На краю

— Я же говорил: ты поймёшь, Рейн, — Юка сгребает в кулак его волосы, сколько удаётся захватить, и тянет назад, заставляя запрокинуть голову. В его зрачках Рейн видит чёрное солнце в сияющей белой короне, в зените над мёртвой землёй, засеянной солью и костями. Будущее человечества. Своё будущее. — Идём, — Юка дёргает за волосы уже с раздражением, прижимается губами к его уху и шепчет: — Пора бы этому миру возвратиться во прах, добрый мой Рейн. Я всегда ждал, что он падёт от рук такого, как ты. Рейн любил людей, но он устал, так устал. Ему уже всё равно. Благой Господь, в которого он верил, создал этот мир со всем, что в нём есть, за шесть дней и отдыхал на седьмой; мир надёжный и прочный, рассчитанный на много тысяч лет при бережном обращении. Неудивительно, что разрушить его оказывается не так просто, как думал Юка. Но Рейн справляется. Когда пыль от последней орбитальной бомбардировки оседает, а пепел — наоборот, поднимается в верхние слои атмосферы, чтобы заслонить солнце, над руинами раздаётся только свист ветра. Ветер приносит едкую вонь гари и сладковатый душок разложения, где-то поблизости журчит вода, отыскав себе путь в землю. Небеса теперь совсем низко — тёмные, тяжёлые, и из туч — тех, что ближе всего к земле — сыплется грязная снежная крупа. Однажды Рейн задумался, что должен чувствовать человек, убивший миллионы. …ничего. Они остаются вдвоём. — Ты же мой друг, — проговаривает Юка, почти с нежностью поглаживая подушечкой указательного пальца спусковой крючок. Рейн помнит: в этом пистолете остался последний патрон. Он хочет сказать, что одной пули недостаточно, чтобы покончить с его бессмертием, но его горло — высохший колодец, губы спеклись каменной коркой от жара самой первой атомной бомбы, а ещё, кажется, он разучился говорить пару месяцев назад. Юка улыбается ему ласково и страшно. Этот патрон он сберёг для себя. Рейн хоронит его в неглубокой яме, которую выкапывает голыми руками, обдирая пальцы до крови и срывая ногти. Потом стряхивает с рук землю и уходит, не выбирая направления, как раненое животное. Боли он не чувствует. Он идёт долго, очень долго — пока не упирается в берег океана, длинную линию прибоя. В обе стороны, сколько хватает взгляда, — серая вода. Рейн знает — это самый последний край, дальше ничего нет и ничего уже не будет. Даже если он доживёт до дня, когда тучи разойдутся и солнце осветит мир, на этой земле не родится больше ни ростка, ни зверя. Поэтому он решает остаться здесь и садится на камень, неподалёку от кромки воды. Из-за брызг прибоя на языке кислый металлический привкус, а в песке Рейн находит скелетики рыб, высохшие панцири крабов и выскобленные ветром ракушки, пару мелких монет, тонкие косточки — домашнего животного или ребёнка, обломки гнилушек, ещё соединённые ржавыми гвоздями, обрывки яркой обёртки от шоколадного батончика, осколок цветного стекла, смятую жестяную банку. Начинается прилив; набегающие волны с шипением облизывают носки его сапог, оставляя на них налёт ядовитой соли. Рейн просыпается.