Собрание

      Цзинь, сука, Гуанъяо. От одного только упоминания имени младшего брата у Минцзюэ начинали скрипеть зубы. Он просто не понимал, правда, не понимал, как можно быть такой лживой тварью и не словить еще пару стрел в лицо. Если бы Яо с такой же приторной улыбчивой миной щеголял по Цинхэ Не, Чифэн-цзунь бы уже давно отправил его бежать пятьдесят кругов вокруг резиденции, чтобы он немного в себя пришел. Но тут Ланьлин Цзинь, он под крылом папаши-блядуна – который внезапно проникся к внебрачному сыну отцовской любовью и разглядел в нем какой-то особый «потенциал», а теперь крутит им, как хочет, сваливая на его плечи почти все заботы Ордена. И это значит, что Минцзюэ ничего не может сделать. А, сука, хочется.       Еще и Гуанъяо подливает масло в огонь на каждом собрании Орденов заклинателей, строя из себя невесть что. За это ему отдельное спасибо. Чифэн-цзунь и так с большим трудом мирился с тем, что творил этот гаденыш во время войны. Тот факт, что он служил Вэнь Жоханю вообще доводил его до ручки, но он старался хоть как-нибудь смириться с этим. Нет, серьезно. Он действительно пытался подавить в себе желание высечь Яо дисциплинарным кнутом в качестве наказания за грехи, чтобы на бархатной коже остались позорные шрамы на всю оставшуюся жизнь.       К слову, сейчас это хотелось сделать намного больше, чем обычно. Потому что Минцзюэ снова вынужден был приехать в Ланьлин Цзинь ,чтобы в который раз выслушать нытье Гуаншаня на счет Стигийской Тигриной Печати. Потому что во время собрания Гуанъяо, изобразив на своем лице какую-то мазню из эмоций – старший Не так и не понял, что именно он пытался изобразить – вторил словам отца, убеждая всех в том, что Вэй Усянь – истинное зло, желающее захватить власть над всей Поднебесной. Потому что Яо снова лгал, красиво и естественно. Потому что в который раз все слушали его, разинув рот, не замечая очевидной фальши. Потому что сегодня, даже когда Гуанъяо останется наедине со своими названными братьями, продолжит юлить и начнет дурить Сиченя сладкими речами, от которых у Минцзюэ точно сведет желудок и к горлу подступит липкая тошнота.       Чифэн-цзунь поморщился и как-то устало вздохнул, без особого интереса слушая монолог Гуаншаня о «страшной угрозе для всех жителей Поднебесной» – это он о Вэй Усяне. Он это слышал уже раз десять, если не больше. И каждый раз одно и то же. Одни слова и никаких действий. И Минцзюэ это, мать его, раздражало.       Старший Не неосознанно сжал кулаки, хрустнув затекшими пальцами, и перевел тяжелый взгляд на Гуанъяо, смиренно стоящего за спиной отца. Его губы украшала любезная улыбка, а глаза смотрели тепло и добродушно. Он определенно располагал к себе. Правда, Минцзюэ от этой маски «хорошего мальчика» уже становилось тошно.       Когда Ляньфан-цзунь был искренним — а такое было только когда старший Не втрахивал его в кровать, наматывая шелковистые волосы на руку – Чифэн-цзунь млел. Если бы Минцзюэ мог, то точно бы сейчас поставил Яо в коленно-локтевую на глазах у дюжины заклинателей. Только для того, чтобы стереть с его лица это убогое выражение. Легкий румянец, искусанные губы и похотливые глаза подходили ему намного больше. Когда Яо просил быть грубее — Минцзюэ дурел; когда Яо сам насаживался на любезно предоставленный толстый член любимого старшего брата – у Минцзюэ ехала крыша; когда Яо жадно обхватывал губами мясистую головку, по блятски причмокивая — Минцзюэ в бреду сношал податливую глотку.       Поскорее бы собрание закончилось. А то стоило старшему Не вспомнить, как он время от времени решает конфликты с Яо, как в паху сладко заныло. Слушать Гуаншаня Минцзюэ явно хотелось намного меньше, чем хорошенько оттрахать Гуанъяо. Терпеть же его, суку такую, не может. Но стоит этому мелкому засранцу игриво качнуть бедрами и припустить золотое ханьфу с плеч, как у Минцзюэ срывает крышу, и вот он уже вылизывает руки Яо под его ехидные смешки.       