11 Обещание

- А ты уже что-то выбрал? Мы, конечно, еще мало ходили, Винни, всего два месяца, но темненькую помнишь? Зря не согласился. У нее прямо яблочки, Винни. Или тебе больше нравятся такие, побольше? Я бы выбрала яблочки. Кайя обрисовала вокруг груди две окружности, а Винсент закатил глаза. Она не замолкала. Не слушала, что у Джордж не было ни «яблочек», ни «груш», ни «дынек», что ему все равно, потому что проклятие могло перекрутить Джордж до неузнаваемости. В конце концов, Винсент огрызнулся про две «клюковки» вместо «яблочек». Это заставило Кайю стихнуть на пару минут. В огромных ладонях Винсент сжимал шкатулку и надеялся, что сердце, спрятанное внутри, подскажет. Он все не мог решиться и выбрать подходящее тело. Пока трупы прибывали и портились, он продолжал верить, что вот сегодня уж точно найдет похожую. Или завтра. Или потом. Он искал Джордж, которой уже никогда не найдет. В мягкой красной рубашке в широкую клетку хранил шкатулку-головоломку и последнее, что осталось от Джордж – ее сердце. Винсент даже не был уверен, действительно ли она его помнила перед тем, как сквозняк разметал ее тело по болотам Луизианы. Или Джордж, исписав потолки и стены, изрезав его именем руки, может, без понимания пялилась в эти буквы и не вспоминала, кто за ними стоит? Из штатов они получили достаточно фотографий. Мадам даже отправила Самиру видео с камер. Пожар был сильный. Джордж очень старалась. В морг последнее время попадали сплошь местные проститутки – темнокожие, потасканные, даже в смерти усталые и больные. Но в эту ночь им предложили поистине королевский выбор: четыре тела и никаких шлюх. Первая бирка познакомила Винсента с Леной Вихерт: 39 лет, женщина, 79 кг, 189 см. Лена Вихерт скончалась сегодня, двадцатого февраля, от инфаркта. Кайя откинула простыню и, сморщив нос, констатировала: - На фашистку-Ингрид похожа. Тебе как, Винни? - Вот это си… - не удержал слов, уставился на два торчащих вверх шара, за что отхватил затрещину. Кайя фыркнула: - Винни, ты дурак? Да она же ненастоящая, ты посмотри! – шлепнула труп по груди и постучала по линиям, которых Винсент не заметил. – У нее же на следующий день все импланты вывалятся. То-то твоя Джордж обрадуется кураге. И еще посмотри, – потолкала тело в бедро. – А задницы-то совсем нет. Нет задницы – нет вкуса, Винни. Он кивнул. Светлая иностранка с вытянутым грубым лицом. Высокая и крупная, маленькое сердце Джордж не управится с такими тяжелыми руками. И Лена Вихерт совсем не похожа на Джордж. И ноги какие большие, и пальцы на ногах не такие, и коленки совсем не торчат так же смешно и нелепо, как торчали у Джордж. И если импланты вывалятся, то, правда, Джордж расстроится. И он заодно. Винсент пожал плечами. Кайя скинула следующую простыню, чтобы встретиться с миловидной Софией Роджерс, которой недавно исполнилось двадцать четыре: женщина, 72 кг. 160 см, погибла в Танжере от отравления газом девятнадцатого февраля. - Тухленько, – дулась Кайя, тыкая труп в холодный бок. – Эта вообще какая-то…рыхленькая. Ну что это, Винни, давай другую? Как я с такой пойду в магазин? Она же ни во что не влезет, придется ходить два раза… Ты ничего не понимаешь. Винсент скосил глаза на Самира, ища поддержки, но тот сидел за пустым железным столом и читал небольшую карманную книжку. Совершенно никакой заинтересованности. Третьей стала Иман Эль-Марих, 33 года, женщина, 57 кг, 171 см. Иман Эль-Марих отдаленно похожа на Джордж. У нее тоже темные короткие волосы, и сама она такая же небольшая, как Джордж. Только смуглая, из местных, и лицо неспокойное, неразумное, совсем дикое. Винсент наклонился, чтобы разглядеть шрам на животе – у Джордж тоже был, но другой, в другом месте, и аккуратный, белый и гладкий, ему нравилось этот шрам гладить, он как будто был шелковый, а этот – грубый бурый рубец. Где Иман Эль-Марих вообще его получила? Она несомненно красивая – разве женщины бывают некрасивыми? Но Винсент видел за ней историю: шрам, татуировка на правой лодыжке, следы от колец на трех пальцах. - Может быть, эта? Камнем преткновения стала причина смерти. Дело в том, что Иман Эль-Марих этим утром позабыла, что зубы даны ей природой, чтобы тщательно пережевывать пищу, оттого не справилась с завтраком. Кайя ее невзлюбила за едкий комментарий Самира: - А ведь я говорил тебе в 29-м, что обжорство до добра не доводит. - Винни. – Брови у Кайи поползли вверх в самом невинном изумлении. – Винни, она ведь даже заглатывать нормально не умеет, Винни! Винсент на секунду растерялся: - Она… Но… Я же… Мы… - не мог подобрать слова и мямлил, пока