нам запрещено встретиться друг с другом там, в том пугающем мире? таким образом он пообещал мне, что мы еще встретимся. написал мне адрес заведения, которым он владеет, и сказал, что, вероятнее всего, большую часть времени он будет проводить там, наводя порядок и привыкая к новой жизни. я стал мечтать о встрече с ним. день сто семьдесят второй. отпустить его оказалось сложнее, чем хотелось бы. день сто восемьдесят восьмой. шиншо, микаель и джибо сегодня тоже навсегда отсюда вышли. здесь становится пусто и одиноко. по крайней мере у меня есть норбу, но я не могу представить, как он будет здесь без меня… психолог говорит, я почти готов к возвращению в нормальную жизнь. ждешь ли ты меня? хочешь ли ты меня видеть? думаешь ли ты обо мне хотя бы иногда? я уже несколько недель думаю о том, чтобы все-таки передать тебе этот блокнот с письмами. делай с ним что хочешь. можешь выкинуть, сжечь, утопить, прочитать и оставить. мне, правда, не важно. просто мне кажется, что если все письма адресованы тебе, ты должен об этом узнать. у тебя все прекрасно, и я счастлив это знать. день двести четвертый. я написал еще одну песню и подобрал аккорды на гитаре. оказывается, научиться играть на гитаре за полгода — простая штука, если захотеть. шиншо оставил мне его тетрадь с аккордами и мелодиями, так что я каждый день практикую навыки. я приучил норбу любовь к чтению. кто бы мог подумать, да? думаю, ты бы гордился мной. мы дни напролет проводим свое свободное время в музыкальном кабинете: он читает, я играю и пою. снег уже растаял, зеленеет трава и расцветают цветы. становится теплее. как ты там? говорят, сейчас высокий риск заболеть. пожалуйста, одевайся теплее. пусть тэхен заботится о тебе. — минни, — уставший, тэхен зашел к чимину в комнату с двумя кружками какао в руках. — давай поедем в отпуск. — в отпуск? — будто пробуя на вкус это слово, спросил пак и посмотрел на друга, который сел рядом и подал ему кружку с вкусно пахнувшим напитком. — угу. мы только недавно закончили свои проекты, пыхтя над ними черт знает сколько. мы заслужили отдых хотя бы на недельку-две. он был прав. не один чимин работал не покладая рук. тэхен тоже трудился до семи потов. он досрочно заканчивал мангу, чтобы потом перевести все силы на выставку, которую он делал летом., а оно было не за горами. — куда ты хочешь поехать? — спросил пак, когда друг положил свою голову ему на плечо и устало вздохнул. — никуда конкретно. просто ехать, пока не захотим вернуться. — даже без карты? — даже без карты. — звучит восхитительно.