И в эти моменты старший Не на время забывает о том, насколько этот заморыш лживая мразь. Когда его губы нежно касаются члена – у Минцзюэ вообще в голове никаких мыслей не остается; когда он профессионально заглатывает возбужденную плоть, утыкаясь аккуратным носом в жесткие лобковые волосы, не забывая массировать руками тяжелые яйца – Минцзюэ тихо рычит, грубо беря бывшего помощника за волосы на затылке. Как же Чифэн-цзунь любил смотреть на его лицо в такие моменты. Милый-милый раскрасневшийся Яо с влажными щеками от слез, слюны и предэякулята, томно смотрящий в глаза старшего брата. Честный, жадный и похотливый – и Минцзюэ это полностью устраивало.       И Ляньфан-цзуня, кстати, тоже. Иначе он бы не приходил в его покои поздним вечером, отсылая прислугу куда подальше, чтобы «обсудить» некоторые вопросы, касающиеся будущего их Орденов.       Чифэн-цзунь знал — Гуанъяо их близостью упивался. Особенно, когда Минцзюэ опускался на колени, чтобы обхватить рукой возбужденную плоть, надавить большим пальцем на чувствительную головку, размазывая по ней предэякулят, а после мазнуть языком по напряженному стволу, морщась от солоноватого привкуса. Он это дело, откровенно говоря, не очень любил, однако, считал, что если бы отказался, то это было бы нечестно по отношению к Яо.       Больше всего Минцзюэ нравилась задница младшего брата и все, что было с ней связано. Ему нравилось мять плотные ягодицы руками, от души шлепать по ним, влажно и лениво целовать и, конечно же, кусать так, чтобы бывший помощник злобно шипел, оттягивая его за волосы. Чифэн-цзунь просто плавился от удовольствия, когда входил в горячее нутро Гуанъяо одним плавным движением. Чувствовать, как возбужденную плоть плотно обхватывают нежные стенки прямой кишки, препятствуя дальнейшему проникновению – это значит достигнуть нирваны, высшей точки наслаждения.       И как же сейчас бесил тот факт, что до конца этого проклятого собрания — на котором до сих пор мусолили тему, итог у которой простой — Гуаншаню нужно поскорее прибрать к рукам Стигийскую Тигриную Печать — оставалось еще две палочки благовоний [1]. Минцзюэ, который все это время в открытую рассматривал бастарда Гуаншаня, буквально сжирая его глазами, был вынужден смиренно сидеть за хонтахтой [2], сгорать от возбуждения и благодарить Небожителей за то, что его одежды свободного кроя. И Яо, сука, заметил. Старший Не был в этом уверен, потому что Ляньфан-цзунь, не меняясь в лице, украдкой поглядывал на старшего брата, цепляясь взглядом за его напряженные широкие плечи, суровое лицо и крепко сжатые кулаки до белых костяшек. И Минцзюэ точно знал – эта мразь злорадствует.       Когда собрание закончилось, и благородный Чифэнь-цзунь, со всеми переговорив и распрощавшись, наконец-то смог покинуть зал, предварительно гаркнув на своих адептов и отправив их в город развлекаться (наивные, они еще не догадываются, что потом Минцзюэ на тренировках с них три шкуры сдерет), мужчина уверенным шагом направился в свои покои, около которых его уже поджидал Гуанъяо с этой бесящей доброжелательной улыбкой.       – Старший брат, тебе нездоровится?       Минцзюэ поморщился от этого приторного тона.       – Зашел, быстро.       Два раза говорить Яо не нужно. Оказавшись в комнате, Чинфэнь-цзунь хотел уже было отчитать бывшего помощника за его лживую морду, но он не смог этого сделать – чужое тело уже прижалось к спине, а руки легли на пояс с изображением головы быка.       – Брат, тебе нездоровится? Ты так напряжен… я мог бы тебе помочь, - Яо трется о рельефную спину щекой – дразнит, зараза. – Или мне позвать нашего целителя?       Минцзюэ скрипит зубами и сдается:       – Раздевайся.       Ответом ему была лишь лукавая улыбка.