Самир вновь не прервал. - Да-да, Кайя, - перелистнул страницу, - ты же у нас в таких делах главный специалист. Но Кайя не слушала и уже срывала простыню с последнего тела. Рыжей, веснушчатой, безымянной, женщине предположительно тридцати лет, вес 65, рост 172, врач забыл опустить веки. Причину смерти еще не выявили. В белом восковом лице завязли пронзительные серые глаза. Кайя забавлялась, крутилась у пояса Винсента, приговаривая, что рыженькая при жизни уж наверняка была той еще оторвой и много умела, Джо будет проще привыкнуть к такому телу. Винсент молча пересчитывал пальцы, раскрыл рот, чтобы рассмотреть зубы и всё ли на месте. - Винни, Винни! Я же сто раз говорила, как выбирать! «Яблочки», Винни, не «груши». Она, конечно, ничего, но… Хочешь «грушу»? Ну тогда ту бери, которая несвеженькая, но она и при жизни была, по-моему… мало ли, вдруг заразно? Ну что ты Винни, хватит в рот смотреть. Что ты зубы считаешь с пальцами, Винни – ты же не лошадь выбираешь! Самир захлопнул книгу. Оттащил Кайю и шикнул, чтоб замолчала. Винсент обиженно буркнул: - У лошадей нет пальцев. Самир потеснил Винсента и подошел к трупу. Наклонился над опавшим животом, бросив за спину длинную косу. Долго смотрел, хмурил брови. Лицо стало сосредоточенным и очень серьезным, как у старого мастера-ювелира. Наконец объявил: - Пупок выпуклый. Не подходит. Идем, Винсент. Кайя! И Винсент взорвался. Прижав шкатулку к груди, сомкнув челюсти, он вышел из морга, хлопнув дверью, второй, третьей, оттолкнув дежурного, который их пропустил. Вышел в душную марокканскую ночь, и чувствовал только злость и обиду. Ему не было жарко. Им ничего не нравится, да и ему – так ли важно знать имя той, кем станет Джордж? Никто из них не подходит, ни одна не будет похожа и к любой придется привыкнуть. Ведь когда они встретились, он не выбирал. Не выбирал, когда подарил ей свою вечность. Не выбирал – Джордж просто была. А теперь его водили по магазинам: столько кукол, Винни, ткни в любую, и мы отдадим ее тебе. Ведь это неправильно. Может, в этот раз проклятие ей овладеет, и Джордж превратится в чудовище: у нее появятся девять ртов, голова развернется зубастым цветком, или все тело порастет гнойными язвами. Или ее, как Винсента, проклятие рассечет пополам. Самир и Кайя будут ждать его в машине, сколько потребуется. Ему нужно время. Винсент зайдет в первый же бар и схватит за руку первую же официантку. Она, конечно же, испугается огромного Винсента, его лица, взрытого ожогом, выронит поднос с напитками. Худая официантка с торчащими смешными коленками, конечно же, будет пятиться и попросит ее отпустить, потом начнет молотить в холодную мертвую грудь Винсента. Он заметит – кулачок точь-в-точь сердце Джордж. Никто не встанет у него на пути. Винсенту достаточно посмотреть, и она застывает. Покорно идет за ним, как во сне. Ему не важно ни имя, ни прошлое – он убедит себя, что Джордж всегда была ею. Хрупкой женщиной с непослушными волосами, в которой арабская кровь смешалась с кровью белых людей. В ней забьется сердце Джордж, и тогда она станет самой красивой для него. Его решительная женщина, его безрассудная дочь, его неугомонное Дитя. Винсент тащит ее узкими улочками Танжера, мимо спящих окон, мимо дыма кальянов, курящихся благовоний и невысоких домиков, крашеных голубым и белым, мимо цветов в старых плетеных кадках. Поднимается в гору, пока случайная официантка, едва поспевая, плетется за ним к своей смерти. Иногда ему становится ее жалко, но он пытается не думать. Сердце в шкатулке так быстро бьется в его ладонь. Потерпи еще немного, Джордж, - думает он, - мы скоро встретимся. В этот раз ты проснешься, и я буду рядом. Наплевать, что Кайе не понравится твое новое тело. А Самир ничего не скажет. В последний момент, недалеко от машины Винсент останавливается и смотрит на бездумную женщину. Начинает разглядывать ногти на руках, она не носит колец, не красит губы помадой, подводит глаза, но не так густо, как Самир. Винсент задумывается. Поднимает руку и тыкает ее в брюшину. Указательный палец находит углубление в животе. - Хотя бы пупок этих идиотов устроит. Он крепче прижимает шкатулку к сердцу и заталкивает официантку в машину. Всю дорогу Кайя игралась с ней на заднем сидении, щипала щеки, ковырялась в длинных вьющихся волосах, трогала за острые коленки и несколько раз заглянула в вырез майки. О чем-то охала, бурчала про яблочки и хвалила выбор Винсента за свежесть. Еще бы немного и полезла бы под подол, чтобы все проверить самостоятельно. - А какой у нее голос? Тебе глаза ее нравятся? И задница ничего, да? Винсент закрывал ладонью лицо. Самир молчал. Следующей ночью неизвестная официантка умерла на алтаре в храме Сета, чтобы Джорджия Уайт нашла в ней пристанище. Из тела извлекли не только сердце – все органы мумифицировали, сложили по красивым глиняным сосудам. Одежду и вещи сожгли. В полумраке, в монотонном речитативе, в тихом треске свечей Самир велел выбрать имя, и Винсент нарек ее Кэтрин, назвал ее именем, которым крестили Кайю. Назвал в честь сестры, которая век оставалась с ним, и в честь урагана, который убил Джордж и подарил ему. Винсент разгадал головоломку деревянной шкатулки и вложил трепещущее небольшое сердечко в раскрытую грудину мертвой женщины, которой подарил имя. - Винни, - из-под глубокого капюшона шепотом позвала Кайя, - а ты проверил? Он обернулся, сперва не понял, что она имеет в виду, долго хлопал глазами и хмурился в попытке сообразить. Затем сурово глянул на нее с высоты своего роста: - Да проверил я все! – оглянулся на Самира, который водил лезвием по рукам. – Внутрь у нее пупок! Кайя больно ущипнула Винсента за бок, посматривая, чтобы Самир не заметил: - Ты дурак, Винни, я не о том! У нее были мужчины? Нет, ну, кому-то, конечно, нравится, но Винни, ты подумай: это ей каждую ночь переживать первый раз, а не тебе. Если б он был жив, кровь прилила бы к лицу, загорелись бы уши. Самир не дал ему времени думать. Сердце лежало в груди трупа, и на глазах у Винсента порождало сосуды, питало и изменяло плоть, пускало корни в новое тело, ребра с треском сходились, прячась под стягивающейся бледной кожей. Он протянул Винсенту нож и указал на две глубокие чаши: - Она проснется голодной. Наполни их кровью. Служители храма остались по обе стороны алтаря, чтобы держать ее, когда смерть отступит. Винсент сел рядом, поставил у края две золотые чаши, полные вязкой темной крови. Он будет сидеть здесь, сколько потребуется. Когда Джордж умерла и восстала из мертвых, его не было рядом, чтобы прижать, успокоить и погладить по голове. Чтобы научить ее и все объяснить. Когда Джордж проснется, ее охватит безумие. Ей не хватит двух золотых чаш его крови, она залпом выпьет двух служителей храма, которые сами подставят ей свои жизни. Она будет двигаться странно и неумело, не разжимая пальцев, не видя, не слыша, не умея сказать ни слова. Будет падать и неуклюже ползти, мыча не своим голосом, пугаясь эха. Она не узнает Винсента, пока он не скрутит ее, не замотает в красную фланелевую рубашку и не прижмет к себе. Джордж будет молчать. Она еще не знает, как говорить этим новым ртом, как расслабить чужие мышцы, не понимает, почему ее тело совсем не такое – ее перевешивает, она даже чувствует все по-другому. Через пару дней она впервые поднимется, и он научит ее ходить, как ребенка. Протянув руки, будет ловить и смеяться тому, какая неловкая. Винсент с ладоней кормит свое дитя и рассказывает, как вырос и возмужал Лерой, как хорошо они устроились в Марокко за прошедший год, а Самир занял храм и скоро они откроют клуб «Вавилон» - им понадобится помощь. Он странно смотрит, она сама никак не привыкнет к этой красивой женщине, которую видит в зеркале, но Джо поломалась и выросла над собой. Ей не интересно, кто умер, чтобы подарить это тело. Каждый новый рассвет они умирают, чтобы с наступлением ночи ожить. Пятнадцать лет этот круг повторялся: в одиночестве, в руинах, в подвалах, в холодной пустой квартире, не зная, кто породил ее, не помня Винсента, не имея ни малейшего представления о том, к какому роду принадлежит и куда ей податься, чтобы выжить, Джо продолжала умирать и вставать из могилы. Одна. Теперь все будет иначе. Каждый новый рассвет Винсент укладывает ее, заворачивает в большую рубашку – красную, в широкую клетку. Винсент знает, такую носил ее отец – и отец ее бросил. Такую носили те, кого Джордж любила – и где они все? Одну рубашку она потеряла, а другую – отдала тому, кто прикинулся вымокшим грузчиком. Тому, кто собирался ее сожрать. Единственному, кто возвращался, кого сама всегда находила, где бы он ни был. Винсент каждый рассвет повторяет: - Я же обещал вернуть ее тебе, когда мы с тобой познакомились, да? Иногда он поет ей. Он не знает, что это за песни – их пела тетушка Вивьен, и Одри, иногда он слышал некоторые песни от Кайи. Он даже не знает, что это за язык. Винсент смущается, потому что думает, что Джордж не маленькая – ей не нужны эти песни, но ей нравится умирать… Засыпать под них. Она и жена и ребенок. - Не бойся, - тихо говорит ей в лицо Винсент. – Когда ты проснешься, я буду рядом. Целует холодный лоб: - Я обещаю.